Под небом Уймона

Очерки истории строительства музея Н.К. Рериха

О.Е. Аникина

21

Явлению любви люди приписывают такие странные обстоятельства, что кажется, что их любовь живет на монетном дворе. Между тем нужна любовь для пути в Беспредельность.

"Сердце", 72.

Возвращаясь к события в Сибири, скажем, что поступок Дмитриева — во спасение дела строительства — Сибирское Рериховское общество расценило как величайшее преступление против человечества, бросающее тень на все движение. Зато никому из РО не показался бросающим тень на все движение факт посылки известными рериховцами в пылу борьбы во все возможные инстанции "сигналов" о том, что строители восстанавливают дом кулака Атаманова и наживаются на этом — то есть факт прямого очернительства. Нет никакого особенного умысла и желания извлекать эти вещи на свет божий, но ведь и двадцать лет спустя и в Москве, и в Сибири кто-то сопротивляется правде фактов и упорствует в домыслах.

Между тем есть люди, годы спустя не только далекие от какого-либо раскаяния, но буквально благословляющие эпизод с письмом в обком. Очень интересны в этой связи слова Ю. Ключникова, человека, не только не сожалеющего о своем поступке, но через десятилетия после событий назвавшего его "важнейшим в жизни моментом, благодаря которому он состоялся как личность".

Имя Юрия Михайловича Ключникова широко известно в стране как путешественника, культуролога и поэта, обладающего собственной неповторимой интонацией прирожденного философа. История его жизни и воззрения во многом отражены в вышедшей в Москве в 2000-м году его книге "Белый остров" и чрезвычайно содержательны. В каком-то смысле это нетипичная — в смысле неординарности, яркости — личность даже для уймонского строительства: закончил филологическое отделение Томского университета, учительствовал, работал журналистом, учился в Высшей партийной школе в Москве, работал гидом-переводчиком с французского, редактором радио, кинохроники, выпускал восточную литературу в новосибирском издательстве "Наука"... В предисловии к одной из его книг о событиях двадцатилетней давности говорится: "Его вера ему показалась столь практической, что вместе с группой единомышленников он подал в Новосибирский обком КПСС письмо с предложением обновить омертвелую идеологию идеями Учения Агни Йоги.

После нескольких десятков жутких идеологических проработок, продолжавшихся на протяжении трех лет, угроза палаты № 6 отпала, да и из партии все же не исключили, ограничившись тем, что гуманно "перекрыли кислород", выжив с редакторской работы и лишив возможности трудиться по специальности..."

В одной из статей о Ю. М. Ключникове говорится также: "...одна половина жизни, а затем — резкая граница (нетрудно догадаться — после музейных репрессий), перелом. Он идет грузчиком на хлебозавод. Тот период, когда, чтобы прокормить семью, приходилось за смену (а смены были ночные) перебрасывать десятки тонн хлебных лотков с конвейера в хлеборазвозку, а если собригадники в запое, то множь цифру вдвое-втрое. Время это сам поэт благословляет, ибо истинную духовную и физическую закалку он получил именно тогда.

Важно отметить, что это произошло после безуспешных попыток новосибирских и всесоюзных властей заставить его отречься от своих убеждений и покаяться. Но он ни от чего не отрекся, ни в чем не покаялся... Однако Ключников не пошел по легкому пути обиженного диссидента, ибо слишком любил Россию. В своем родном Новосибирске он более десяти лет является председателем Духовного центра. В последнее время с женой, интересной художницей, организовал Русский клуб, занимающийся культурно-просветительской деятельностью".

Вот что рассказал о своем "музейном" прошлом сам Юрий Михайлович в 2000-м году (вначале — реплика лично для меня): "Вы ведь бываете в университете, — передайте привет В. П. Фофанову, (доктор философских наук, завкафедрой философии НГУ, в 80-е годы — секретарь парткома университета). Это очень интересный человек. В свое время он был членом партийной комиссии, которая хотела меня вразумить, когда я пытался к засохшему дереву догматической идеологии привить такую живую ветвь. (Смеется.) В комиссию входили В. Ларичев, В. Целищев (известные ученые-гуманитарии из Академгородка), но занимали они при этом, надо признать, довольно умеренную позицию...

(В институтах полным ходом шли планомерные "проработки" "зарвавшихся" неформалов — Ю. Марченко, И. Калинина, А. Дмитриева. — О.А.).

Вопрос: Насколько значимым был в вашей жизни факт строительства?

— Значимым очень было и строительство, и все, что было вокруг музея, потому что касалось каждого из нас и явилось жесткой проверкой на прочность. Для меня как для партийного человека это стало серьезной возможностью узнать, как партия смотрит на эти вещи (Учение вообще и действие на основе него в реальной жизни). И в целом история записок (письмо в обком) — сыграла определенную роль, привлекла внимание очень многих людей к этой проблеме. Мы дали ксерокопию документов в обком партии, дали Учение и целый ряд статей. Люди пристально изучали этот вопрос. Выплыл неожиданно целый ряд имен. Когда в обкоме крепко взяли за горло, меня неожиданно поддержал академик Трофимук, первый заместитель Лаврентьева, и академик Яншин, очень интересный человек. Оба беседовали со мной, часа, наверное, по полтора, при мне звонили Окладникову, говорили: "Это интересные проблемы, займись музеем". Но Окладников в какой-то мере был человек осторожный (сам отсидел в свое время лет пять), и это наложило на него отпечаток, хотя сам по себе он очень многое знал и понимал.

В целом с интересом отнеслись и партийные работники, хотя меня исключили из партии, и я писал апелляцию в ЦК, в разные органы с целью заинтересовать людей. Для меня не восстановление было главным. Одно из моих писем пришло с визой зам. секретаря Зимянина. Много переполоху было. Заговорили, мол, может, надо было к нему больше прислушаться — он дело говорил. Но партия не могла согласиться с идеализмом: это (несоглашение) было основополагающим программным положением. В конце концов в партии меня оставили, но строгача дали. Работу пришлось поменять.

Хорошие были годы. Музей дали достроить, причем сильно схлестнулись разные интересы. Например, партиец, секретарь Усть-Коксинского района Сабин нас откровенно защищал. Ему посылали из обкома комиссию за комиссией, а он отмахивался, говорил: заняты люди — пусть работают, дайте им такую возможность. Его уважали, прислушивались. Хорошее было время. Строительство, как любое дело, сплачивало людей.

Вопрос: Справедливо ли сказать, что дело, начатое в свое время Цесюлевичем, застопорилось?

— Да, именно так. Цесюлевич не строил, а вот комиссию за комиссией организовывал — проверки по статье "денежных злоупотреблений". Были и другие помехи со стороны своих — Р. Григорьева на каком-то этапе не только не посодействовала с денежной помощью в министерстве, а "зарубила" такую возможность, перенеся на музей, на дело свою личную настороженность в отношении к Алексею Николаевичу. Алексей Николаевич человек своеобразный, но наши разногласия обозначились позже. Он взял на вооружение кроме Учения еще и систему Гурджиева, я же считал, что Агни Йога самодостаточна. Как бы то ни было, это здравый человек, очень много сделавший для Учения в научной среде...

В Уймоне мы вынуждены были делать множество собственных вкладов. Мы работали, не проводя никакой миссионерской работы, — это не было заповедано Учением. Были нормальные взаимоотношения: жили, помогали, где могли, крестьянам — косили, привозили кое-что ребятишкам, поясняли что-то о положении в мире. Они с уважением к нам относились. Было очень хорошее время. Потом, позже — появились другие люди, рериховцы, которые стали пропагандировать вегетарианство, играли на скрипке, т.е. поступали в хороших целях, несли культуру, но не соизмеряли никак свой культурный уровень с уровнем крестьянским, восстанавливая невольно тем самым народ. Они-то и породили волну отторжения рериховцев, так что сейчас эти настроения очень сильны. Один товарищ мой побывал в тех краях - остановился в одном доме — так его посадили за стол, подали мясо и стали смотреть, что будет. Увидели — ест человек мясо. Успокоились, говорят — хорошо, значит нормальный, не морковник. К сожалению, многие демонстрировали свою "святость", а на Алтае люди привыкли пить. Я туда перестал ездить, просто чтобы не добавлять жару, не подогревать никого. Мы стали ездить с южной стороны. Помогаю Музею книгами, — посылал в Коксу книги - целую библиотечку, имею представление о положении дел.

Надеюсь, что еще придет время, когда музей превратится в научный институт, как и задумывалось. Мы ведь и строили музей как исследовательскую базу биосферного института. Не получилось тогда. Но вся история, факт ее как-то будил общественное мнение, мысль, привлекал внимание к Учению — ведь Агни Йога была под запретом. Люди ехали издалека.

Сына (известный московский психолог и писатель Сергей Юрьевич Ключников. — О.А.) допустили в партийные архивы. Оказывается, все наше дело было под прицелом даже ЦК.

Виза Зимянина была неслучайна, но он не был членом политбюро, был просто секретарем. Важную роль сыграл высокопоставленный А.Н.Яковлев, тот самый "архитектор перестройки", — он отнесся к Агни Йоге резко отрицательно и ее идеи назвал вредными и отвлекающими, ненужными... А так как по рангу был выше Зимянина, то дело и решилось соответствующим образом.

Я встречался в Москве с некоторыми лидерами рериховского движения, даже с правительственными чиновниками. Правительство было осведомлено, были люди знающие, может быть, даже связанные с Гималаями. Еще в 20-е годы при Дзержинском его заместителем Бокием готовилась экспедиция в Шамбалу. Экспедицию потом раздавили...

Но музей построили. Были противники, но была и помощь. Имя Рериха очень почитаемо в среде космонавтов, начиная с Гагарина. Помогал делу космонавт Севастьянов, к которому мы обращались, специально приехав в Москву. А были ситуации, когда противниками оказывались люди из рериховцев, потому что не всегда побеждали в себе амбиции, не учились смирению — та же Ренита Григорьева...

В строительстве приняла участие почти вся семья — сын и жена.

К разговору присоединяется Лилия Ивановна Ключникова: "Да, мы строили все. Помню, я тоже красила что-то, но большей частью приходилось готовить. Людей было много, приходилось много варить — работали от зари до зари, что называется, не разгибаясь. Не просто нудно работали, а с вдохновением, священнодействовали. Это было Служением".

Юрий Михайлович советует встретиться с Евгением Киселевым: "Мы начинали вместе, и лес для музея заготовили мы с ним. Он валил лес бензопилой, а я был на подхвате, тралевал, обвязывал канатом, вытаскивал лесины. Трактор нам давали. Интересное было время. Не было тогда этих противоречий, хотя уже тогда они начинались. Были трения с СибРО. Со Спириной у А. Н. Дмитриева были тогда уже очень напряженные отношения. И сохраняются. Но Алексей Николаевич здравый человек. Он очень много сделал в научной среде".

Перейти к оглавлению

Опубликовано в книге О.Е. Аникина, Под небом Уймона: Очерки истории строительства музея Н.К. Рериха
— Новосибирск: Изд-во Твердыня (Томск), 2002 г.