Под небом Уймона

Очерки истории строительства музея Н.К. Рериха

О.Е. Аникина

2

Так на пути к Миру Огненному нужно почитать героев каждодневной жизни, которые насыщают жизнь достижением каждого часа... Столбы народа утверждаются только качествами героизма духа и сердца. Тот, кто знает героизм самоотречения, не будет случайным героем времени — рекорды пространства отметят навсегда труды героя духа.

"Мир Огненный", III, 43.

Алексея Николаевича Дмитриева задача строительства привлекала как чистый эксперимент осуществления практики Агни Йоги во внешнем мире и как утверждение новых возможностей для страны на основе воспринятых тонких энергий не только не независимо от существующей идеологии, но именно "внутри" нее. В каком-то смысле опыт строительства как опыт энтузиастов был в логике этого строя, измерял жизнеспособность госуклада, и если бы не внутренние трения рериховцев, был бы абсолютно положителен.

В этом плане Дмитриев полемизировал и с так называемыми шестидесятниками с их пассивным противостоянием начинающемуся застою, сидениями на кухне и фрондой — пением и ностальгией по самим себе, по пережитому в военную пору взлету духа.

По Дмитриеву, и явление бардов и бардовства было ложным занятием, явлением болотных огней, затягивавших и в конечном счете затянувших страну. Геофизик Дмитриев, хорошо знающий реалии страны и "погоду" в мире, еще в 70-е годы со своими единомышленниками увидел в Учении "Агни Йога" реальный шанс постепенного творческого выхода из назревающей "аварийной ситуации", в которую погружалась страна и "цивилизованный" мир. Идея строительства была не прожектерством, а строгим и полным следованием духу Учения как своду космической мудрости и "особой техники" принятия новых энергий.

Психическая энергия, овладение которой и ведет к развитию высоких форм сознания, развивается в процессе одухотворенного труда. Звенигород должен был стать овеществленным Знаком всеобщего Энтузиазма, начинаясь с конкретных планов, чертежей и деревянных плах, в буквальном смысле согретых руками самоотверженных тружеников.

Помимо "чистых" энтузиастов участниками строительства, иногда даже невольными, стало множество людей, питавших добрые чувства не столько даже к Учению, сколько к имени художника, хорошо знавшего Алтай. Они были полны желания помочь и так или иначе помогали, подтверждая свой добрый настрой делом, жертвуя временем, силами, покоем, интересами собственной семьи, бескорыстно созидая и здание, и собственную душу.

Огромную положительную роль, как свидетельствует Валентина Новожилова, участница и очевидец происходящего, сыграли в деле именно люди, подключившиеся к строительству на месте просто из сочувствия строителям, из которых мало кто был профессионалом: трактористы, шоферы, нередко выполнявшие рискованные операции по доставке леса из тайги, — так что каждое прибывшее к месту бревно приветствовалось чуть ли не меньше, чем корабль, спущенный со стапеля. "Уймон — деревня глухая и в своем техническом оснащении достаточно скромная. Все оказывалось сложным, достаточно дорогостоящим. Люди, соглашавшиеся работать, порой по разным причинам в последний момент обязательства не выдерживали, часто искренне об этом сожалея. С точки зрения старожилов, Уймон оказался чем-то вроде области игры для взрослых, и население относилось к приехавшим с интересом, но без особого сочувствия. Однако и оно подключилось к делу", — двадцатью годами спустя рассказывала Валентина Ивановна.

Музей — детище и предмет попечительства очень многих людей. Здание, каким оно построено, действительно стало Храмом сердца, так как требовало заботы именно сердечной, без чего просто не состоялось бы — хотя бы из-за обстоятельства отдаленности ото всех центров: для строителей надо было создавать что-то вроде столовой, добывать продукты, устраивать "кухню", бесконечно готовить, стирать рабочие одежды, устраиваться на ночлег и т.д. Все это было под силу только общине.

Но, несмотря на обилие информации вообще, существующей как коллективная память, особенность ее — до сих пор — сугубая эмоциональность при незнании всех обстоятельств событий и слабое представление об истинной мощи задуманного, мощи потенциала происходящего. В каком-то смысле это не так уж и важно. Надежда Борисовна Судакова, по свидетельству многих, одна из самых деятельных и ответственных героинь тех событий, вспоминала такой впечатливший ее эпизод: Алексей Николаевич, в момент ее сетований о негативе, сопутствовавшем строительству и как бы снизившим его аурически, принес карту Алтая с обозначенным на ней в Уймоне Музеем Рериха со словами: "Самое главное — это".

Что-то подобное по тону и самой этой убежденности в том, что все исчерпывающе выражено самим поднявшимся уже к 80-м годам на Алтае зданием, сказал и Евгений Киселев, участвовавший в строительстве в пору "нулевого цикла", в самом драматическом начале, когда понадобилось добывать в тайге лес, т.е. спиливать ранней весной, утопая в снегу, огромные деревья, всеми правдами и неправдами потом переправлять их к месту развернувшегося строительства. Его труд очевидцы называли без преувеличения героическим. Сам же он в тоне мудрой отстраненности от событий возрастом и всем прошедшим опытом жизни, идею писания истории не одобрил, сказав только, в частности, о себе: "Ну какой же здесь героизм, хотя, конечно, при заготовке строительного материала пришлось приложить значительные усилия. Главное то, что здание стоит. О чем еще тут говорить и надо ли об этом писать?" А на просьбу приехать и порассказывать возразил: "В городке бывать стараюсь меньше, говорить на тему всего прошлого — тоже. Самое главное, что музей стоит, как бы о том ни рядили. Подождите, вам такого понарасскажут. Юмору больше, спокойствия... Не люблю возвращаться в прошлое. Прошлое — оно прошлое и есть. Важно, что музей построили. Здание стоит".

Очень интересно, например, и высказывание Ольги Савельевой, теперь — поэта, преподавателя и кандидата филологии, а в пору строительства — юной студентки гумфака — о собственном, хоть и небольшом опыте участия в строительстве — через 20 лет после его завершения, в 1999 году, как одно из наиболее выразительных. На вопрос, почему все, сказанное и связанное с музеем Рерихов, до сих пор принимается многими людьми, знающими и не знающими обстоятельства строительства, в такой степени эмоционально, она ответила: "Дело было не из разряда обыкновенных. Возводили не просто музей, создавали некое культовое место, которое должно было стать местом поклонения рериховскому искусству, рериховскому космосу. А как, вообще, действует ли сейчас музей?.. Задумывалось там многое, и замысел был достаточно стройный, — мыслилось, что будут аккумулироваться службы, начнется работа просветительская. Мыслилось, что приедет просвещенная интеллигенция и будет новый полис, где заживут все по-новому. Идея-то была хороша, но сразу возникал вопрос, сразу вставали проблемы коммуникации: проблема дорог, проблема инфраструктуры.

Удаленность имеет свои минусы — кто туда поедет? Так что была возможность, угроза, что все это станет Нью-Васюками, то есть в алтайской реальности и вообще было много такого, что ставило под удар всю затею. Надо было сообразовывать идею с реальностью.

Так и в отношении самого дома. Чисто архитектурно — мыслилось одно, по многим причинам получалось другое. Еще Платон говорил: идея вещи отличается от самой вещи.

Вообще образованный народ часто склонен потрепаться. Но на первых порах народу мало было — все на виду — утопить дело в трепологии было невозможно, хотя разговоров всегда было много. И чего только ни приходилось слышать...

Но энтузиазм был большой, энтузиазм кипел. Чья идея была — неизвестно. Оформилась, видимо, как часть диссидентского движения. Идея обращения с письмами к кругу лиц — вызревала в кружке Алексея Николаевича. Сочиняли письма к Индире Ганди, к Святославу Николаевичу. Мысль-то хорошая, но все хождения в народ хорошо не кончались.

Чтобы быть единым с народом, надо жить — вести крестьянский образ жизни, есть, пить, как народ, — а это снижает задачу.

Что такое было дело Рериха в городке? Тогда это было альтернативой официальной идеологии, той отвратительной похлебки марксизма, которой всех нас кормили, выход за рамки марксистской жвачки-идеологии. Одни сидят на семинарах, а мы читаем Учение, мы - медитируем. Мы все входили в эту группу — и мама тоже (Наталья Кулик, в настоящее время — доцент НГУ).

Авт. (О.А.): Есть такое мнение, что к Алексею Николаевичу в городке существует сложное отношение, а ведь это человек, который строил Звенигород. Так ли это?

О. С.: Какой Звенигород?

Авт. (О.А.): Строительство музея было его началом...

О.С.: Человек он, безусловно, талантливый и умный, но — микрофюрер... Не знаю, стоит ли это писать... Жизнь у него была сложная... Харизматическая личность, одареннейшая. Но он же лев. А лев — это "я" — на блюде, "я" — на солнце. Есть лев дающий, а есть — опаляющий. Это на самом деле трагедия — трагедия и социальная, поскольку такой человек в то время не имел возможность развернуться. Кстати, многие забывают: у него есть орден "Знак почета". Положил — не показывает...

Духовным лидером был он, хотя из тех, кто были причастны к музею (это были мамины знакомые) было много ярких людей.

Был, например, Евгений Киселев. У него была идея, что русский язык родственен с древнеегипетским; он все повторял об особой смыслонагрузке слога "РА" в русском языке: РАдость, РАдуга и т.д.

Лабецкий Петр — личность яркая, удивительная. Это пример для меня, когда человек, с точки зрения формальной иерархии — никто, — сделал сам себя. Пример того, как человек сумел себя доказать. Его уважает даже Деревянко — за его этическую безупречность...

Сергуня Калинин — честный, прозрачный, кристальный:

Главное ощущение, которое тогда присутствовало, — ощущение удивительного сочетания физического труда и одухотворенной работы.

Уже античная цивилизация разрешила все проблемы, кроме одной — одухотворенного труда. А на Алтае духовная проблема решалась через такой вот физический труд. Даже стирка белья, варка каши приобретала какой-то особый знаковый характер. В моей жизни это редкое ощущение было больше практически невоспроизводимо".

Перейти к оглавлению

Опубликовано в книге О.Е. Аникина, Под небом Уймона: Очерки истории строительства музея Н.К. Рериха
— Новосибирск: Изд-во Твердыня (Томск), 2002 г.