Под небом Уймона

Очерки истории строительства музея Н.К. Рериха

О.Е. Аникина

18

Можно ли во зле следовать Свету? Истинно, Свет обнаружит каждую крупинку зла.

"Сердце", 89.

Вряд ли действительно есть сейчас смысл возвращаться ко всем подробностям дела, превращая все в разбирательство. Важно понять одно: строительству, а потом и открытию Музея так или иначе мешали прежде всего "доброжелатели" — и сибирские, и из столицы. Как уже говорилось, в критический момент актив строительства решил ценой в какой-то мере рискованного предприятия спасти дело — и "через все головы" послал письмо не куда-нибудь, а в обком КПСС. Особая сложность дела заключалась именно в большой, слишком большой (с точки зрения официальных лиц всех инстанций) простоте намерений Дмитриева прежде всего не предать дело и людей, веривших в лучшие и большие перспективы и приехавших на Алтай, подчинив этому всю свою жизнь: "Я подумал, а что если государство удовлетворит наши запросы, каким качеством и объемом будет выполнена наша задача?" — фраза из (опять-таки) его бесконечных объяснительных... Озабоченность тогдашних идеологов можно понять: в письме на базе Живой Этики (то есть мистического Учения) была, по сути, сформулирована программа духовного обновления России. Сам А.Н. Дмитриев говорил позже: "Возможно, я ошибался, но я действовал и не предал ребят, поверивших мне..."

Даже если и принять критические доводы всех осторожных рериховцев "против" как заслуживающие внимания, все-таки благодаря самой безоглядной смелости поступка инициаторов и, как показало время, всей его именно тогда высокой целесообразности (как раз накануне начала эпидемии национальной духовной апатии), в истории движения существует факт, оправдывающий веру Махатм в "наступление времени, когда необходимость обеспечить моральные и социальные устои потребует, чтобы кто-нибудь... сказал бы правду, обрушься на него хоть Гималаи".

В сущности, и Юрий Николаевич в свое время был далек от какого-либо долгого обдумывания, когда принял решение сделать доверенным в очень важном деле передачи отцовских картин" одному из городов Сибири" неведомого молодого искусствоведа из Новосибирска П. Муратова. Решающими в таких случаях становится не длительное взвешивание доводов, а доверие самой возникшей ситуации, самой подсказывающей жизни.

В записке, поданной в обком летом 1979 года, все излагалось предельно взвешенно и скрупулезно, и, зная, что свои обязательства Дмитриев при всех обстоятельствах выдерживал, лично я потрясалась прежде всего самой степени вероятностности "запускаемого" варианта реальности.

Символично, что решение Дмитриева вполне разделял и Юрий Михайлович Ключников, партийный человек, наделенный большой долей здравого смысла, оптимизма и опыта.

В письме вслед за изложением "Проблемной обстановки" шел раздел "Предложения":

"Мы предлагаем создать в стране Культурно-научный центр им. Рерихов... из ряда институтов, лабораторий и культурных учреждений, ставящих во главу угла изучение человека, его места в природе и той энергии, которая связывает человека с природой планеты... Мы исходим из того, что достаточно многочисленные группы сотрудников, глубоко овладевших психической энергией, способны стабилизировать экологическую ситуацию на Земле..."

Не забудем, что в Сибири эта самая экологическая ситуация сейчас гораздо стабильней, чем где-либо...

Дальше шли параграфы с предложениями по строительству Центра, созданию и организации отделов, определению инициатив и планов. И сообщение о деятельности в Уймоне: "Мы, конечно, понимаем, что все вышеизложенное не укладывается в рамки привычных научных систем. Но точно также мы знаем, что великие идеи всегда приходили в парадоксальной форме. Мысли Ленина о возможности победы коммунизма в отсталой царской России вызывали в свое время не только ярость врагов, но и недоумение друзей... Деятельность КРЦ поможет экспериментально апробировать многие идеи "Живой Этики" и даст государству практические результаты в ближайшие годы. Это обеспечит подготовку для перехода ко второму этапу строительства, рассчитанному на 7-8 лет со сметной стоимостью 200 млн. рублей.

Великое начинается с малого. Ленинизм в России вырос из кружков. В ряде городов имеются группы "Живой Этики", также как и нацеленные на борьбу с ней антигруппы. Кому же, как не нам, родине научного социализма, тысячу раз выслушавшей упреки в утопичности своих планов и тысячу раз опровергавшей эти упреки, взяться за выполнение грандиозной программы по оздоровлению жизни на Земле во имя Истины, Знания, Красоты?"

Символично, что в одном из номеров "Вопросов философии" за 1999 г. (№ 12, на рубеже веков!) философы-позитивисты предприняли первую попытку социологического анализа наследия Рерихов и обзор "состояния" движения, усмотрев, наконец, в движении этом знамение времени для страны, ищущей новые универсальные ценности. При всех издержках традиционного взгляда на нетрадиционные идеи, авторы признали интересную вещь:

"Бывшие советские люди, благодаря превратностям национальной истории, поставлены в дискомфортное положение: собственное прошлое... стало трудно любить, и почти невозможно связать с веяниями новой эпохи. Душа человеческая ищет путей восстановления распавшейся связи времен — постсоветских, советских (а хорошо бы еще и досоветских), но объективно это очень непросто сделать... В атмосфере религиозного броуновского движения, духовной атмосферы, господствующей ныне в России, возникло, тем не менее, одно идеологическое, а по сути религиозное, движение, сумевшее органично синтезировать основополагающие ценности советской идеологии, современную религиозную всеядность и дореволюционную культурную традицию... Своеобразная и даже в чем-то универсальная способность рериховцев синтезировать в единое учение ценности советского времени с дореволюционными и постсоветскими религиозными и духовными исканиями по сути предопределена историей возникновения этой идеологии в биографии ее создателей".

Авторы статьи, оказавшись не в состоянии понять принципиальной сути Учения, признали, однако, что за всем видимым хаосом отечественных будней присутствует некое новое мировоззрение как опора и как рациональное зерно, способное объединить и поднять общество, не подозревая, что их выводам в истории уже есть прямое подтверждение. Агни Йогу практиковали во внешнем мире — как раз накануне всех потрясений и сползания страны в пропасть.

Еще в 1979 году инициативная группа в составе А. Н. Дмитриева, Ю. М. Ключникова, Ю. Г. Марченко, В. И. Новожиловой, П. П. Лабецкого и И. А. Калинина открыто предложила властям новый краеугольный камень государственного фундамента — Живую Этику.

Авторы письма в своих заявлениях исходили не из чего-нибудь, а из основных принципов политики партии того времени, прямо ссылаясь, в частности, на слова Л. И. Брежнева, сказанные во время визита в Индию в 1973 г., — о том, что проблема укрепления прямого контакта науки и культуры СССР и Индии "приобретает сегодня первоочередное значение как с точки зрения интересов обеих стран, так и с точки зрения укрепления и оздоровления международной обстановки на всей нашей планете".

Интересно, что никому не пришло в голову обрушиться с критикой на В. Сидорова, который тоже — на свой лад, и тоже "через все головы" (имеются в виду рериховцев) и в России, и в Болгарии — при поддержке Людмилы Живковой — пытался действовать глобально — на уровне государства — с пропагандой рериховских идей, что тоже на определенном этапе в одном случае в конце концов привело к обострению. Никому не показались настораживающими его высказывания об уравнивании Учения Провозвестия Параклета (переданного через Марию Вадимовну Дорогову) и Учения Агни Йоги — "как наивысших достижениях духа России отечественной и России зарубежной" (выражение В. Сидорова), как и его полемика с Е. П. Блаватской. Почитаемая Сидоровым Н. М. Костомарова, выведенная в книге "Знаки Христа" говорит, в частности, среди всего прочего: "Почему так важна деятельность Рериха? Да (только ?! — О.А.) потому, что она служила делу единения России и Индии, а это единение будет предшествовать эпохе Параклета и ознаменует собой начало новой эпохи". О грядущей новой эпохе, с точки зрения Сидорова и Костомаровой, полнее и глубже, чем кто-либо, своим учением оповещала мир Мария Вадимовна Дорогова, в психике которой окружающие в последние годы жизни замечали многие настораживающие проявления (проще говоря, — симптомы сумасшествия — неизбежная расплата за оккультные злоупотребления).

Сам А.Н. Дмитриев говорил позднее: "Надо отметить, что в современных версиях философов, именующих себя эзотериками, существует много ТЕОРЕТИЧЕСКИХ представлений обо всем и вся, но нет ни сценариев, ни воздействующей информационной энергетики, ни предполагаемых результатов: Мы же говорим о конкретном наполнении Дня и Ночи в период Суда по выявлению качеств человека. Не "мыслительный эксперимент", а конкретное наполнение актами распознавания текущих моментов жизни: КТО Я? ГДЕ Я? ЗАЧЕМ? Это и есть элементарный акт самопреобразования, нравственного переживания истины себя...

В этом смысле спасение означает усиление и совершенствование распознающего сознания человека — и в зависимости от мощи этого распознавания каждому сознанию будет предоставлена соответствующая норма и форма — со стороны беспредельно совершенствующейся материи. В этом и усматривается великое равновесие Начал..."

О Москве говорить не приходится, но в Сибири, где положение дел и идеи строительства все-таки представляли гораздо лучше, никакой особенной гражданской поддержки вовремя оказано не было, даже и в Академгородке... Цепная реакция самосохранения, оглядки и настороженности в отношении вопросов духа и стала на каком-то этапе причиной заговора гражданского отрешения. Факт неподчинения В. Сабина, алтайского партдеятеля, решениям и выводам многочисленных комиссий сверху, инспектировавших строительство, — убеждает в силе бесстрашия. Во многом благодаря его личной непоколебимой убежденности в чистоте замыслов группы, неизменной его поддержке и уверенной безоговорочной ее защите музей все-таки удалось достроить.

Участникам строительства и на Алтае, и в Академгородке пришлось стать заложниками всех бесконечно длящихся разбирательств, планомерных расследований, когда отводили душу те, кому музейная деятельность была не по вкусу как идеалистическое баловство.

Ситуация оказалась осложненной настолько, что на долгие годы жестко изменила жизнь многих людей, если не сказать — всех, связанных со строительством, даже если они прямого отношения к пунктам обвинения не имели. В Академгородке многим гуманитариям до сих пор памятны "изобличительные" партсобрания "за чистоту" рядов в Институте истории, филологии и философии. Обличали, например, Юрия Марченко, сотрудника института, кандидата исторических наук, — одного из шести участников, подписавших письмо в обком. Обсуждение "линии поведения" Марченко на "ложных путях богоискательства" в те времена непременным образом обречено было перерасти в осуждение безыдейного члена партии. Но, как свидетельствуют те же участники собраний, никто из администрации института ни в коем случае не хотел "выносить сор из избы". Сам академик А. Окладников был одновременно и обвинителем, и защитником, справедливо ставя на вид собравшимся искренность в основании всех "заблуждений" этого человека. Дело кончилось тем, что Юрия Григорьевича, как водилось тогда, "предупредили", "поставили на вид" и выжили из института, отпустив на все четыре стороны. На дальнейшем этапе судьбы "вольноотпущенного" кандидата исторических наук Юрия Марченко ожидал высокий (в буквальном смысле слова) жребий рабочего-кровельщика; ведь Россия, как известно, страна, которую "аршином общим не измерить..."

Мне не удалось встретиться с Юрием Григорьевичем ни в веке нынешнем, ни в минувшем, но (в начале 2001-го года) на столе у собственного сына, студента-историка, я неожиданно нашла что-то вроде визитной карточки Ю. Г. — книжку под названием "Стратегия отрезвления", 1990-го года издания, в соавторстве еще с тремя лицами, в том числе с Н. Г. Загоруйко. В книге Марченко в первом разделе рассказывал "об антиалкогольной борьбе передовой русской интеллигенции в первом десятилетии XX века, о критике большевиками алкогольной политики царского правительства" и анализировал вместе с соавторами факторы общественного здоровья в зависимости от алкогольной ситуации. Старожилам Академгородка хорошо известно, что размах антиалкогольной компании в те годы не имел здесь аналогов, что, несомненно, сберегло множества здоровий и взрослых, и юношества. Значит, и Юрий Григорьевич продолжил свое строительство. Вскоре после "Стратегии..." мне довелось прочитать и другие книги Ю. Г. Марченко, ныне — профессора НГАЭиК. По тематике это книги — раздумья о Культуре и Будущем, о сложности поисков пути духа; они написаны человеком, которому в высшей степени есть что сказать и который это свое право говорить выстрадал, что само по себе бывает не так ужи часто.

В 1979 году под удар так или иначе попали все участники строительства, но прежде всего, разумеется, состоявшие в партии, не говоря уже о судьбе самого Дмитриева и Смирновых, и всех оставшихся на Алтае в связи со строительством, живущих там — Гаевых, Надежды Борисовны Судаковой...

В таких обстоятельствах неминуемо должна была поменяться сама концепция дальнейшей деятельности и самого первоначального замысла.

Юрий Михайлович Ключников как один из инициаторов письма был уволен с редакторской работы в издательстве "Наука". Его дважды исключали из КПСС, но затем (в результате его упорных апелляций в Москву) восстанавливали в партии, ограничившись наконец строгим выговором от горкома КПСС "за отступление от Программы и Устава КПСС, выразившееся в увлечении идеалистической философией Н.К. Рериха", автоматически выключавшим его из круга привычной работы в гуманитарных заведениях. По тем временам установившегося почти безальтернативного устава и ранжира потерять работу значило социально потерять почти все. Чтобы прокормить семью, Юрию Михайловичу пришлось надолго устроиться грузчиком. Видимо, о той поре есть что рассказать и вспомнить и его домочадцам...

Беспартийному Дмитриеву тоже пришлось не только надолго стать заложником всех бесконечно длящихся разбирательств и — безо всякого преувеличения — пожертвовать вполне возможной для него — геолога, математика и геофизика, заведующего лабораторией оригинального профиля — уже открывающейся (в хорошем смысле) научной карьерой. От заведования лабораторией его отстранили, что было почти равносильно лишению воинских званий; единственное, что смог для него сделать неизменно симпатизировавший Дмитриеву великий Андрей Алексеевич Трофимук, в то время директор Института геологии и геофизики — предоставить право определить кандидатуру своего преемника — для заведования лабораторией. На поступившие "сверху" предложения "о принятии жестких мер" в отношении Дмитриева Трофимук ответил условием: "Сначала найдите вместо него кого-нибудь, кто сможет делать хоть десятую часть того, что делает Дмитриев".

Только фантастическая интеллектуальная мобильность позволила Алексею Николаевичу, во всех отношениях столь неудобному для администрации от корпоративной классической науки, непременной и вполне органической частью которой он, тем не менее, был, не только вынести все напряжения нравственной борьбы, всю убийственную силу выговоров и развенчаний, вдвойне оскорбительных в силу контраста высоты побуждений и заведомо издевательской интонации ничем не рискующих всезнающих критиков, но и стать доктором геолого-минералогических наук, заставив академический ученый совет признать и считаться с его нетрадиционным интеллектуальным маршрутом.

Можно сказать только, что А.Н. Дмитриев во всем остался верен себе, и что именно масштаб пережитых потрясений на всех уровнях, в том числе тех самых двух главных — "семьи и государства", обнаружил невероятную степень его внутренней стабильности или бесстрашия. В жизни Алексея Николаевича не было решений или поступков, не подчиненных Служению, включая и обстоятельства так называемой личной жизни.

Перейти к оглавлению

Опубликовано в книге О.Е. Аникина, Под небом Уймона: Очерки истории строительства музея Н.К. Рериха
— Новосибирск: Изд-во Твердыня (Томск), 2002 г.