|
25.IV. Яруцангпо, долина Брахмапутры. Заря разливает свой свет, розовеют снега гор и облака, ночевавшие над ними. Из-за «Сага-Джоджун», Властителя Саги, расходятся солнечные лучи, точно стрелы, и одинокое облачко над горой делается точно напоенным ослепительным светом. Идем на перевал Джа-Ла. Подъем невелик, но спуск крутой и глубокий. На самом перевале любуемся грядами далеких гор и вздымающимся из-за них зубчатым белым массивом. «Гималаи», — указывает Н.К.Р., и в тоне его голоса какое-то волнение. И чувствуется, что неведомая связь существует между жизнью Н.К.Р. и этой таинственной горной страной.
Идем по скалистому карнизу, обрывающемуся тысячами метров вниз на необъятную долину. Широко раздвигается панорама природы, в молчании созерцаем мы ее красоту, в которой нигде не видно присутствия человека. Чудесно пахнет туей, и греет яркое солнце. Входим в долину с целой системой озер. Навстречу нам поднимается в горы монастырский караван с чаем из Ташилунпо, знаменитой осиротевшей резиденции Таши-Ламы. Конвоируют караван прекрасно вооруженные ружьями новейших систем всадники — это монахи. Одеты они в яркие кафтаны и сидят на прекрасных лошадях. Проходим небольшое озеро, сплошь покрытое перелетными птицами. Спускаются на воду чайки, какие-то особенные, траурные, белые с черным. Спускаемся в долину Брахмапутры, и за замыкающими юг горами с характерной облачной дымкой чувствуются Гималаи, а за ними Индия с ее экзотикой и чем-то особенным, которое знает только тот, кто там был. Знает — и никогда уже не сможет забыть.
Втягиваемся в ущелье. У входа в него громадное стадо баранов, тонкорунных, длинношерстых, с изящными витыми рогами. Ущелье расширяется, и зеленые скаты гор напоминают старый итальянский бархат. Потом проходим скалистый коридор, настолько узкий, что стремена чиркают о камни; делаем небольшой привал и сразу по знаку проводника поворачиваем на юг, беря естественный парапет. Мы в широкой равнине с глинистыми водомоинами, дальше пески, в которых вьется река. И от одного к другому спутнику передается по каравану знаменательное слово «Брахмапутра». Здесь, сравнительно недалеко от истоков и особенно в период мелководья, река неширока... каких-нибудь 140–150 футов.
Как всегда неожиданно — пришло то, что я уже несколько дней как предчувствовал...
Мы простились, и я с тяжелым сердцем ушел к себе в палатку. Долгая, долгая разлука с Е.И. и Н.К.Р. передо мной. Грустно на душе. Завтра я опять становлюсь, как некогда, начальником каравана и ухожу с ним в далекий путь, согласно директивам Н.К.Р.
В лагере появились какие-то люди, отличные от здешних туземцев. Это те, которые в неизвестном мне направлении поведут караван вождя. «Можно?» — у палатки он сам. Открываю полог шатра, и входит мой неожиданный дорогой гость. И это наша последняя беседа. «Теперь каждый идет по своему направлению, — говорит Н.К.Р. — Будьте тем сильным и мужественным человеком, которому дается серьезное и ответственное поручение. Смело и бестрепетно идите в жизнь. Это бесстрашие, о котором я так часто говорил Вам, является самым необходимым элементом Вашего продвижения и достижения. Только бесстрашие и соизмеримость действия приведут Вас к осуществлению Вашей задачи. Вы знаете, как сообщаться с нами в случае необходимости, — и знаете, что не следует злоупотреблять этой возможностью. Вам даны все необходимые знания. И заслуга Ваша будет в том, чтобы победа была достигнута Вами единолично, своими собственными силами. Вы Мономах — единоборец». Рука Н.К.Р. поднялась как бы в благословляющем движении, и я опустил голову. И когда поднял — в палатке никого уже не было.
Водоворот мыслей, какие-то прозрения в будущее, сознание чего-то необычно прекрасного и большого, что ждет меня в дальнейшей жизни... Я опустился на свое походное ложе, и меня охватил глубокий сон...
26.IV. Брахмапутра. Выхожу из палатки. Как все изменилось, и что-то такое, с чем мы сроднились, — ушло. Вырос новый лик. Лик искания и утверждения.
30.V. Бомбей. Всю ночь сижу над дневником и, наконец, ставлю последнюю точку. Летопись нашего путешествия закончена.
Заря разгоняет мрак, и с ним точно расплываются и стены комнаты. Опять вздымаются перед глазами угрюмые горы Тибета, вьются по карнизам пропастей тропинки и, пенясь, бьются о скалы потоки. И кажется, что в призрачном шествии скользит через седую завесу утренних туманов наш караван. Проходят медлительно-важно верблюды, понуро идут косматые яки. По бокам каравана, покачиваясь в своих высоких седлах, едут монголы в ярких кафтанах и меховых шапках, с карабинами за плечами. Группами идут черные тибетцы с длинными готскими мечами за поясом и с косами длинных волос, украшенными дорогой бирюзой. А впереди — европейцы. Обветренные, исхудалые лица, истрепанные одежды. Тесной кучкой окружают они изорванный в бурях и непогодах — звездный флаг экспедиции. И я невольно вытягиваюсь и отдаю ему честь, как солдат своему боевому знамени. Дрогнув, расплывается и исчезает видение.
«Прощайте, спутники незабвенного путешествия, прощайте».
Тает группа с развевающимся над ней знаменем, и только одна, освещенная лучами восходящего солнца, стоит передо мной как живая фигура Н.К.Р. в походном уборе. С обычной улыбкой смотрят глаза, и рука точно жмет мою руку в прощальном рукопожатии. И мысленно я говорю ему:
«Прощайте, большой человек, прошедший через мою жизнь в окружении созданного Вами волшебного путешествия».
Эпопея нашего похода закончена, и отныне из сказки личных переживаний — она становится достоянием истории.