|
8.IV. Местность Нак-Занг. Сделали совершенно ненужный двухчасовой марш по равнине, с тем чтобы остановиться на ночлег около двух разбитых в поле палаток; мы задержаны какими-то нелепыми соображениями, что следует ждать здесь едущего нам навстречу горпена. На наши протесты, что нас никто не может задерживать, старшины самого разбойничьего облика возражают, что кроме всего яки для нас не приготовлены и что во всем виновато лхасское правительство, которое послало нас по самой плохой дороге, на которой нет уртонов и по которой никто не ходит. При этом говорилось столько противоречивой лжи, что мы еще раз должны были вспомнить, что находимся в разлагающемся Тибете. Видимо, действительно, космическая справедливость исполнилась, и этот кусок земли, именующий себя государством, должен быть выявлен во всем своем безобразии для видоизменения всего его разрушающегося строя жизни. Для народа, являющегося страдающим элементом, необходимо, чтобы правление страной перешло в какие-то более опытные и более честные руки. И это будет не завоевание, а благодетельное очищение страны от паразитов, свивших свое хищническое гнездо в несчастной темной стране и поработивших народ своим упадочным китаизмом, рука об руку с лицемерным искажением религии. Как иностранцы, не принадлежащие ни к одной из действующих в Азии национальностей, мы смело можем сказать это как совершенно беспристрастные свидетели совершающегося на наших глазах.
Когда находишься в стране такого невероятного невежества и разложения, вспоминается замечательное и мало кому известное пророчество Л.Толстого; в 1910 г., впав в транс, маститый писатель увидел всю Европу в пламени и предсказал такую войну, какой дотоле не знал еще мир. И он сказал так. Конец этого несчастья положит начало новой общественной эры для мира. Не останется более ни империи, ни королевств, но родится федерация соединенных штатов. И будут существовать 4 великих расы: англосаксы, латиняне, славяне и монголы. «Я вижу перемену, — говорит дальше Толстой, — в религиозном чувстве, и теперешняя церковь, как таковая, падет. Этические идеи почти исчезнут, и человечество останется почти без нравственных устоев. И тогда появится великий реформатор. Он положит краеугольный камень новой религии: Бог, душа-дух, бессмертие. Все это будет слито в новом понимании и образует новую мощь духовности. Наконец, я вижу мирную зарю нового дня. Человек, предназначенный для этой миссии, — монголо-славянин и уже существует на земле. Он является человеком активной деятельности и не представляет себе своего будущего исторического значения, которое предназначено ему Высшими Силами».
В тот момент, когда мы изучаем Тибет, может быть, самую гнилую страну во всей Азии, вспоминается это предвозвестие уже уходившего в иные миры Толстого, полного созидательного пророческого сознания. Предвозвестие, уже частью исполнившееся на наших глазах.
Н.К.Р. говорит: «Суровость. Ибо если благостность ко всем — то где же справедливость. Необходима не сентиментальность, а истинное горение во имя искоренения зла».
9.IV. Местность Намчен. С утра выяснилось нежелание крестьян Нак-Занга дать нам транспортных животных. Это нежелание основано на их недоверии к своему прямому начальнику горпену. Пришлось переписать паспорт экспедиции и передать эту копию крестьянам, что было единственным средством убедить туземцев дать нам уртонных животных. Очевидно, сроки подходят и народ настойчиво борется с одиозной ему властью, которую больше не может выносить. Горпен, он же и уездный начальник, имеет будто бы в своем ведении 400 палаток. Это елейный малопонятливый человек, увешанный образами и неустанно вертящий в руке молитвенное колесо. Он совершенно не может объяснить маршрута на три перехода вперед. Вообще, с 6.IV наша дорога совершенно запуталась, сойдя с Непальского тракта. Мы идем какими-то глухими местами, и по картам, совершенно неточным, — ориентироваться невозможно. Правда, они очень красиво вычерчены, с белыми пространствами вечных снегов и синими полосами ледяных полей. На каждом перевале точно обозначены футы высоты и тщательно размечены дороги. На местности же все наоборот, а особенно неточны расстояния и места населенных пунктов.
Выступаем в густом тумане, который быстро расходится в небольшом ветре. Идем горами, и по дороге к нам присоединяются 4 воина с фитильными ружьями. Старший из них одет почище, и в ухе у него золотая серьга с бирюзой, знак чина. Они на маленьких лошадках, с живописно спущенными с плеча кафтанами. У одного молитвенное колесо, которое крутится по очереди среди оживленной болтовни. Это — почетный конвой, данный Н.К.Р. горпеном уезда.
Вдали намечается синее озеро билибинских акварелей. Горы, из-за которых видны хребты Трансгималаев, — напудрены ночным снегом.
Сначала путь хорош, лугами, песком, но потом долина сдвигается горами в узкое ущелье и начинаются каменистые пространства, очень трудные для лошадей. Переправляемся через реку в полном ледоходе. На берегу у аила моя лошадь падает, и я лежу совершенно беспомощный, в то время как на меня устремляется громадный тибетский пес. Ни вынуть револьвер, ни снять карабин. К счастью, хозяин пса бросается наперерез и отгоняет его меткими камнями, на которые отвечает жалобный вой моего отбитого врага.
В долине реки попадается много аилов и многочисленные стада. После шестичасового перехода появляются вдали синие с белым казенные палатки — это наш лагерь.
Н.К.Р. высказывает мысль, что хорошо бы отправить в Америку, в этнографический музей, несколько тибетских костюмов. Но это его желание останавливает непомерная грязь тибетского платья. Следует отметить, что в проходимых нами в эти дни местностях костюмы становятся богаче, а женские головные уборы ярче. Иногда кафтаны оторочены широкими бархатными полосами и мехом. Серебряные ладанки богаче и уже имеют связанные с серебром золотые части. Но с другой стороны, как это ни странно, лица туземцев в Центральном Тибете гораздо грубее и диче, нежели на окраинах страны. По отношению к нам все крайне предупредительны и услужливы, а если есть какая-нибудь невязка, то она всегда направлена против горпенов, доньеров и начальников дзонгов. Сейчас выяснилось, что наш путь идет по направлению на Сага-Дзонг напрямик, через большой перевал — это намного сократит его и вознаградит нас за путаницу последних дней.
Вечером за ужином Е.И. говорит, что высшая работа человека есть самоотверженная деятельность не для человечества Земли, не для человечества, населяющего другие планеты, а для наполнения пространства, с тем чтобы следующая за нашей эволюция другой планетной системы могла подняться сразу на высший уровень. Каждая наша скромная трапеза всегда оживлена обменом мыслями о высоких предметах, которые неразрывно спаяли нас прочной духовной связью с Е.И. и Н.К.Р. Приходит опять мысль в голову о скором расставании с ними. И когда смотрю на пики уже близких Трансгималаев, мелькает мысль — «не эта ли уже черта...»
10.IV. Озеро Тингри-Лам-Цзо. Утром, на восходе, –17° С. Ночью –20° С, а днем, в 5 часов дня, на солнце +38°. Разница плюса и минуса в 58°. Мы опять на большой высоте, и даже при привычке к высотам — одышка, трудность движений и усталость при движении. Н.К.Р. отдает распоряжение перейти на строгую диету, нормируемую доктором. Это единственное средство, чтобы быть уверенным за работу сердца. Сегодня выступаем при малом ветре, когда солнце уже начинает пригревать. Переход приятный. Дорога ровная, песчаная, только изредка прерываемая площадями гальки с камнями. Природа по-прежнему прекрасна и удивительны краски. Синеет громадное озеро Тингри-Лам-Цзо с вдающимся в него мысом, увенчанным горой. По мере приближения к озеру горы становятся выше, диче и угрюмее, и все же они хороши. Громадный утес наклонился над нашей дорогой, а над ним обрывы горы, обнажившие темные породы гранита. Встречаются изъеденные временем геологические скелеты гор. Подходим к самому берегу озера. Частью оно уже освободилось ото льда, частью еще покрыто своим зимним панцирем, просвечивающим зеленым и голубым, точно внутренним светом. На берегу и на воде тысячи птиц. Серые гуси, всякие породы уток, несколько видов чаек и турпаны. Особенно красивы последние: величиной с домашнего гуся, оранжевые с белой головой. Черные хвосты, и на них немного синего. Это весенний перелет.
Проходим вдоль берега и по ложу реки на ровное песчаное нагорье, где и становимся лагерем. Но ничего не приготовлено. Как выяснилось, гонец, посланный с предупреждением местных властей о нашем приходе, был найден доньером спящим на дороге. Видно, такова судьба срочных сообщений тибетских властей. Уже третий переход приходится энергично разговаривать с ленивыми неповоротливыми туземцами. И удивительно курьезная подробность для Центрального Тибета. Туземцы перестают понимать тибетский язык и говорят на каких-то наречиях, которые не только с трудом понимают Ю.Н. и Кончок, но и доньеры, которые едут с нами всего несколько дней.
По дороге Н.К.Р. говорит о деятельности не отдельными порывами, а непрерывным, постоянным устремлением, создающим ритм работы и жизни. В жизни нужна вечная борьба, и не только идейная, но и материальная. Как та, так и особенно другая закаляют нас и умножают наши возможности.
Вечером наблюдаем красоту заката. Темное небо, бурные серо-свинцовые облака и непосредственно над изломами горных цепей насыщенный вишневатого цвета закат.
Н.К.Р. говорит: «Величайшая задача человека направлять страдающих эгоизмом и себялюбием — к работе на общее благо». «Суровость должна заменить безответственные эмоции и кисло-сладкую сентиментальность». «Через работу и незаменимость — следует стремиться к общему благу».
11.IV. На рассвете с криком пролетают над лагерем тучи перелетных птиц. Они летят на север. Выходим в путь ясным холодным утром. Восходит солнце, и становится все теплее. Под темно-синей опрокинутой чашей неба вздымаются вершины гор, образуя с синевой неба в своих красках одну мощную симфонию, достойную кисти великого художника. Между двух гор поднимается новая вершина терракотового цвета.
Переход легкий, и лошади идут бодро. Я еду с Н.К.Р., и он говорит о творчестве и замечает, что можно быть художником, не создав ни одной картины, поэтом, не написав ни одного стихотворения. Так, разве великий Акбар не создал ли из мозаики разрозненной Индии — одной грандиозной картины великого государства? Все единственно в духе и в понимании красоты. Осуществление же — исключительно область техники. Дальше Н.К.Р. говорит о политике и бесстрастном к ней отношении того, кто знает больше, нежели обыкновенный человек. Но на это надо иметь право, добавляет он, считая себя случайным гостем двух лагерей — двух вражеских станов; имеющий на это право должен показать третий — в котором он уже не гость. А именно, космическое понимание, которое, как купол, покрывает собой все остальное. Оставляя мысль свободной, надо в то же время вести ее в дисциплине, направляя мышление в канал целесообразности. Не беспочвенные мечтания, а соответствующее каждой данной минуте действие должно быть ее объектом. И правильным воздействием красоты на дух должно быть не умиленное бездействие, а энергичное действие во имя ее. Потом разговор переходит на духовную слепоту человеческую, которая временно необходима, ибо иначе мозг человеческий не выдержал бы представших перед сознанием страшных тайн бытия, тех «идей материй», о которых говорит Гете в своем Фаусте. Космическое прикосновение души к великим силам мироздания может вызвать состояние неописуемого ужаса. Обычно в начале этих ощущений стоят мыслеформы, поражающие своей величиной, своей бесконечной мудростью, созданные высшими сущностями.
Подъезжает Ю.Н., и Н.К.Р. делает распоряжения.
Я остаюсь один со своими мыслями. Скоро придется опять вернуться к людям, которые ничего не смогут сказать мне нового, и расстаться с теми, каждое слово, каждая мысль которых рождают новые мысли и раскрывают новые глубины духа. Никогда не изгладятся в моей памяти эти просторы Тибета, среди которых произошло столько удивительного и необычного.
Вечером так жарко, что сидим на воздухе без шуб. Вокруг палаток толпятся любопытные тибетцы. Лица их поражают какой-то тупостью уже не дикарей, а каких-то выродков. Мы стоим в замкнутой горной долине. Снега больше нигде не видно, кроме как на вершинах гор. На солнце весело играют рыжеватые сурки. Появились жуки и ящерицы-саламандры.
Н.К.Р. говорит: «Все в устремлении. Чем оно непрерывнее и сильнее, тем и ответ на него является скорее. Все достижения приходят медленно и проявляются неожиданно, иногда в минуты начавшегося отчаяния». «Часто из всего — не выходит ничего, а из ничего — все». «Молитва не должна становиться привычной. В ней всегда должен быть элемент неожиданности». «Главное — не осложнять жизнь, она и без того сложна».
12.IV. Местность Бамбу. Вокруг нашего затерянного в пустыне каравана развертывается унылый безжизненный пейзаж. В темном прекрасного синего цвета небе чуть намечена бледная луна. И невольно приходит в голову сходство окружающей нас местности с мертвым лунным пейзажем. Те же горы, те же бесплодные равнины, как на погибающей луне, которую покинула жизнь. Переходим перевал Донг-Чен-Ла. Входим в долину с начинающей зеленеть травой, и местность оживляется. Здесь выскочил заяц, там пробежал волк. Вокруг сдвинулись торжественно молчаливые горы. Но они говорят своей красочностью. Малиновый переходит в фиолетовый оттенок, и терракотовый в розовый. В другом месте матово-бархатные тона всех оттенков. В синеве далей пролегает основной хребет Трансгималаев, который мы на днях перевалим, чтобы войти в долину Брахмапутры. Горы суровы, круты и обрываются живописными скалами. Одна гора вся в доломитах.
Выходим в широкую долину и подходим к реке. Навстречу, от палаток, поставленных для нас, выходят туземцы. Они почтительно снимают шапки, вежливо высовывают языки и, взяв лошадей под уздцы, переводят через брод. Воды до путового сустава лошадям. Это та самая река, быстрины которой рисовались вчера старшинами как нечто совершенно непреодолимое без лодок. Это река Цюи-Цангпо. Перейдя брод, идем рысью. Под Е.И. падает лошадь. Мы с испугом подскакиваем к месту падения — но Е.И. встает и улыбается: «Плохой ездок, который не падал», — говорит она и опять садится в седло. У палаток нас встречает старшина с чудесной серьгой в ухе. Из разговора выясняется, что мы опять идем каким-то неверным направлением, глухой дорогой, на которую нас направила халатность властей. Но красота вокруг и мысль о том, что мы идем там, где еще не ходили европейцы, — скрашивает все. Интересно, что экспедиция Н.К.Р. идет исключительно на средства, созданные искусством, кистью Н.К.Р., и в этом ее исключительность и необычность.
После обеда туземцы, которые еще никогда не видали верблюдов, просят позволения выдернуть из их шерсти несколько волосков, так как считается, что каждый талисман, уснащенный парой верблюжьих волос, приобретает особую силу.
Труды дня окончены, и впечатления дня отмечены. Мы беседуем с Н.К.Р. об итальянских примитивах, о Беллини, Джотто и фра Анжелико. Он рассказывает о келье с маленькими окошками, в которой писал свои картины скромный монах, тогда как современные художники в большинстве не могут работать без мастерских со стеклянными потолками...
С характерным курлыканьем тянет стая журавлей, держащая направление на север. На переходе мы видели стадо диких яков и пятнистых оленей, пронесшихся наперерез через нашу тропу.
13.IV. Небольшим переходом передвигаемся к перевалу, за которым находится Сага-Дзонг, от него уже близко до Брахмапутры. Чувствую, что где-то скоро придется расстаться с Е.И. и Н.К.Р. Такими необычными стоят они передо мной в ореоле, отделившем их от остальных людей, которых я когда-либо встречал в жизни.
«Каждый идет по своему поручению, — говорит мне Н.К.Р. — Пройдут сроки, и опять мы встретимся». С момента разлуки начну я жить ожиданием новой встречи с Н.К.Р. и Е.И. — в новых обстоятельствах, чтобы узнать от них новую сказку жизни, — еще более прекрасную, нежели та, которую открыли они мне в течение нашего общения в пути через Тибет.
За обедом поднимается разговор о так называемых тибетцами «ролленгах» — оборотнях, которые есть астралы злых, очень низкого духовного уровня людей, оживляющие трупы; ожившие мертвецы бросаются на живых и стараются задушить их или принести вред. Это поверье распространено по всему Тибету. Единственное средство обезвредить такого оборотня — проколоть его острием и выпустить кровь. Интересно, как эта легенда подходит к рассказам о «вурдалаках» Сербии и вампирах Европы.
Любопытные сведения сообщил тибетский старшина о растении «балу», которое должно скоро встретиться на нашем пути. Цветет оно белыми, желтыми и оранжевыми цветами, и около него обычно держатся мускусные бараны, которые охотно его едят. Весьма возможно, говорит Н.К.Р., что это растение имеет в себе ингредиенты, связанные с мускусом, и подлежит самому тщательному исследованию.
По приходе на стоянку оказалось, что опять ничего не было приготовлено для нашей встречи. Кончок, которого ссадили с хорошей лошади, будирует и, показав вид, что не смог проехать вперед на той, которая ему была дана, — ничем не распорядился и ехал сзади, убедив и доньеров остаться с ним. По прибытии на место выяснилось, что гонец проехал здесь вчера и отдал распоряжения — но туземцы не захотели исполнить их, несмотря на то что приказ был подкреплен паспортом. На фоне общего разложения страны видно, что даже воля желтого папы здесь игнорируется, а его грамоты мало чего стоят. И как-то невольно думаешь, что только серьезное и мудрое правительство взамен лхасских шарлатанов может дать гаснущему народу Тибета последние светлые дни, использовав одновременно и природные богатства страны в разумных и хозяйственных руках.
Вечером я говорю Н.К.Р. об итальянской картине, произведшей на меня большое впечатление: кавалькада итальянских сеньоров XIII–XIV веков остановилась с отвращением и ужасом перед открытыми гробами, преградившими им путь. Н.К.Р. улыбается. «Да ведь это та самая замечательная фреска пизанского "Кампо Санкто", которая так необычайно сближает католицизм с основным буддизмом. Итальянский художник изобразил в этой фреске легенду о видении Будды, толкнувшем Его к будущему подвигу. Параллельно в русских жизнеописаниях святых видное место занимает повествование о жизни царевича Иосафа, являющееся жизнеописанием Будды. Так в центре католичества, в древней Пизе, и в православных сказаниях отдано внимание и буддийскому миру. Если бы только люди могли яснее осознать, какие благодатные струны протянуты между вехами Учений жизни и какая чудесная Эолова арфа расширенного сознания могла бы зазвучать для имеющих уши». Дальше мы говорим об овеянных древними легендами монастырях и городах Италии. Н.К.Р., везде побывавший, где только что-либо связывалось с историей или искусством, — с любовью вспоминает Перуджу, Орвиетто, Сиену, Пизу, Верону... И я представляю себе Н.К.Р., может быть, где-нибудь в многовековом саду аббатства или в зале епископского дворца времен Возрождения, беседующего с ученым каноником или просвещенным кардиналом, находящего с ними и общие темы, и общий язык. Как-то Н.К.Р. рассказывал мне о католическом миссионере в Урумчи, занятом сближением основ католицизма и буддизма. «Умный человек», — добавил он после рассказа. Так ярко восстает мысль Н.К.Р. из написанной им книги: «Я хотел бы видеть в христианских священниках такое же отношение к Будде, с каким просвещенные ламы относятся к Христу».
Сегодня годовщина выхода экспедиции из Монголии. Сколько за это время произведено наблюдений по положению буддизма в Азии. Я ознакомился с письмом Н.К.Р. по этому поводу, заготовленным им для буддийского центра в Америке. В нем в первый раз с непоколебимым утверждением установлено различие между буддизмом и шаманским ламаизмом Тибета. То, что еще недавно могло смешаться в понятиях широкой публики, — то подчеркнуто, разделено и утверждено в этом письме, имеющем кардинальное значение в вопросах буддизма, а следовательно, и вообще значения Тибета как религиозного центра.*
*Опубликовано в: Рябинин К.Н. Развенчанный Тибет. Магнитогорск: Амрита-Урал, 1996. С.689–702.
Н.К.Р. говорит: «Дерзновение, бесстрашие и полная искренность. Двуличие — хуже всего». «Искреннее стремление к общему благу и желание стать чище сердцем всегда связаны с незримой помощью Духовных Учителей». «Необходима честность, ведущая к пути совершенной правды, лишенному личного начала». «Чем совершеннее дух, тем больше он страдает от несовершенства на земле».
14.IV. Горный проход Санг-Мо центрального хребта Трансгималаев. Стоим на самом перевале. Высота около 18.000 футов. Благодаря тому что местность пустынна, — населения совсем нет. Идти пришлось длинным подъемом, по тяжелой каменистой тропе. Нет ни травки на протяжении километров. Везде только камень, скалы и горы. В одном месте громадный обвал, обнаживший целую стену черного сланца. На подъеме встречались дикие козы и куланы. Появляются небольшие птицы, черные, с белыми грудью и головой, с красными хвостами. Поднимаемся все выше. По дороге ручьи скованы льдом. Камни в оранжевой и красной ржавчине на коврах желтых и зеленых бархатистых лишаев.
Мы едем с Н.К.Р. и Ю.Н. Разговор идет об охоте, и мне так понятен взгляд Н.К.Р. на охоту, взгляд почти военный. Надо сказать, что в Н.К.Р. нет ничего специфически штатского. Стратегия есть наука общежитейская, говорит он, и приложение ее практически развивается на охоте. Охота далеко не только ознакомление с жизнью животных и птиц, но развитие стратегических соображений, находчивости и быстрого принятия решений. Именно охотой тренировал в науке войны великий завоеватель Чингиз-хан своих ордынцев. Потом как-то невольно опять переходим на Тибет. Кстати, перевал оказался совсем не таким высоким, как об этом врали старшины. Н.К.Р. вспоминает Ладак, где трудность пути оборачивалась гибелью животных, костяки которых тысячами устилали края троп. Здесь этого совершенно не видно. Тибет настоящего времени вообще страна невероятных преувеличений, так не вяжущихся с действительностью. Конечно, вполне понятно, что Эверест называется по-тибетски Джомо-Кенг-Кар, что в переводе означает «Снежная Владычица»; но когда лхасское правительство почему-то именуется «Благословенным дворцом, победоносным во всех направлениях», а его глава «Сокровенным и драгоценным покровителем, океаном знаний, держателем молний и учителем начальников», — то как-то невольно вспоминается титул какого-то африканского князька, именующего себя «быком, сыном быка и быком всех быков» — что, пожалуй, являет собой титул, еще более замысловатый. Этот самый «благословенный дворец» направил экспедицию по такой дороге, на которой нет ни селений, ни уртонов, ни корма. Экспедицию, составленную из полубольных, усталых людей, труды которых разделяет Е.И., людей, простоявших всю зиму на Чантанге в самых невозможных условиях. Тибетец Кончок не особенно лестного мнения о своих компатриотах этого района. Когда ему сказали, что на кухню надо назначить на следующей стоянке водоноса, он задумался и ответил, сверкнув в улыбке зубами: «Лучше туда назначить мула, будет больше толку».
15.IV. Поднимаемся дальше на перевал Санг-Мо. Пожалуй, тибетцы и были правы, назвав его очень тяжелым. По карте высота его отмечена в 19.000 футов. Подниматься приходится террасами, долинами, лежащими одна над другой. Десятки километров часами идем по камням и скалам. Лошади падают, спотыкаются о камни, скользят на льду и оступаются в прикрытые снегом ямы. На громадной горе стадо диких яков, производящих в этой высоте впечатление мух на желто-серой стене дома, если бы она была наклонной. Их очень много, и они тихо движутся по почти отвесной крутизне. Наш перевал — осыпавшаяся и разложившаяся в тысячелетиях часть горной стены. Незаметно начинается спуск, и через несколько часов пути уже журчат ручьи и появляется кое-какая трава. Но впереди не видно далей, впечатление полной заключенности в горах. К полудню погода начинает портиться и горы заволакиваются молочно-желтым туманом; над их цепями нависают, спускаясь по склонам, снеговые тучи. Из ущелья вырывается ветер, и становится холодно. За последним увалом горы расступаются, и мы выходим на широкую равнину. На юго-западе новая цепь гор — южное ответвление Трансгималаев, а прямо на юг мрачные, черные шатровые горы, похожие на хребет Марко Поло, но не такие грандиозные. Конечно, сегодняшний перевал был нелегок, но в итоге снег по грудь, которым нас пугали, оказался чистым вымыслом, как и другие панические слухи, исходящие из тибетских источников.
Сегодня для нашей стоянки опять ничего не приготовлено, а крестьяне категорически отказались ехать за ближайшим старшиной. Несколько ударов нагайки Кончока сделали их очень сговорчивыми, и они отправились за представителями власти. Опять можно убедиться, насколько местные старшины не принимают во внимание распоряжений правительства, хотя доподлинно известно, что они уже несколько дней как извещены о нашем приходе. Вообще население местности Нак-Занг и проходимых нами районов округа Сага-Дзонг производит впечатление каких-то оппозиционеров правительства. Вид же местных жителей, как мы убеждаемся каждый раз, делается все более диким.
Сегодня в пути Н.К.Р. подозвал меня и сказал то, что я уже чувствовал и знал. Наша разлука близка. «Главное, не жалейте себя, — прибавил Н.К.Р. — Уверяю Вас, для всего полезного найдутся и время, и силы». И почему-то мне вспомнился один из путевых разговоров с Н.К.Р. о норманнах-викингах, напитавших своими героическими влияниями побережья запада и юга Европы. Смотрю на Н.К.Р., в его шапке-шлеме, походном снаряжении и черном плаще, накинутом поверх, — и перед моими глазами предстает викинг в образе Н.К.Р., и вспоминается, что и он ведет свое происхождение от этих грозных завоевателей. Но те, предки, были завоевателями меча. А этот, их потомок, еще выше. Он завоеватель духа.
Вечером любуемся с Е.И. золотисто-лиловым воздушным освещением гор. Часть неба очистилась на самом горизонте. Потом это освещение меняется на сине-лиловое, а надо всем, на фоне серо-жемчужных облаков стрелами «а ля Доре» бьют золотисто-красные лучи заходящего солнца. Воздух чуть сырой, и чувствуется в нем аромат наполняющихся соком трав и запах оттаивающей земли.
Н.К.Р. говорит: «Немногие спасаются из стен разрушающегося ветхого мира». «Скверно, когда уверенность в себе переходит в самоуверенность». «Простота создает искренность, искренность — чистоту сердца». «Нет ничего ужаснее предательства, пошлости, лжи и страха».
16.IV. Местность Лап-Со-Рук. Опять не было приготовлено уртонных животных. Старшина не приехал, несмотря на вызов, и мы находимся в полной неизвестности относительно нашего дальнейшего продвижения. День — потерян. Всякие распоряжения центральной власти игнорируются как населением, так и старшинами. Можно себе представить, с каким театральным уважением отнеслись бы где-нибудь в Париже или другом месте Европы к бумаге с печатью самого Далай-Ламы, — а здесь такой даик-приказ просто пропадает на полдороги, выброшенный гонцом, или бросается старшиной в угол палатки без исполнения. И это не наваждение — а самая реальная действительность.
Кончок где-то был, о чем-то переговорил, и нам обещано дать яков на следующий день. «Конечно, — рассказывает Ю.Н. старик-туземец, — здесь плохо в смысле порядка, но что же вы будете делать дальше, около реки (Брахмапутры). Там народ такой, что никого не слушается, а правительственные грузы просто сбрасывает во избежание возни». Н.К.Р. считает, что халатность лхасского правительства, главным образом, основана на привычке к безнаказанности, исходящей, в свою очередь, из наглого узурпаторства Великого Имени.
По мере продвижения по Центральному Тибету курьезнее становятся и явления окружающей жизни. Так, например, караваны идут уже не на яках — а на... баранах, которые снабжены миниатюрными вьючными седлами.
Только что Кончок с некоторым комизмом рассказал, что даик с печатью Далай-Ламы и сам гонец, его везший, — пропали. Н.К.Р. распоряжается, чтобы в дальнейшем с приказами ехали наши люди, и говорит, что в Тибете надо в конце концов начать действовать самим — иначе никуда не доедешь...
Сидим с Е.И. и Н.К.Р. под навесом палатки, и Е.И. говорит о началах агни-йоги. Как пройдут эти принципы в жизнь, кого, как и при каких условиях пробудят они к новой деятельности — невозможно себе представить. Но именно в этой неисчерпаемой возможности и заключена истинная красота. Где-то, как-то, или ищущий, или удрученный и смущенный найдут книгу о «Знаках Агни-Йоги». К нашедшему ее притекут новые мысли, погрузившись в которые он познает, как сладки преданность высшим началам, стремление к идеалу и творчество. И тогда, осознав это, он почувствует себя победителем.
Горы стоят сегодня под лучами солнца ослепительно белые. Здесь так много гор, что даже этот массив, под которым разбиты наши шатры, не имеет местного названия. Только побывавший в лабиринтах тибетских гор поймет, как трудно через них пройти туда, куда никто не приходит незваным. В Европе никто не знает, с чем объединяется понятие Шамбалы и насколько реально это понятие.
Н.К.Р. говорит: «Прекрасно знать и видеть, но и прекрасно верить в жизненную сказку. Вера — есть непреложное внутреннее ведение». «Зло уничтожается не проклятиями, а сознанием его непрактичности».
17.IV. Встаем поздно. Понемногу подходят яки, но лошадей нет. Ни старшин, ни доньеров не видно, и приходится иметь дело непосредственно с крестьянами. Они грубы, несговорчивы и почти нахальны. Несколько ударов вышедшего из себя Кончока сразу приводят крестьян в порядок. Высовываются языки, слышится «лалес». Приводят часть лошадей. Я остаюсь дольше других на месте снятого лагеря в ожидании лошади. Сижу на камне с седлом у ног и карабином на коленях. Торгоут Очир ведет выбранного им для меня вороного конька, злого и с мохнатой гривой до колен...
Солнце греет основательно, вокруг запорошенные снегом горы, над ними голубое небо, и белый цвет снега так волшебно красиво связывается с голубым через дополнительный густо-серый маленьких туч.
Догоняю караван. Идем горной долиной, по берегу озера с уже оттаявшей серединой. Встречается интересное мольбище новейшего происхождения, может быть, употребляемое и теперь в извращенном ламаизме, где в большой мере отводится место поклонению стихийным и злым духам. Мольбище ограничено камнями, и являет своими очертаниями как бы наконечник стрелы, обращенной на восток. С боков «острия» два дольмена. Третий как бы запирает вход на мольбище с запада. Дольмены подозрительно вымазаны свежим салом или маслом.
Входим в черные горы, покрытые снегом, с острыми, точно вырезанными на небе пиками. Будто чернь с серебром. Невдалеке появляется стадо оленей с ветвистыми рогами, дальше собаки поднимают волка, который убегает характерной виляющей побежкой с опущенным хвостом и скрывается в камнях. Вся местность оживлена громадными стадами овец, охраняемыми пастухами с пращами и десятками громадных псов.
Еду с Н.К.Р. и в беседе с ним уношусь далеко из Тибета. Мы говорим о духовных учениях и о том, что самым ближайшим актом космической справедливости должно было бы быть очищение Лхасы от недостойных лам и лжеучителей, извращающих учение Благословенного. И думается, если бы очистилось учение Будды и одновременно с этим засветилось бы своим настоящим светом Учение Христа, во всей его первоначальной чистоте, — какое бы великое завоевание духа стало перед человечеством — завоевание, которое дало бы пока несказуемый по неоцененности и благу своему результат. Далеко в будущее улетает мысль, когда я слушаю Н.К.Р., его четкую, стальной логики мысль, рисующую возможное будущее; перспективы духовной жизни долженствующей войти в мир 6-ой расы, благодаря которой должна взять новое направление жизнь нашей планеты.
Дальше разговор переходит на одиночество. Н.К.Р. говорит, что истинное познание может приходить только, кроме редких исключений, в полном одиночестве. Тогда, когда человек становится подвижником мысли, отважным искателем истины, исключительно посвятившим себя космической работе и великим переживаниям героя духа. Это, — или маленькая жизнь бескрылого продолжателя рода человеческого, имеющего лишнее блюдо по воскресеньям... Одиночество. В нем красота и закрытое от толпы и чуждое ей понимание жизни. Что ведет такого одинокого искателя духа? Какие исполняет он жизненные миссии? Перед кем открыт его внутренний мир, и какие задачи и поручения исполняет он в своих путешествиях и уходах, во время которых никто не знает, где он? Внезапные странствования, идущие в неизвестных для обычных людей направлениях. В этом и красота, и обаятельность, и... тайна молчания. И в нашем путешествии есть белые места, над которыми читатель задумается. Чем же были заполнены месяцы нашего стояния на одном месте?
Незаметно приходим на место новой стоянки. Вокруг прекрасные граниты, от розовых до темно-малиновых, разбросанные по площадке, на которой встанут наши палатки. Холодно. Ветер.
Н.К.Р. говорит: «Озарение, или космическое сознание — есть непреложное понимание, понимание, идущее изнутри и ставшее частью сознания без всяких фактов и доказательств извне. Счастлив тот, кто осознал жизнь Дальних Миров и их связь с нашей планетой». «Первое условие достижения: хотите двигаться — начните двигаться». «Искание должно увлекать, наполнять жизнь, быть целью». «Создание твердынь знания — есть победа». «Дух и жизнь — неделимы».
18.IV. Поднимаемся на перевал Гиегонг-Ла около 20.500 футов высоты. Идем по ледяным полям. С перевала, который почти на высоте хребтов, открывается вид на целое море новых вершин. Совсем точно ряды окаменевших волн. Сегодня мы берем один из самых трудных перевалов. С него снижаемся тропами почти в 45° уклона. Лошади местами садятся и съезжают на крупах, как на салазках, изредка перебирая передними ногами. Дальше пологими спусками идем из одной долины в другую, расположенные зигзагообразно. Последняя суживается в ущелье со вздымающимися по обе стороны обрывами и отвесными скалами. По пути встречаются то затянутые занавеской пара гейзеры, то, в контраст им, водопады, застывшие в ледяных каскадах. В ущелье поток. Он то выбегает из-подо льда, то опять уходит под лед. Идем по льду, которым покрыто все ущелье между стенами гор. Идти очень трудно по сплошному паркету льда. В промежутках между ледяными полями — пространства, усеянные камнями. Дальше камни сменяются утесами, через которые поднимаются, точно каменные ступени, узкие коридоры, ведущие на оледенелые карнизы над шумящим внизу потоком. Это опасные места, на которых, слезая, даешь полную свободу лошади и сам идешь, соображая каждый шаг, чтобы, поскользнувшись, не упасть вниз. После семичасового томительного перехода — приходим на стоянку, по месту которой гуляет пронизывающий ветер. Наконец, приходят верблюды, которые чуть не миновали долины, в которую мы свернули.
После долгого времени появляется хозяин ближнего аила, старик с пронырливой физиономией. Он не желает ничем помочь нам. Кончок действует кнутом, но и это не помогает. Только упоминание о том, что он будет связан и доставлен силой на расправу в дзонг — делает старика сговорчивым. Прибывает старшина и подъезжает еще несколько нотаблей. Когда им грозят, что обратятся с жалобой к Далай-Ламе, старшина отвечает: «Если вы признаете Далай-Ламу, то и обращайтесь к нему, мы же — горцы, и нам нет никакого дела до Далай-Ламы».
После обеда Н.К.Р. рассказывает о заложении в скором будущем нового города, который явится величайшим рассадником просвещения. Лаборатории, библиотеки, научные учреждения явятся центрами. Если учреждения, созданные Н.К.Р. в Америке, имеют своей главной задачей школы просвещения и искусства, то новый город даст школы, в которых будут разрабатываться и даваться знания духа в истинном понимании их. Дальше переходим на беседу о Махатмах. Н.К.Р. дает несколько указаний о характерной технике Их действий, так называемой «тактике адверза». Иначе говоря, если Махатмы видят какое-нибудь несправедливое явление — еще не ощущаемое сознанием людей, то они не только не прекращают этого явления, а наоборот, расширяют его, пока каждому не станет очевидной его нелепость, неуместность участия в нем и глупость или злонамеренность его авторов. А потом — это необыкновенная энергия Махатм, которая является импульсом жизни. «Я действую — значит, я существую».
Рано расходимся по палаткам. Ложусь и быстро засыпаю. Будит голос: «Н.К.Р. передает — иметь при себе оружие и быть наготове. Туземный старшина арестован, и можно ждать нападения тибетцев». Сон исчезает. В одну минуту я готов, вооружен и выхожу из палатки.
Тихая ночь, и в высоте сверкают звезды. Из темноты доносятся вопли и причитания. В одной из палаток сидит связанный веревками старшина. На все предложения дать уртонных животных он, дрожа всем телом, — все же отвечает отрицательно. Он, оказывается, заявил, что ни сам, ни его люди не окажут нам помощи и никаких животных не дадут. Потом, взяв своих людей, он обособил всех тибетцев за пригорком у лагеря и занял враждебную нам позицию. Н.К.Р. приказал Кончоку пойти туда и привести взбунтовавшегося старшину, а если бы тот не согласился — то взять его силой. Для наблюдения и поддержания, если это понадобится, Кончока активной силой — отправлены европейцы. За пригорком, около двух костров, возбужденная толпа тибетцев. Среди них старшина. «Что? Ты не пойдешь в лагерь? Не хочешь? Взять его». Но туземцы окружают старшину. Сверкают глаза из-за всклокоченных волос. То здесь, то там поблескивают клинки обнажающихся мечей. Минута решительная. С нашей стороны характерно щелкают затворы карабинов, а револьверные дула направляются на толпу. Момент... и вокруг старшины образуется опустевший, широкий круг. Толпа раздается в стороны. Пленника ведут в лагерь; там торгоуты связывают его и кладут, как чурбан, в палатку. Решение Н.К.Р. бесповоротно. Или нам дают все, что мы справедливо и законно требуем, или старшина доставляется властям ближнего дзонга за бунт против приказа из Лхасы. Среди тибетцев возбуждение. Из-за холма доносятся бешеные крики и ругательства. Наш лагерь быстро приводится в оборонительное состояние, и мы ждем тибетцев, которые хотят, как сообщает подползавший к ним торгоут, освободить арестованного силой. Распоряжение Н.К.Р. совершенно категорическое: первый выстрел со стороны тибетцев и... заговорят наши многозарядные карабины. Проходит часа полтора, и из-за холма появляются четыре безоружных парламентера. Происходят переговоры, и дипломатия Ю.Н. создает соглашение. Старшина развязан и потирает затекшие члены. Тибетцы ползают по палатке в земных поклонах и высовывают языки. Так разрядилось будирование старшин против властей, тлевшее уже от самого Нагчу, — в открытый бунт одного из этих звероподобных.
Н.К.Р. сказал: «Знание рождает ответственность, тем страшен оккультный путь. Своими знаниями должны мы исполнить свой долг перед землей и людьми». «Ожидание — неподвижность. Устремление — бросок в будущее». «Болезнь самомнения порождает тупость и невежество. Болезнь подозрительности ткет ложь и предательство». «Хуже всего те люди, которые не умеют верить и не знают мощи доверия. Эти люди — тени преходящие».