|
20.I. Проходим два небольших перевала. Путь спускается в занесенную снегом кочковатую долину. Хоры, ведущие конную партию, запутались на тропах, и мы делаем крюк. Около часу дня становимся лагерем в глубоком снегу. Дорога до Нагчу растягивается из двух переходов в четыре. По словам старшины, перед нами еще два дня пути.
21.I. Выступаем рано утром. Пейзаж «блан е нуар», а над ним ярко-лазоревое небо без единого облачка. Но к середине перехода надвигается мутный туман, и сквозь него еле видно солнце. Идем в полном молчании. Холодно. Каждый закутался, съежился и ушел мыслями в себя. По параллельной дороге тянется большой караван яков. За ним несколько других. Между ними караваны наших старых знакомых, голоков и панагов. Они идут в Лхасу на богомолье. Первые без яков. Они верхом, все вооружены и под вьюками имеют заводных лошадей. Панаги в более мирном обличье. На яках, с женами и детьми. Голоки в остроконечных двухцветных шляпах и песочно-серых и шоколадного цвета кафтанах, отороченных бархатом. Один из них особенно красочен. Вместо шапки у него целый мех лисицы с головой. Хвост спущен на плечо. Дальше обгоняем ламу. Он весь в оранжевом, что составляет красивое пятно на белизне снега. За плечами прекрасно содержанный короткий «манлихер». Спрашиваю ламу Кедуба, почему лама с оружием? И получаю в ответ, что ношение в дороге оружия монахами разрешается для самозащиты. И здесь изъян, и здесь обход правил, установленных Благословенным. Если ламы ходят по дорогам с магазинными ружьями, то где же осталось их духовное оружие. Проходим мимо горы Бумза, но она в тумане и ее не видно. Переходим перевал Тасанла и останавливаемся под горой. Старшина, сопровождающий нас, говорит, что несколько поколений аборигенов не помнят таких исключительных холодов, как в этом году. Это страшное несчастье, так как начался повальный падеж скота из-за бескормицы. Отчасти бедствие приписывается неудовольствию богов на власти за их несправедливое отношение к Н.К.Р. и его людям.
22.I. Чантанг провожает нас всей силой своих злобных дыханий. Ночью мороз доходил до —45° С. С трудом снимаем лагерь. Руки леденит, и дышать иначе как через теплый платок поверх рта — совершенно невозможно. Лама Малонов садится на яка и, покачнувшись, падает на землю бездыханный. Разрыв сердца... и его жизненный путь окончен. Надо надеяться, что это последняя жертва. Холод страшный. Мерзнут ноги, перчатки не греют. Еще раньше приучил я своего «монгола» идти под управлением одних шенкелей и баланса — без повода, и теперь пользуюсь результатом своего труда. Бросив поводья, еду, глубоко засунув руки в рукава своей шубы.
Проходит пара часов, и перед нами в ложбине вырисовываются... здания. Здания, не виданные нами уже давно. Не мираж ли? Но нет, оказывается, это Нагчу, конечная цель этой части нашего пути. Точно, перед нами настоящий город. Предместья, дальше двухэтажные здания... но это уже мираж. Нагчу — два храма монастыря, правда, в два этажа, управление губернатора, или «дзонг», то есть замок, три лавки и сотня безнадежно грязных мазанок. Подходим к городу. Улиц нет. Вокруг домов пустыри, и всюду грязь, отвратительная грязь. За скованной льдом рекой — женский монастырь. Еще дальше в горах скит. На вершине одной из гор место, обнесенное выбеленной стенкой, вокруг которой шесты с оборвышами молитвенных флагов. Это место для разрезания трупов. Мерзкое место. Женский монастырь со своими расходящимися вниз контурами производит впечатление, точно он привалился к откосу горы. Желто-серый — неприятным пятном выделяется на снегу. На краю города отведенный нам дом. Он грязен, довольно велик, и холодно в нем, как на дворе. Правда, стены обиты дешевой материей индоанглийской фабрикации и есть нечто для разведения огня. Это нечто — стоящий посреди комнаты глиняный столб фута в 4 высотой с плоской купелью для аргала. Трубы, конечно, нет, и дым гуляет при топке по комнате. Дым аргала настолько едкий, что выдержать его можно только пару секунд.
Благодаря энергии Е.И. все как-то начинает устраиваться. Работа идет целый день. Метут помещения, выносят из них грязь целыми кучами и заклеивают окна промасленной бумагой. По городу собирают железные печки, установкой которых предполагается заняться завтра. Вечером у каждого есть комната и ночлег. Конечно, все далеко от намека на комфорт, но после зимнего похода по холодному Тибету — и это уже хорошо.
23.I—29.I. Утром Н.К.Р. и Ю.Н. были с официальным визитом у духовного губернатора. Во время визита шли переговоры о дальнейшем нашем продвижении, принципиальный благоприятный ответ на которое уже получен. Но вопрос в выпрямлении маршрута, который все-таки почему-то должен начаться движением назад, на север. Он намечен на Намру, Наг-Цанг, Сага-Дзонг, Тенгри-Дзонг и Сикким. Н.К.Р. настаивает на прямом пути на озеро Намцо (Тенгри-Нур) и Харцзе-Дзонг на Сикким. Губернатор говорит уклончиво, ничего не обещает и ссылается на первый маршрут, хотя просит подождать дополнительного указания из Лхасы, которое и будет окончательным. С другой же стороны видно, что выпрямление пути будет зависеть от подарка. На приеме присутствует и гражданский губернатор, но не принимает участия в прениях. Потом переходят на частную тему, и выясняется, что гражданский губернатор в восхищении от парчи, которую видел у Н.К.Р. в свой приезд в Шаруген, а духовный никогда не видел такой чудной лисы, как на шапке у Ю.Н. Н.К.Р. прощается и уходит. Пока надо выжидать ответа из Лхасы — но, во всяком случае, непрерывный проход экспедиции через Тибет с севера на юг уже обеспечен. Вечером Ю.Н. опять виделся с губернатором, который показывал ему своих лошадей, очень недурных, но которых кормят ячменем пополам... с аргалом. Прибыл в Нагчу майор. Но он уже держится от нас в стороне и как будто при экспедиции больше не состоит.
Теплый день, и все мы отдыхаем от холода. На солнце до +20° С. Снег начинает таять, и на окрестных горах образуются проталины. В доме ставятся железные печи и проводятся через окна трубы-дымоотводы. Стараниями монголов приведен в порядок внутренний двор. Вокруг него с трех сторон дом с двумя крыльями. Четвертую сторону замыкает стена с воротами в своде. Средний фас дома имеет веранду, крыша которой поддерживается тонкими колонками. На двор выходят двери и окна помещений. Над воротами укреплен шест-флагшток с развевающимся на нем американским флагом.
Во время прогулки говорим с Н.К.Р. о современном Тибете. «В заметках прежних путешественников, — говорит Н.К.Р., — политическое и особенно духовное состояние страны затрагивалось по существу очень мало. И то и другое почти не отмечалось в книгах путешественников, как-то не соприкасавшихся с этими вопросами. Прежнее несуразное — обратилось теперь в нечто одиозное. Такое, что в этом своем виде больше существовать не может. Управление страной является не более как карикатурой на средневековую государственность, а ламаизм — мрачная противоположность великому и чистому учению Будды. Это сплошное суеверие и невежество, среди которых неуместно даже упоминание о великом Учителе, учение которого так величественно, жизненно и мудро».
В Нагчу население двух видов. Двуногие и четвероногие, каждые живущие своей обособленной друг от друга жизнью. Тибетцы и собаки. Здесь собак не сотни, а тысячи. Полудикие, они не имеют ни дома, ни хозяев и живут в полуголодном состоянии. Это собачья республика с определенным, строго соблюдаемым укладом общественной жизни. Каждая стая имеет своего как бы старшего пса-руководителя и свой район. Горе собаке, которая забежала на чужой участок, — от нее летят клоки шерсти. В своем районе собаки живут с людьми мирно и как бы берут на себя обязательство охранять их. Но стоит чужому зайти на территорию, на которой собаки его не признают, — надо защищаться от бешеной атаки всей своры. Вечером и ночью идти через Нагчу опасно. Палка плохое орудие защиты — псы вырывают ее из рук. Тибетцы защищаются от собак мечами, копьями и особыми кнутами, на конце кнутовищ которых приделаны тяжелые куски свинца и железа. Ими бьют по лапам и перебивают их. Шумят собаки неистово. Днем беспрерывная грызня, а ночью лай и вой. Вместо того чтобы уничтожить несчастных животных, которые от голода доходят до роли отвратительнейших ассенизаторов, тибетцы благочестиво говорят: «Пусть все живущее живет». Самое мерзкое и лицемерное — это кормление несчастных животных ламами. В определенное время, раза два в неделю из монастыря выходят служки. В руках у них флаги, обычно зелено-оранжевые, и большие подносы. А на подносах по две или три жертвенные куколки из риса, которые даются собакам. В одну секунду со всех сторон сбегаются сотни собак. Сбросив куколок, с которыми ближайший пес кончает в один раз, служки размеренным, торжественным шагом скрываются в монастырских воротах.
Посетили лавку монаха-торговца. Главным образом, он торгует ячменной водкой, ужасным пойлом, от которого непривычных тошнит после одного глотка. Лавка — довольно просторное помещение с полом и железной печью. Мануфактура, чашки, рис, кнуты, китайская бумага и незатейливые предметы тибетского хозяйства. В углу большой алтарь со священными изображениями, жертвенными чашами и молитвенным колесом, стиль модерн. Оно вертится... часовым механизмом, крутит молитвы 24 часа и молится за ламу, попивающего на тахте чай. На низком столе кувшинчик с водкой, трубка и куча денег. Говорят, что лама местный кулак. На тахте копошится ребенок, а на полу сидит молодая, но некрасивая и грязная тибетянка...
Над всеми домами Нагчу шесты с молитвенными флагами. Они хлопают по ветру на веревках, протянутых от шеста к шесту. Эти флаги и есть неустанные молитвенники, заменяющие ламаистов, занятых земными делами.
Н.К.Р. послал к настоятелю монастыря спросить, можно ли посетить храмы. Пришел ответ, что, конечно, часть монахов будет рада нас видеть, но другая, более диких, — может встретить нас камнями, и поэтому наше посещение храмов отклоняется. И как все изменилось, когда Н.К.Р. велел сообщить настоятелю, что у него имеются для монастыря дары. Вышла будто бы какая-то досадная ошибка... все монахи радостно ждут нашего прихода.
Кончок принес на пробу тибетское кушанье. В одной чашке сырое крошеное мясо с красным перцем и уксусом, а в другой цзампа, заменяющая хлеб. Кончок опять на службе экспедиции и изображает тибетского чиновника, состоящего при ней. Он изображает что-то важное, говорит свысока с тибетцами и принимает от них дары, главным образом, кувшины с ячменным пивом, благодаря чему всегда навеселе.
«Состояние Нагчу показывает, — говорит Н.К.Р., — до чего жалка торговля страны. Нагчу должен был бы быть одним из самых цветущих центров Тибета, так как он является узловым пунктом всех караванных дорог, идущих из Монголии и Китая. После него на Лхасу идет уже один только путь».
Вечером сидим и смотрим на «город». Мы в центре Тибета, и перед нами развертывается вся сущность его жизни. И судя по тому, что мы видим — она безотрадна и страшна. Освещенный последними отблесками зловеще-красного заката, расположен Нагчу в ложбине среди грязно-лилового цвета холмов с черными проталинами. Этот поселок мог бы олицетворять собой картину жизни последних городов людей в стадии дегенерации на гибнущей замерзающей планете. Самая яркая фантазия не могла бы дать более совершенной картины последнего прозябания. Мазанки без печей, в которых влачат свое существование жалкие существа без проблесков интеллектуальной жизни. В сумерках высится мрачное здание монастыря без приветных огоньков в окнах, которых, кстати сказать, почти нет. А если есть, то без стекол. Со всех сторон поднимаются миазмы невероятных запахов, сдобренные дымом топлива, приготовленного из экскрементов и насыщенного синильной кислотой. Через пустыри, служащие местами свалки нечистот, крадутся сгорбленные жалкие фигуры людей с безобразными мешками — складками одежд на спине. Это уже не хоры, вольные дети пустынь. Это тибетцы-горожане. Физически слабые, с потухшими глазами, они грязны, забиты и живут лишь сегодняшним днем. Лица измождены голодом, в котором эти несчастные живут годами. Раздобыть кусок падали, которой, кстати, тибетцы не очень брезгуют, — для них праздник. Мы смотрим на их неверные, шатающиеся походки. Точно не люди, а тени крадутся в сумерках и пропадают в надвигающейся тьме.
Кам — романтичнее, Тибет страшнее, говорит Н.К.Р. В Каме, в нескольких днях езды отсюда, сохранился замок Гесер-хана. Особенность его в том, что вместо обычных деревянных балок, как в других зданиях, там будто бы положены мечи.
Днем ходили по лавкам, и надо сказать, что купцы живут гораздо лучше рядовых горожан. Лавки — чистые помещения, одно даже с полом, одновременно являются и квартирами купцов. Отапливаются они железными печами индийской работы, не дающими дыма, с маленькими плитами, на которых обычно греется очередной чайник чая. В самой большой лавке — невероятная роскошь — застекленная рама. В ней хозяйка, опрятная нестарая тибетянка, бывавшая даже в Калькутте. Она торгует, муж ездит в Лхасу и другие пункты Тибета, делая закупки и торговые обороты. Помещение разделяется на жилую часть и самую лавку. Половина у окна уставлена по стенам мягкими низкими тахтами, служащими, вероятно, постелями на ночь. Перед одной из них лакированный низкий стол со шкапчиком. На стене ковер с висящими на нем ружьями и мечом хозяина. Оружие смазано, затворы завернуты от пыли тряпками и в большом порядке. С потолка свешивается большая керосиновая лампа-молния. Везде чистота, и чувствуется достаток. Потолок затянут материей. Сама лавка вся в полках с разложенными на них товарами: железные ящики с замками из Индии, много мануфактуры, предметы культа, хозяйственного обихода, ножи и несколько мечей. В общем, все то же, что в других лавках. Можно купить и патроны, очевидно, приходящие из Индии контрабандным путем. Двор завален тюками с зерном, кругом идут амбары, запертые большими замками. На цепи большой злой пес, бросающийся на чужих с хриплым лаем.
Губернаторы по отдельности говорили с Ю.Н., и каждый из них обещает полное содействие, но только просит, чтобы об этом не знал другой. Гражданский губернатор настаивает, чтобы при переговорах с его духовным коллегой мы держались бы более агрессивного тона. Администрация Тибета ужасна. Каждый большой или мелкий чиновник пользуется всеми возможностями своей должности, чтобы собрать как можно больше денег, и при этом не стесняется никакими видами поборов. К нам часто ходят чиновники из свиты губернатора. Нельзя себе представить более алчные существа. Один видом напоминает приказного старой Московии. Другой же фигура более мрачная. Это типичный руководитель пытками — личность, прямо выскочившая из средневековья. Грубость, лукавство и жестокость переплетены в нем в одно. Приходил Бухаев, выгнанный когда-то из лагеря и наказанный за грубость денежным штрафом в 35 долларов в пользу монастыря. Он пришел с повинной, просит прощения и принес хадак, который был принят. Каждому он принес подарок. Мне была поднесена раскаявшимся грешником свеча. Выяснилась и причина раскаяния — он просит позволения поместиться в палатке с нашими слугами-монголами. Н.К.Р. разрешает. Но перебраться ему не удается. Губернатор воспротивился этому поселению у нас. Почему? А очень просто. По прибытию в Нагчу Бухаев поместился... у губернатора, который берет с него за постой по доллару в день. Какой же расчет губернатору терять доллар в день. Бухаев остается на прежней квартире, как бы полуарестованный.
1.II. Сегодня идем в монастырь. Нас будут сопровождать чины из управления духовного губернатора. Монастырь Нагчу, о котором нам говорили как об очень большом, имеющем 8000 монахов, — на самом деле имеет не более 80 насельников. Больших построек только две. Один храм коричневый с золотом, другой — золотистый, с красными карнизами. Лабиринт дворов, в которых находятся кельи монахов без окон, с дверями, завешанными сукном. Всюду грязь. К храму ведут покосившиеся ворота на мощеный двор, на котором стоят мачты с молитвенными флагами.
Сначала нас провели в главный храм. Это большое высокое помещение без окон. В темноте горят ряды лампад. Потолок поддерживается несколькими рядами балок-колонн, обернутых шелком. Полутьма, глубокая тишина и свет лампад, озаряющих гигантские божественные изображения, производят впечатление. Золоченая статуя Будды больше человеческого роста раза в три — с прекрасным выражением лица с миндалевидными глазами. Вправо и влево от нее несколько меньшего размера статуи святых. Перед каждой — горящая лампада. Среди изображений одна статуя с закрытым тканью лицом. Это первый настоятель монастыря. По канону его черты должны всегда оставаться закрытыми. И в этом есть что-то красивое. Чиновник губернатора идет перед Н.К.Р. и набрасывает по хадаку на каждую статую. Стены храма изукрашены живописью, изображающей божественные сущности, и орнаментировкой в красном, черном и золоте. Мы выходим из храма. На веранде поставлены тахты, на которые нам предлагают сесть. Появляются служки с кувшинами и разливают приготовленный с маслом и солью чай. Веранда тоже вся в живописи, изображающей тар, духов стихий, покровителя Нагчу с тремя глазами и духов — властителей стран света, причем гении юга и востока изображены с музыкальными инструментами в руках. Выпиваем несколько чашек горячего чая, что так приятно после холода нетопленого храма.
Потом идем в другой храм. Его двор завален тюками шерсти и запружен вьючными животными. Поднимаемся по ступеням на паперть и проходим за завесу, заменяющую дверь. Это храм, посвященный Владыке Майтрейе, царю мира, Бодхисаттве, которому скоро надлежит появиться на земле. Тому, кого с благоговением ждет вся Азия. Храм невелик, очень прост — но производит очень большое впечатление. Здесь преобладает художественная резьба по дереву. Горят лампады, и в их неверном свете глаза понемногу привыкают к темноте. В центре, на троне, большое изображение Господа Майтрейи. Это статуя большой красоты. С обеих сторон ряды Будд, уже приходивших на землю, и бодхисаттв, долженствующих прийти после Майтрейи при 6-ой и 7-ой расах. Буддизм не исчисляет годы планеты в шесть тысяч лет и не ждет ее скорого конца, при нормальных, конечно, условиях ее дальнейшего существования. Оба храма производят хорошее впечатление своим относительным порядком и чистотой, так не свойственными тибетцам. Монахов немного. Все в темно-вишневого цвета плащах с бритыми головами. Некоторые с бородами. Многие лица упитаны и заплыли жиром. Н.К.Р. передал монастырю дар — 100 долларов на лампадное масло. Узнав об этом, духовный губернатор, в подчинении которого находится монастырь, пришел в совершенную ярость, что деньги прошли не через его руки. Зачем монахам деньги, им было бы достаточно масла, которое он бы послал им.
«Мудрец похож на стрелка, — говорит Н.К.Р., вспоминая слова Конфуция. — Истинный стрелок, не попав в цель, ищет причин неудачи в самом себе».
2.II. Стоят теплые дни, благодаря солнцу, но в тени все-таки не больше –20° С. Зашли после обеда в лавку ламы полюбоваться танками чудной старинной работы. Одна изображает Дзонхаву, другая — Ригден-Джапо, будущего победителя мира. Последний изображен со своими бывшими подвижниками, которые должны вновь воплотиться вместе с ним для последней борьбы и победы над злом. По дороге Н.К.Р. обращает внимание на кувшины водоносов — откуда взялись в них античные очертания амфор, воздушные и грациозные.
Сегодня майор попался в... мошенничестве. Штраф, наложенный на Бухаева, был передан майору для препровождения в монастырь Нагчу — всего 35 долларов. Теперь выяснилось, что монастырь получил только 10, а остальные двадцать пять — остались в кармане майора. Майор совершенно не отрицает факта присвоения им денег, но сначала говорит, что у него нет денег, чтобы возместить задержанную сумму, а потом, рассердившись на бестактность... просто заявляет, что денег этих не отдаст. Весь разговор происходит при губернаторе. И это штаб-офицер, приставленный к иностранной миссии. Губернатор потребовал у Кедуба кусок парчи, которую тот вез в монастырь, в который он поступит, — в подарок настоятелю. Задержал и теперь предлагает, как последнюю, до смешного низкую цену. Судя по повадкам тибетских администраторов, парча, вероятно, безвозмездно перейдет губернатору как компенсация за отправку ее собственника в Лхасу. Кедуб ходит весь зеленый от душащей его бессильной злобы. Губернаторы со всем своим штатом чиновников заняты обиранием экспедиции под всеми соусами. Это крупная дичь, попавшая в их административные тенета. Достается также монголам и бурятам, идущим в Лхасу. Под разными предлогами их задерживают, пока не договорятся о контрибуции. Только голоки беспрепятственно прошли Нагчу. Они слишком страшны и хорошо вооружены, а у губернаторов нет ни одного воина. Губернаторы рассказывают, что получено из Лхасы письмо; оно будто бы содержит указание, что правительство очень недовольно действиями хорчичаба, являющегося инициатором задержки экспедиции на Чантанге и причиной гибели всего состава животных каравана. Кроме того, правительство ставит генералу в вину, что он не донес куда следует о нашем приходе в Чунарген, и выражает глубокое сожаление по поводу случившегося. Конечно, эти соболезнования ложь, а может быть, и все содержание письма. Но что верно — это факт подкопа под генерала со стороны губернаторов.
За обедом Н.К.Р. говорил о людях, которые не могут есть или не любят той или другой пищи. Он считает, что человек должен быть выше этого, и постановка самому себе преград, измышленных в вопросе еды, есть самоунижение. Так же как и взгляд на питание как на самое существенное в жизни и особое удовольствие. Это, по мнению Н.К.Р., уже приближение к животной стадии.
Мы около пяти месяцев в Тибете. Н.К.Р. говорит, что, очевидно, курс изучения Тибета требует 150-ти дней.
Прибыла жена Кончока, и как снег на голову мужа, который, кажется, отнес ее существование уже к области прошлого. Она относительно чиста и миловидна. Приехала верхом и, кажется, совсем не собирается расставаться со своим ветреным мужем. Неизвестно, что происходит в каморке, отведенной ему... но видно, что события протекают не без драмы и молодая женщина разливается горючими слезами. Приехавшие с ней тибетцы утверждают, что они обогнали по дороге предназначенных для нас транспортных яков.
Губернаторам внесены деньги за нанятых животных до Намру, где губернатором брат жены нашего духовного губернатора. Сговариваясь о плате, последний просил держать ее цифру в тайне, а майору назвать большую. Это особая якобы любезность, и здесь, как всегда, для чего-то нужен обман. Прием денег происходит во дворе нашего дома, в присутствии обоих губернаторов и свиты. Духовный губернатор по своей не внушающей доверия физиономии — олицетворение пирата. Какая-то перевязь вроде сабельной, исчезающая с левой стороны в складках накинутого на одно плечо кафтана, — дополняет сходство. В стороне монголы смазывают седла. Сановник немедленно направляется к ним и приказывает намазать свои сапоги. Гражданский губернатор находит иголку с ниткой. Он втыкает с довольным видом иголку в свой кафтан и обматывает ее ниткой. Приносят мешки с серебром, и губернаторы садятся на корточки и начинается счет долларов. Одному подаются своеобразные счеты — мешочек, из которого высыпаются косточки фиников, камешки и пуговицы. Другой ведет счет на своих четках. Каждый доллар осматривается и чуть ли не пробуется на зуб. Монеты с царапинами откладываются — они не годятся. Потом принимается все, и губернаторы встают. Старшины, стоящие тут же, жалуются, что им что-то недоплачено за ячмень. По книгам начальника транспорта — все уплачено сполна. Очевидно, дело нечисто со стороны чиновников, через которых шла уплата населению. Гражданский губернатор опять усаживается, и начинается разборка. Беззубый, в грязном шелковом халате с вытесненными на нем драконами, губернатор паясничает и каждую цифру поет. Счет оказывается верным. Оказывается, что старшины хотели нагреть нас на десяток долларов, и это им не удалось. Их выгоняют, и они исчезают, изгибаясь в поклонах и высовывая на все стороны языки. Теперь чиновники приносят жалобу. Им вчера вместо 400 нарсангов (тибетская монета, приблизительно в 40 американских центов) дали только 300. Голубин, который платил деньги, утверждает, что дал им правильно — 400. А доказательств, конечно, никаких. Голубин зовет Кончока и исчезает. Через минут пятнадцать он возвращается, торжествуя. Оказывается, мошенники не догадались сговориться с купцом, у которого Голубин разменял доллары. Купец подтверждает, что было разменяно долларов на 400 нарсангов, тут же переданных чиновникам. Все хитрое построение, на котором предполагалось нажиться довольно крупно, у чиновников лопнуло. Губернаторы от души потешаются, а их подчиненные почесав голову... точно забывают о своей проделке. Во время разборки этого дела старшины стараются подменить проданные ими хорошие мешки рваными, но благодаря нашему цепному псу, который яростно рвется на них, маневр замечен. Здесь мошенники все, начиная с губернаторов и кончая последним нищим. Келейно выясняется, что из Лхасы пришел караван с зерном для нас по лхасским ценам; губернаторы взяли его себе и продали экспедиции, но уже по здешним ценам, нажив при этом разницу. Обирание богомольцев и иностранцев, спекуляция чем только возможно — но полное отсутствие настоящей работы и продуктивного применения деятельности. Таков Тибет. И самое пикантное то, что духовный губернатор, «купив» у экспедиции револьвер и патроны, послал за ними чиновников, которые между нашим домом и «дзонгом» ухитрились украсть половину патронов. Это выяснилось в разговоре Ю.Н. с губернатором. Впрочем, сановник не смутился. «Мои чиновники остаются при мне, и я знаю, как получить от них свои патроны», — сказал он. Но тут же прибавил, обращаясь к Н.К.Р.: «Мои чиновники опозорились».
3.II. Тибетцы сдают в наш склад очередной запас зерна. Двор наполнен копошащимися туземцами. Смотря на них, Н.К.Р. замечает, что они подобны скучным этнографическим фигурам, которые обычно ставятся в подвальных этажах музеев, где полы уже каменные. Почти свалка ненужных вещей, среди которых стоит несколько манекенов из папье-маше...
Майор, как ни в чем не бывало, является «купить» ружье — то есть получить его в виде взятки. Ему напоминают о его недостойном офицера поведении и ружья не «продают». Тогда он с легкостью переходит на предложение банковской операции обмена долларов на нарсанги с явной для себя выгодой. И в этом отказано, после чего майор, очень недовольный, уходит.
Н.К.Р. рассказывает, что один из великих Учителей, Махатм, как их называют в Индии, должен был во что бы то ни стало проехать огромное расстояние из Тибета в Монголию по срочному делу. По 60 часов, меняя только лошадей, оставался Он в седле. Велико было удивление Н.К.Р. услышать этот рассказ в одном из монастырей, рассказ, упоминаемый в письмах Учителей, изданных только на английском языке. Рассказчик-монгол, знавший только свой язык, указал, что Махатма ездил к ламе-держателю, и точно определил маршрут поездки. Чувствуется, сколько поучительного мог бы рассказать Н.К.Р., поучительного и необычного, которое так мало подозревают люди в кажущейся обычности нашей современности.
Сегодня я побывал в канцелярии губернатора. Это и есть дзонг Нагчу, замок, или крепость. Прошел мрачные ворота, в их туннеле укреплено молитвенное колесо, которое обязан повернуть, проходя мимо, каждый добрый ламаист. Дальше узкий и длинный двор с конюшнями и кладовыми, посередине стоят грузовые яки. Несколько ступеней ведут к двери, в которой я сталкиваюсь с губернаторшей, молодой женщиной в пестром тюрбане на голове. Она жестом приглашает меня в комнату, в которую надо войти через узкую переднюю. Это одновременно канцелярия и приемная губернатора. Просторно, довольно чисто, и большое окно со стеклами. Посередине железная печь, распространяющая приятное тепло. По стенам низкие тахты с лакированными красными столами перед ними. Полдюжины чиновников пишут бумаги. Один из них запечатывает свитки обычной в Тибете черной печатью. Губернатор сидит на тахте, поджав ноги, и из-за его спины любопытно выглядывает мальчик лет шести — сын Его Превосходительства. Под рукой губернатора, хотя он и духовный, висит на стене громадный револьвер, украшенный зеленой кистью. На другой стене ряд ружей с завернутыми цветными платками затворами и новыми, желтой кожи патронными сумками при каждом. Это вооружение гарнизона Нагчу. Губернатор очень любезен, угощает чаем, и мы обмениваемся комплиментами. Одет он совершенно по-китайски и по-домашнему. Уходя, замечаю «Чинтамани», изображение сокровища мира, везомого в ковчеге белым небесным конем. И странно видеть, как в окружающем духовном убожестве и серых сумерках застывшей жизни Тибета — соприкасаются в легенде о таинственном камне Восток и Запад. Здесь — «Чинтамани», а на Западе знаменитый миннезингер Вольфрам фон Эшенбах как бы поднимает над ним завесу тайны и говорит: «Und dieser Stein wird Graal genannt».* Это блуждающий камень, «Lapis exilis», как звался он магами и алхимиками. Может быть, он существует, этот камень, и может быть недалеко от нас. Как знать?
* И этот камень назван Граалем (нем.)
Проходит караван монголов с Кукунора, богомольцев, держащих путь на Лхасу. Красочный, живописный. Сегодня осматриваем лошадей. Они начинают сильно поправляться. Получаемая ими дача очень велика. На пастбище их гоняют ежедневно в горы, где есть на проталинах прошлогодняя трава. Верблюды тоже в порядке.
Стороной выяснилось, что в первые дни нашего прихода губернаторы допрашивали наших монголов, не «красные» ли мы. Монголы отрицали это, но губернаторы качали головами и долго не верили. Похоже, что кто-то старался их убедить в этом.
4.II. Из дзонга, ближнего к Нагчу по лхасской дороге, прибыл гонец и сообщил, что из Лхасы идет правительственное письмо, касающееся экспедиции, а кроме того, есть приказ собирать на уртонах по 40 яков и по 4 лошади. Очевидно, письмо и есть дополнительное указание девашунгом нашего маршрута, а яки заготовляются для каравана, везущего заказанные для экспедиции продукты и фураж из Лхасы. 4 лошади соответствуют числу посылавшихся по нашим делам в Лхасу гонцов. Впрочем, члены экспедиции недоверчиво относятся к этому сообщению. «Конечно, хорошо — но только, если это правда». Так мала у нас вера во все, что говорят тибетцы.
Проезжают два всадника. У них за спинами английские ружья, тогда как снабжение тибетцев оружием строго воспрещается британскими властями в Индии. Должно быть, контрабанда. В Тибете очень трудно провести границу между легальными и нелегальными действиями властей. Часто трудно разобраться, есть ли покровительствуемая ими в том или другом случае коммерческая сделка торговля или контрабанда, в которой администрация обычно принимает самое трогательное участие. Действительно, нажива чиновника всеми способами — есть принцип, возведенный в неписаный закон.
5.II. Ночью –20° С, днем больше +30° на солнце. Лучи солнца знойны, но воздух холодный. Прибыл купец, муж хозяйки из большой лавки. Он говорит, что гонец из Лхасы по нашему делу с письмами едет ему вслед. Не лишено интереса, что в Тибете правительственных курьеров всегда обгоняют частные лица.
К часу дня температура снижается до 1,5° С на солнце. Подымается ураган. Ветер рвет палатки, стоящие на дворе, забивает дым в трубы и обдает мелкой пылью с навозных куч. Во дворе нашего дома появляется сборщик пожертвований на «дацан», или школу в Лхасе, имени Шамбалы. Но собирает ли он по собственной инициативе на себя или, действительно, на дацан — решить трудно.
Когда ветер стих, Н.К.Р. пошел с доктором на прогулку. Около монастырского субургана они натолкнулись на груды образков-приношений из голубой глины и очень недурно сделанных.
Сегодня обратили внимание на приносимое на продажу туземцами мороженое яковое мясо. Оно уже очень подозрительно своим ярко-красным цветом и, без сомнения, от дохлых животных.
6.II. На мой вопрос, почему, придя с открытым сердцем в Тибет, мы натолкнулись на такую действительность, Н.К.Р. мне ответил: «Надо всегда идти с добрым глазом и не смущаться встречающимся несовершенством. Всякое действие, даже в неудачных условиях, — есть действие, строящее ступень будущего».
Интересный образчик беззастенчивой лжи лхасского правительства рассказывает Ю.Н. Когда в 1904 году четырехтысячный английский отряд занял Лхасу, к командующему генералу явились члены тибетского правительства и просили его очистить Лхасу, ввиду того что на город двигается 40.000 воинов из Кама и правительство не может сдержать их желания сразиться с англичанами. Конечно, это была сама бесстыдная ложь... и английский генерал только посмеялся над ней. Ложь, не достойная какого бы то ни было правительства.
Всюду отвратительное лицемерие и — перебирание четок и верчение молитвенных колес. Запрос о том, правда ли, что иностранцы, вопреки законам страны, сварили в супе двух куриц и петуха, и параллельно с этим — уничтожение целого каравана. Ужас при мысли, что мы можем перестрелять диких собак, загрызших в самом лагере овец, и легальное истребление стрихнином тысяч диких животных для мехов. По поводу последнего Н.К.Р. замечает, что большой вопрос, насколько безвредно ношение этих мехов, с тканями, отравленными ядом.
Утром привели собаку вроде лайки. Условно ее взяли и посадили на цепь. Это совпало с трагическим эпизодом. Тумбал, наш пес, ушел из дому и лег в сотне шагов от него... чтобы умереть. Доктор предполагает прободение внутренностей острой костью. Через несколько часов Тумбал сдох.
Н.К.Р. говорил о японцах, которым, как мы замечали, он очень симпатизирует. Он говорил об их искусстве. Вспомнил о японской даме и ее мимическом танце на очень интересную тему. Няня маленького принца, у которой есть и свой ребенок, узнает о готовящемся на ее питомца покушении, которое невозможно предотвратить. Тогда она самоотверженно заменяет принца собственным ребенком и, когда убийство совершилось, показывает свою печаль в строго официальной форме, не больше и не меньше, чтобы не навести убийц на истинное положение вещей. Н.К.Р. говорит, что исполнение этой драмы в танце японской дамы — было совершенством. И немудрено, прибавляет Н.К.Р., так как для маломальского умения надо учиться этому трудному искусству не менее семи лет.
Вечером смотрим на пейзаж. Как контраст грязному Нагчу, протянулись с востока на юго-запад Трансгималаи в своем девственно-белом уборе снегов. На склонах уже видны проталины. Вообще солнце начинает сгонять снег. В долине текут ручейки, а от зимнего покрова остался только тонкий ледяной наст.
7.II. Приходят новые слухи, что гонец из Лхасы должен вот-вот прибыть. Духовный губернатор просит Н.К.Р. быть твердым и настойчивым, если гражданский будет ставить палки в колеса. Во время обеда прибегает чиновник и по секрету передает, что гонец прибыл и привез долгожданное письмо. Оно по закону должно быть прочтено обоими губернаторами. За гражданским уже послали, и как только он придет — печати будут сломаны. Через полчаса является другой чиновник и официально просит Н.К.Р. пожаловать к губернаторам для выслушивания резолюции высокого правительства. Н.К.Р. и Ю.Н. уходят, а члены экспедиции собираются вокруг Е.И. и проводят с ней час ожидания. Нервы приподняты, и все несколько волнуются.
Наконец, Н.К.Р. возвращается. По его лицу видно, что все прошло удачно и сведения из Лхасы утешительны. Ответ правительства гласит: «Хотя по закону иностранцы не могут идти далее на юг и должны поворачивать на Синин или Ладак, но для Н.К.Р. Далай-Лама, впервые узнавший о нахождении экспедиции на тибетской территории, делает особое исключение и дает позволение идти, как Н.К.Р. этого и хотел, — на юг, на Сикким. Исключение делается ввиду того, что Н.К.Р. великий человек, а его люди жестоко пострадали в Тибете от всяких невзгод». Дальше в письме указано, что экспедиция будет доставлена до границы Индии, под ответственностью властей, на английский пограничный пост. К письму приложен довольно туманный маршрут, но во всяком случае, крюк не превышает 10-ти переходов. Не стоит препираться из-за этих десяти дней и ждать дополнительного решения Лхасы еще дней пятнадцать. Лучше идти. Губернаторы ставят вопрос довольно своеобразно. Получено, по их мнению, не категорическое разрешение, а расплывчатое позволение. Гражданский губернатор говорит своему духовному коллеге, что надо позволить нам идти, а то почему-то я и Ю.Н. поедем в Лхасу — а как нас удержать? Так или иначе, вопрос разрешен. Надо только ждать сбора транспортных животных.
Во время разговора духовный губернатор задал Н.К.Р. щекотливый вопрос — кто, собственно, задержал нас на Чунаргене. Очевидно, он считает себя совершенно невиноватым в этом и переносит вину на генерала. Из кое-каких намеков видно, что старая лисица старается через свою партию в правительстве съесть хорчичаба на нашем инциденте, человека еще молодого и неопытного в интригах и кознях, в которых губернаторы — «съели собаку». Обвинение за наши злоключения губернатор возлагает сначала на доньера, чиновника, выдавшего пропуска экспедиции. Он сделал дело наполовину, говорит губернатор, но не договаривает, в чем вторая половина этого дела. Самым яростным обвинителем генерала явился майор. Кстати сказать, майор поссорился со своим другом Кончоком и теперь старается устроить ему тюремное заключение в лхасском дзонге за содействие иностранцам в проникновении в Тибет. Великие мастера тибетцы на маленькие гадости. В числе прочего, из Лхасы получено разрешение подать телеграммы в Америку. Разрешение, которое не давалось 4 месяца. Восстание в Лхасе, убийство тибетского генерала Ладен-ла и разрушение телеграфа — оказалось очередной ложью. Так же как сообщение, что англичане вывели свой гарнизон из Гиангцзе.
У всех хорошее настроение, и разговоры о дальнейшем путешествии, о Сиккиме и Индии наполняют каждого из нас бодростью и ожиданием увидеть интересное и новое.
Завершился день приходом кучки нищих. Худые и оборванные, они жалобно просят милостыню. Как подробность — они вооружены копьями. Точно картина из постановок Мейерхольда. В пасти ворот видна стая собак, отступающих с бешеным лаем. Потом появляется ряд опущенных против них копий, и наконец за их древками видна сгрудившаяся группа нищих.
Вечером Н.К.Р. рассказывает красивую легенду о японской императрице Комио, владычице древней Неры, столицы Японии до Токио. На лугу она обращается к цветку и говорит: «Я не сорву тебя и таким, как ты есть, посвящаю тебя Буддам прошлого, настоящего и будущего».
8.II. За ночь выпал глубокий снег, и Нагчу опять покрыт белым убором. Небо в облаках испарений, поднимающихся от тающего снега. Ночь была теплая и, благодаря насыщенности воздуха, спалось точно после приема большой дозы опиума.
Сегодня губернаторы приняли от экспедиции правительственный груз — американские ружья и патроны. И как здесь все просто. Пришли несколько женщин и подросток, взвалили на себя казенный груз и унесли.
9.II. За ночь прибавилось снегу. С раннего утра поднимается ветер, переходящий к полудню в ураган. Холодно, солнце в тучах. Теплые дни временно миновали, но это не страшно. Дело идет к весне, и холода Чантанга прошли. Налаженно, как заведенная машина, — течет наша жизнь. Настроение бодрое, спокойное, и всякий знает, что уход отсюда только вопрос времени. Впереди весна, тепло и интересное путешествие через Гималаи в Индию.
Параллельно жизни, не отличающейся от обычной жизни всякой экспедиции, — идет работа Е.И. в области психодуховных исследований. Работа эта связана с большой болезненностью, следствием открытых духовных центров, именуемых в индийской йоге «лотосами». Реакция нервных центров повышается при этой работе во много раз, сравнительно с чувствительностью организма в обычное время. Работа эта происходит в области так называемой агни-йоги, вмещающей в себя особенности остальных йог. Тогда как последние разрабатываются в условиях, приуроченных для этой цели, в полном покое и удалении от жизни и ее потрясений, агни-йога постигается в самых тяжелых жизненных условиях, в пылу жизненной битвы — но зато она и поднимает человека на самые высокие ступени достижения. Агни-йога связана с устремлением к Дальним Мирам и получением понятия о тончайших энергиях, действующих во Вселенной. Каждый день работы Е.И. приносит все новые факты громадной ценности — драгоценные вклады в науку.
За обедом Н.К.Р. говорит о месте нахождения Шамбалы — прекрасной, закрытой со всех сторон долине с субтропической растительностью, окруженной холодными и дикими пустынями, тянущимися на сотни квадратных миль и перерезанными неприступными горными системами. Приблизительно в таких же условиях находится и «Национальный парк» Североамериканских штатов. После красивой Аризоны поезд пробегает неприглядную печальную пустыню с жалкой растительностью и чахлыми кустами. Наконец, последняя остановка, и нигде ничего особенного. Через несколько сот шагов от станции — балюстрада. Подойдете, взглянете вниз, и перед вами в глубине обрыва долина, и в ней — вся красота, вся роскошь залитого солнцем южного пейзажа.
Говорим потом, что хорошо бы довести несколько верблюдов до Сиккима. Эти животные, там никогда не виданные, — произвели бы своим появлением необычную сенсацию.
10.II. Ночь страшно холодная. Но с утра тишина, безоблачное небо и сверкающее солнце. Часть монголов и буряты, бывшие при экспедиции, — идут на Лхасу. При этом замечательно, что астраханские калмыки и иркутские буряты получают на это разрешение раньше, нежели цайдамские монголы. Возможно, что тайна этой кажущейся несообразности прячется в складках парчи, которую купили у первых губернаторы по небывало низкой цене.
Н.К.Р. хотел взять на место уходящих слуг — тибетцев, но оказывается, что по гордому закону страны ни один тибетец не может опуститься до того, чтобы быть слугой иностранца. На фоне действительности этот закон немного комичен. Чтобы оставить Кончока при экспедиции, необходимо, по совету губернаторов, подать им же заявление, что Н.К.Р. нуждается в нем, как в хорошем слуге. Какая-то невежественная неразбериха во всем. Мы пишем требуемую бумагу. «Не могу привыкнуть, — замечает при этом Н.К.Р., — что люди с такой наглостью и беззастенчивостью выставляют свое невежество и дикость. Даже очень малокультурные народы стараются как-то оговорить свою темноту — здесь же, в Тибете, она демонстрируется с особой настойчивостью».
11.II. Н.К.Р. очень беспокоится за здоровье Е.И. Она в связи со своей работой сильно больна. Эта болезнь есть горение воспламененных центров. Воспламенение открытых центров угрожает большими опасностями, и обычные жаропонижающие и иные медицинские средства в этих случаях — малоприменимы.
Мы сидим с Н.К.Р. и доктором на террасе дома, и Н.К.Р. делится с нами своими воспоминаниями. Как раз в эти дни, в 1924 году, Н.К.Р. и Е.И. выезжали из Талай-Потанга, направляясь на Сикким. Они ехали по прекрасной горной местности в ясное весеннее утро и любовались раскинутыми по горным вершинам монастырями. «Сикким не обманул наших ожиданий, — рассказывает нам Н.К.Р., — и дал нам целый ряд ценных, врезавшихся в память впечатлений. Сами туземцы и многие ламы оставили о себе тоже прекрасную память. Потом, в 1925 году, ехали мы около того же времени к границам Непала. Помню один день. Все было окутано туманами, стлавшимися по горам. И Непал дал нам самые лучшие и полезные впечатления. Запомнились несколько типов племени гуркхов, прирожденных солдат, отличающихся сознанием воинского долга и преданности». Потом Н.К.Р. переходит на Монголию и с удовольствием вспоминает о ее истинных потенциалах, связанных с ее славным прошлым, уходящим в глубь седой старины. Какой контраст — Тибет. Одичалый, отгородивший себя от всего мира вопреки заветам Благословенного. «С отъездом Таши-Ламы, — продолжает Н.К.Р., — Тибет потерял своего истинного духовного руководителя, и теперь хранение Учения перешло к Монголии, Непалу, Сиккиму и Ладаку. Особенно значителен Ладак, по которому когда-то ступала нога Христа, где проповедовал Будда. Ладак, где высятся развалины, овеянные героическим прошлым, и стоят монастыри — хранители ценных реликвий». Следует отметить, что Ладак часто является источником многих вдохновений Н.К.Р. «Первое изображение Будды пришло в Тибет из Непала, и эта страна может гордиться тем, что в ее областях трудился великий Учитель. Велика разница между Непалом и пусто-кичливым Тибетом с его невежественной наглостью. Здесь мы видим одно бесчеловечие, связанное с самым низким бесстыдством уже не дикарей, а животных — в низших слоях и с подражанием образцам потухшей культуры и государственности Китая среди чиновников и высших классов. Ни понимание ценности времени, ни простая международная вежливость не играют здесь никакой роли». Так говорил Н.К.Р.
Сегодня опять холодно. Солнце спряталось, ветер играет полотнищами палаток, руки мерзнут, и писать трудно. Но все же я предпочитаю холод и чистый воздух — дыму аргала в своей комнате. В первую ночь я чуть не задохся в дыму и опять переехал в палатку, которую разбили во дворе. Когда солнце — то воздух в палатке нагревается так, что можно сидеть без шубы. Уже две недели нам сообщают, что караван с продуктами идет — но о близости его ничего не слыхать. Приехавший из Лхасы лавочник сообщил, что встретил его в нескольких переходах от Нагчу, стоящим без смены грузовых яков на уртоне.
По поводу болезни Е.И., которая уже несколько дней не выходит из своей комнаты, губернаторскому чиновнику сказали, что ее нездоровье отчасти вызвано грязью дома и вообще нечистотой Нагчу. На это чиновник ответил: «Если Вы считаете грязным Нагчу, то как же вы бы жили в Лхасе?» Приходится поверить заявлению такого компетентного лица, как губернаторский чиновник. Впрочем, это и близко к истине. Путешественник Цыбиков отметил в своем дневнике, что даже в Потале, дворце-монастыре, в котором принимал его Далай-Лама, — невероятно дурной и труднопереносимый воздух.
12.II. Сравнительно теплая ночь и солнечный безветренный день. Получается сведение, что караван из Лхасы с продуктами для экспедиции — подходит к Нагчу. Наш уход из Нагчу фиксирован губернаторами на 3-е число 1-го тибетского месяца, то есть на 23.II.
Во время прогулки Н.К.Р. говорит, что люди должны обращать серьезное внимание на дисциплину своих мыслей и слов. Желание быть остроумным часто показывает на поверхностный и несерьезный ум. Каждый человек должен иметь свое окружение не только в вещах, но в мыслях и словах. Если дисгармоничной являлась бы изящная кушетка в келье монаха, то так же неприемлемым был бы гроб вместо кровати в спальне светской красавицы... и печально звучал бы нескромный анекдот в устах оккультного ученика.
Здоровье Е.И. немного лучше, но горение центров продолжается. Очень вредно отражается на ней вдыхание синильной кислоты аргального дыма. Н.К.Р. отмечает, какие богатые наблюдения мог бы накопить доктор в области терапии, наблюдая Е.И. при ее работе. Ведущийся опыт Е.И. опасен — но опасность есть основа подвига, говорит она. Поражено горло. Лекарства богатого аптечного набора оставлены, и единственное, что помогает, — это компрессы и молоко. Молоко здесь отвратительное, и его приходится доставлять издалека — потому приходится прибегать к отвару риса.
Н.К.Р. приглашен для новых переговоров с губернаторами. Приносят мороженых баранов для нашей кладовой. Они в сидячей позе, в которой их замораживают, и являют с ободранной шкурой необычно странный вид. Предлагается и свинина. Но так как тибетская свинья питается исключительно отвратительными отбросами и падалью, то свинину взять на кухню не решились. На случай слишком быстрого таяния снега и загрязнения реки — около скита найден источник, бьющий прямо из-под земли и далекий от всякой грязи. Каждый день верблюды отправляются к нему и привозят бидоны с ключевой водой для кухни. Губернаторы приглашали Н.К.Р. для выяснения нужного количества грузовых яков. По их словам, наш уход опять висит в неопределенности, так как якам по прибытии в Нагчу надо будет дать некоторый отдых. А сколько времени им придется отдыхать — это губернаторы определить не могут. Опять какая-то невязка и ложь. Не лишено интереса, что тибетцы пользуются своей ложью как-то по-детски, бессознательно и тотчас о ней забывают для нового лганья, противоположного первому. У них, даже у больших сановников, нет совершенно чувства ответственности за свои слова, что мы наблюдали несколько раз. Как приятно будет, наконец, сменить Тибет на Сикким и на Индию, после всех здешних безобразий. Во время визита к губернатору подросток, племянник губернатора, ловко вытащил у Н.К.Р. из кармана перчатки, но был замечен и при уходе перчатки у него отобрали. Этот инцидент вызвал взрыв веселости у присутствовавших туземцев, начиная с самого Его Превосходительства.
Лхаса начинает естественным путем терять свою притягательную силу даже для монголов, шедших с нами и насмотревшихся на нравы и обычаи тибетцев. «В Лхасу придем, проживем деньги и вернемся домой без ничего — что толку в этом», — говорят они. Некоторые из них сопутствуют Н.К.Р. более года, получая на всем готовом, начиная с платья, по доллару в день.
Вечером по какому-то делу Ю.Н. хотел видеть губернатора, но принят не был. Духовный губернатор, его супруга и свита безнадежно пьяны. Тибетская действительность так мало известна в Европе. Совершенно не стесняясь, тибетцы называют Далай-Ламу «рябым монахом». Есть слух, что этот «рябой монах» покуривает опиум.
Как приучаешься в пути быть неприхотливым. Гражданский губернатор прислал подарок. Редьки. Общее одобрение заслужил суп из баранины с редькой. Котлеты из якового мяса с чесноком — мы считаем большой роскошью.
13.II. Сегодня день рождения Е.И., но она опять себя плохо чувствует и не выходит. Ночь была теплая — но утро холодное. В палатке тоже мороз, пока горячее солнце не согреет воздух, который уже держится, так как ткань его не пропускает. Сижу на дворе. Монгол Серинг метет его и швыряет камнями в голодных собак, которые появляются в воротах и крадутся по двору, пытаясь стащить что-либо съедобное. Новый пес Каду, подарок одного из губернаторов, сменивший бывшего на испытании пса, пищит и умильно смотрит на меня. Ждет, не спущу ли я его с цепи. На кухню приходят тибетянки с деревянными бадьями воды на спине, и непонятно, как они могут нести на себе такую тяжесть — ведер в шесть. В ворота виден на пустыре дом-мазанка, увешанный молитвенными флагами. По тропинке через замерзший ручеек проходит тибетец, вертя молитвенное колесо. Вдали другой, сверкая обнаженным мечом, — отбивается от нападающих на него собак. Две девочки робко входят во двор, направляются к кухне и, став у двери, с любопытством наблюдают, что там происходит. Они обе невероятно грязны. На черной от грязи руке старшей серебряное колечко с кораллом. Вторая, поменьше, прелюбопытная обезьянка. Хорошенькое личико, насколько его можно видеть из под коры грязи; она олицетворенное кокетство и пугается всего, после чего хохочет, показывая ряд сверкающих белизной зубов.
На тибетский Новый год мы все приглашены к духовному губернатору. Потом — в монастырь, на церемонию изгнания дьявола. В Нагчу уже чувствуется предпраздничное настроение. В лавках толпятся туземцы и закупают всякие вещи и незатейливые сладости.
Когда ветер от поселка, у нас невозможно дышать от едкого дыма аргала. Н.К.Р. относит его ядовитость еще и к тому, что яки питаются во время бескормицы падалью.
Наши монголы, лама-проводник, маленький Кончок и брат его Таши, приносят Н.К.Р. хадаки с завернутыми в них леденцами. Они покидают нас и, пользуясь проходящим на север караваном, идут обратно в Монголию. Их одаряют деньгами, вещами, и они, сердечно простившись со всеми нами, уходят. Это были очень хорошие люди, и с ними жалко расставаться.
14.II. Вчера необходимо было послать за молоком для Е.И. Сообщили об этом губернаторам для соответствующего распоряжения. Но они бессильны помочь, не имея достаточно авторитета, чтобы добыть лошадь для посылки гонца. С одной стороны — наглость и заносчивость, а с другой — полное бессилие властей. Местное население в лице старшин совсем не считается с губернаторами и, только инсценируя внешний ритуал робких поклонов и высовывания языков, — совсем не исполняет их требований. Точно власть в Тибете существует исключительно для иностранцев, которые по чистому недоразумению и памяти о китайском владычестве — исполняют ее директивы. Разложение Тибета идет со все увеличивающейся быстротой с того времени, когда Уодель и Мак-Говерн, предусматривая события, сделали в своих дневниках соответствующие намеки. Поворотным моментом истории Тибета, началом его разложения был, конечно, отъезд Таши-Ламы, мудрого провидца, может быть, и смутно понявшего, что он должен выйти из готового обрушиться горящего здания и вынести из него начала тех знаний, которые не должны погибнуть. Теперь все, что только есть в Тибете, гнило и вот-вот рухнет. Еще момент, и здание его религиозно-правительственной системы будет объято пожаром конца. Какие-то народные провидения называют теперешнего, тринадцатого Далай-Ламу — «последним».
Тибет, Тибет, — уже секира при корнях твоих, и сумерки заката твоего близки.
Вчера сдвинулся наш транспорт из Лхасы — но застрял на следующем уртоне, у следующего перевала. Даже правительственные яки — бессильны...
Весь Нагчу готовит громадные кувшины с ячменной водкой и пивом. Судя по запаху, сопутствующему всем приходящим к нам тибетцам, видно, что они уже начали пробовать их содержимое. Вспоминаются россказни, что за курение в Тибете вырезают губы, а за пьянство грозит высочайшая мера наказания. Какой абсурд, какая ложь.
На улице появляются более чистые и яркие костюмы мужчин. Женщины остаются в своих обычных цветах одежд. Было бы ошибкой смотреть на тибетцев, как на особенный народ, а на Тибет — как на особую по своей характерности страну. Все — самое обыкновенное и стоящее на очень отсталом уровне развития. Тибет — это Европа XIV столетия в ее отрицательных чертах — не больше.
Совершенно неправильно сочетать сокровенное учение, мудрость Азии и имена великих Гуру с этой несчастной невежественной страной, как это почему-то принято в Европе. Конечно, ищущие приходили в Тибет, но находили то, что жаждали найти, — только пройдя его. Учение и мудрость Азии и великие Учителя существуют — но во всяком случае, не в государственных границах внутреннего Тибета. Так говорит Н.К.Р. После обеда идем с Н.К.Р. и доктором гулять. Сегодня тепло и небо совершенно особенного нежно-синего цвета, оттененное белыми перистыми облаками. Около последних мазанок поселка из-под сошедшего снега виднеется густая прошлогодняя трава. Если здесь может расти трава, то почему же не могли бы произрастать самые нехитрые овощи: лук, редька, может быть, картофель... но нигде, даже у монастырей с их громадной рабочей силой — нет огородов. А сколько этих огородов в самой Гоби, где нет и помину о траве, около юрт китайских торговцев. Во всех странах, у всех народов рачительная хозяйка заводит свое хозяйство и трудится над ним. У тибетянок нет ничего. Ни овощей, ни живности...
Идем к субургану у монастыря, обиталища сотни тунеядцев, тупых и невежественных, с грязными лоснящимися и упитанными мясом обликами. Субурган окружен стеной наложенных друг на друга камней с плитами грифеля наверху. Каждый кусок грифеля имеет на себе вырезанный рисунок, иногда — тонкой работы. Изображение Будды или «колеса закона», а чаще текст из священных писаний. Такие же тексты вырезаны или выжжены на рогах, лежащих на стене. А у самого субургана тысячи рассыпанных у подножия глиняных образков — приношения благочестивых рук.
Вечером приходит сведение, что завтра прибывает караван с продуктами из Лхасы.
15.II. С утра свистит резкий ветер. Он треплет лохмотья молитвенных флагов, рвет палатки и хлопает флагом на воротах нашего дома. Солнце не греет, и опять очень холодно. Со всех сторон несется раздраженный лай собачьих стай. Нагчу проходят два каравана. Один в Лхасу, другой встречный. Удивительно, что при общем вырождении и сами тибетские яки маленькие, сравнительно с хорскими, и выродившиеся.
Уже несколько дней как вопрос доставки молока для Е.И. остается открытым. Для его доставки губернаторы никак не могут достать в подведомственном им округе одну лошадь.
Н.К.Р. рассказывает, что синьцзянский Ду-ту, генерал-губернатор Китайского Туркестана, распространял через своих людей слухи, будто бы Таши-Лама избран Императором Китая и уже получил Тамгу — но официально не объявляет о своем восшествии на престол из-за политических соображений. Эти слухи выплыли через калмыков, которые, встретив караван экспедиции, справлялись, насколько эти слухи достоверны.
Духовный губернатор Нагчу оказывается одной из самых видных фигур среди дипломатов Тибета. После четырехлетней отставки сам Далай-Лама призвал его к новым трудам на государственном поприще. Ему предлагалось на выбор два назначения: или послом Тибета при Таши-Ламе, или губернатором Нагчу. Он выбрал второе. Следует отметить самую должность посла при Таши-Ламе как указание на то, что его следует считать, даже согласно мнению правительства Далай-Ламы, — отделившимся от Тибета. Ввиду возможности нашествия китайцев и слухов о прибытии нашей экспедиции — Нагчу считалось пунктом первой важности, и губернатор был назначен «выдающийся». Губернатор, как я уже говорил, был ламой — но потом женился, и так как он был нужен, то очутился духовным лицом при наличии жены, так как по должности считается и настоятелем монастыря Нагчу. Далай-Лама приказал считать «бывшее небывшим», и официально губернатор опять монах.
Оба губернатора «большие люди» — но лошади все-таки достать не могут. Н.К.Р. замечает, что обычно власть сильна только в тех случаях, когда ее носители безупречны во всех отношениях. Но когда власть рассыпает направо и налево компрометирующие ее факты недобросовестности и взяточничества, повиновение народа этой власти исчезает. Не подобное ли явление и в данном случае.
Интересен разговор Ю.Н. с гражданским губернатором по поводу возможности вторжения генерала Фына в пределы Тибета. Губернатор интересовался, может ли американское правительство запретить Фыну вступить на тибетскую территорию на основании того, что он кончил американскую миссионерскую школу. В связи с возможностью продвижения красного генерала на Тибет вспоминается, как хорчичаб, а потом и старшины хоров неоднократно спрашивали нас: «А много ли еще военных людей идет за вами вслед?» Не принимали ли нас за какой-нибудь отряд, идущий впереди китайцев, в появление которых в Тибете здесь искренно верят. Теперь понятны вопросы, которые ставили бурятам губернаторы, — не «красные» ли мы. Конечно, главный вопрос — приход китайцев, а краска, в которую они будут выкрашены, — безразлична. Таким образом, «даже нелепое где-то имеет свое основание» — говорит Н.К.Р.
Наши буряты-ламы неустанно ходят к духовному губернатору для переговоров о своем дальнейшем пути в Лхасу. Сегодня они пошли опять, но вернулись ни с чем. Его Превосходительство с семьей и аколитами — пьяны. Так как губернатор видит, что буряты держатся отдельно от экспедиции Н.К.Р., с которым он сильно считается, то, вероятно, не выпустит их, пока не высосет последних долларов. И надо сказать, что в этом тибетцы устраивают пропаганду против самих себя. Кедуб признался Голубину, что он в жизни не видел худших разбойников, нежели губернаторы. Понемногу буряты начинают поругивать и самого Далай-Ламу.
После обеда на наш двор явились губернаторы сдавать груз пришедшего, наконец, из Лхасы каравана. Двор запрудили чиновники и толпа туземцев с мешками, тюками и ящиками. Все продукты третьего сорта, так как в Лхасе лучших не бывает. Отвратительные китайские консервы — три четверти количества заготовка из молодых побегов бамбука. Спички — которые не горят; труха, изредка при заварке попахивающая клопами, — вместо чая. Присланы и маленькие сладкие апельсины — они замерзли. Все недоброкачественно и являет собой отбросы из других стран, выброшенные на тибетский рынок. Россказни об индийских товарах, английских консервах и европейских вещах оказались обычным враньем, как, вероятно, и то, что в Лхасе имеется электричество. Кроме ячменя пришло немного чеснока (лука в Лхасе не имеется), капусты, редьки и леденцов, которые перед едой надо отмывать. За обедом у нас свежие щи.
Н.К.Р. говорит о Лхасе и указывает на статистику: город имеет 6 километров в окружности, гражданского населения около 10 тысяч, а в окрестностях монастыри с 30 тысячами монахов.
Губернаторы пили у нас чай. Оба пришли в грязных халатах и сейчас же начали рассматривать вещи. Особенно понравилась им трубка для врачебного выслушивания. Гражданский губернатор, по своему обыкновению, держал себя шутом. Вообще как фигура он довольно бесцветен. Но духовный губернатор — тип яркий. Он ведет себя с достоинством, а когда смеется, то смех его безмятежный и детский. Но чувствуешь, прислушиваясь к нему, что не дай бог попасться в руки этому бесконечно жестокому и беспринципному человеку, спрятанному под личиной смеха. Минутами из-под нее выглядывает хищник, и тогда лицо губернатора принимает облик пирата, за который любой режиссер кинопьесы из жизни корсаров заплатил бы большие деньги. Особенное сходство с морским разбойником придает губернатору стеганый шелковый шлык, покрывающий его голову, похожий на подшлемник, какие носили в средние века. Из-под него выглядывает полное, без всякой растительности лицо, изборожденное морщинами, с невероятно жестокой складкой поджатых губ.
Н.К.Р. просил губернаторов облегчить и ускорить отправку бурят и велел позвать их в комнату. Поговорив с ними, губернатор, сказав «очень уже вы много врете«, выгнал их из комнаты и тогда рассказал Н.К.Р. об их поведении в отношении нас. Мы узнали интересные подробности предательства бурят. Оказывается, пытаясь устроить свои дела, они думали выиграть, топя европейцев. Как в Чунаргене, так и здесь они неоднократно доносили властям, что мы — большевистское посольство. Очень многое в нашей задержке и в том, что генерал не брал на себя наш пропуск, может быть объяснено этими доносами. Теперь, когда выяснилась наша полная непричастность к мировой революции, — губернаторы рассказали нам о наговорах бурят.
Губернаторы предложили бурятам идти с караваном яков, но они отказываются от путешествия, и вот почему: Малонов, больше всего действовавший против нас, умер, садясь на яка, и теперь ламы боятся садиться на этих животных, чувствуя за собой предательство и боясь за него той же кары, которую боги послали Малонову. Так сплетаются в них суеверие, предательство и невежество. А ведь это будущие монахи...
17.II. В Тибете всякое достижение зиждется на подарках. Гражданский губернатор получил лисью шапку. Духовный — парчу и одарен в лице своей супруги дамской сумочкой, шелковым халатом и флаконом духов от Коти в Париже. От духов губернаторша отказалась, сказав, что у нее довольно этой индийской воды, — остальное приняла. Каждый шаг, каждое разрешение того или иного вопроса связано с подарком. В Тибете можно в настоящие дни добиться всего — играет роль только достоинство подарка. После подарка — каждый раз наш маршрут выпрямляется...
Впрочем, было бы уклонением от истины не упомянуть, что и губернаторы отвечают на подарки. Увидев, что присланная им редька понравилась, гражданский губернатор прислал еще несколько фунтов; а духовный подарил Ю.Н. собаку Каду, главной специальностью которой, как оказалось потом, — было душить не принадлежащих ей баранов. Соответствующая школа была серьезно пройдена у своего старого хозяина-губернатора.
18.II. Так или иначе, но через неделю нам окончательно обещан приход транспортных животных и через десять дней можно ожидать, что мы, наконец, покинем Нагчу. Устроилось также и сокращение маршрута от Шендза-Дзонга прямо на Сикким. Экспедиция получает лхасский паспорт и бумагу, что по приказу Далай-Ламы мы должны быть пропущены на Сикким с оказанием полного нам содействия властями по дороге. Последняя бумага большой ценности, так как она избавит нас от новых недоразумений и вымогательств со стороны властей. Губернаторы просят только не выходить на территорию Непала. Тибетцы смертельно боятся благородных и воинственных гуркхов.
Бухаев приходил справляться, не может ли он сопровождать нас в качестве слуги в Индию. Как быстро забыл он о своем предательстве. Подобная забывчивость, впрочем, обычна малоразвитым людям.
Сегодня с утра очень холодно. Сломалось ружье «маузер», имевшее слишком тонкую шейку приклада. Майор получил приказ собрать для экспедиции транспортных яков, и губернаторы вручили ему на этот предмет грамоту, начинающуюся так: «Всем старшинам Чунаргена, их товарищам и подручным — приказ...» Майору для поощрения подарена пара перчаток вроде шоферских и обещан, если яки будут доставлены вовремя, дополнительный подарок. Таким образом как будто обеспечены — рвение и своевременность. Наш белый мул съел попону, а майор «проглотил» пару кожаных перчаток — оба всеядные, пошутил Н.К.Р.
19.II. На рассвете из монастыря доносятся звуки труб. Низкие, глухие. Целый оркестр. И это очень своеобразно и красиво.
Около 10 часов утра в тени –22° С, а на солнце тает.
Губернаторы передают Н.К.Р. письмо с пропуском на Сикким. Правительственные паспорта догонят нас по пути около Намру. «Наши пропуска непохожи на пропуска доньеров за границей, и наша помощь непохожа на помощь хорчичаба», — многозначительно говорит духовный губернатор, передавая Н.К.Р. бумагу. Наши ламы-предатели скоро отправляются в Лхасу. Интересно, что худшие, даже по мнению губернаторов, люди, из бывших с нами, — первыми получили пропуск.
Губернаторы просят написать о всех наших злоключениях, связанных с задержкой нас на Чунаргене генералом. Очевидно, скорпионы собираются съесть скорпиона и собирают данные. По словам губернаторов, письма генерала никогда не доходили до Далай-Ламы, так же как и посланная через него желтому папе парча. После обеда губернаторы приходят покупать ружья. Им предлагается чай и достархан из бисквитов индийского изготовления из Лхасы и леденцов. Гражданский инсепарабль поглощает громадное количество сахара, вытащив его из мешка по дороге в столовую. При уходе сановники получают по куску парчи за одну золотую монету, которую они так и не дали, и покидают наш дом с довольными лицами и улыбками до ушей.
20.II. Губернаторша прислала обратно сумочку, так как она слышала откуда-то, что есть более объемистая. Не разберешь — наглость или наивность дикарки.
Сегодня канун тибетского Нового года. Год «зайца» сменяется годом «земного дракона». Целый день приходят нищие. Они жалобно причитают, делают земные поклоны и, получив мелочи, сменяют друг друга при непрерывном яростном лае собак. Интересно отметить, что собаки с гораздо меньшей враждебностью относятся к европейцам, нежели к тибетцам. Между нищими Голубин заметил двух наших поставщиков с сильно замазанными лицами... По пустырям ходят тибетцы, вертя молитвенные колеса.
Губернаторша прислала посланную ей сумку и потребовала назад первую, — которую ей для курьеза не замедлили послать.
Н.К.Р. идет с нами на религиозную церемонию, которая начнется после обеда. Видно, как заблаговременно сходятся к монастырю богомольцы с красно-желтыми флагами, несомыми перед каждой их группой. Ожидаются две церемонии: первая — у духовного губернатора, вторая — в монастыре. За нами прибегает чиновник от губернатора. Вокруг дзонга толпа, которая расступается при нашем приближении. В воротах встречаем процессию, идущую через пустырь по выложенной плитняком дороге. Впереди два чиновника в желтых халатах и тканых золотом шапках с красными ниспадающими султанами. В руках у них жезлы с пучками ароматических курений, от которых поднимается голубой дымок. Дальше четверо монахов несут ажурную башенку из струганых палочек — приношение злым духам. Дальше идет лама-священник. Он в красном колпаке, таком же плаще и имеет в одной руке колокольчик, а в другой черный платок. Лицо его тупое, на котором красуется пара тщательно закрученных усиков. По два в ряд шествуют за ним монахи в вишневого цвета плащах и огромных красных колпаках с гривами конских волос, похожих на древнегреческие шлемы. Они несут громадные золоченые барабаны и трубы. Шествие замыкается воинами. И это наиболее интересные фигуры. Они в несомненно старинных тибетских костюмах самых ярких цветов и наверченных на головах разноцветных тюрбанах. Кафтаны на одно плечо с подкафтаньями другого цвета. Оранжевый с черным, синий с желтым, зеленый с коричневым... Чалмы красные, желтые, вишневого цвета... У каждого за поясом меч, а в руках длинное фитильное ружье и дымящийся шнур. Пропустив процессию, мы проходим пустырь и через вторые ворота с молитвенным колесом входим во двор дзонга. На ступенях лестницы нас встречает губернатор. Мы входим в приемную, и нас усаживают на почетные места. Тут же губернаторша. Некрасивая, но молодая, с живым подвижным лицом. Какие-то родственники сидят на тахтах. Суетящиеся слуги и служанки, с руками, облитыми, точно китайской тушью, многолетней корой грязи — наливают нам дымящийся чай. Тут же Кончок. Он принял на себя роль ближнего слуги Н.К.Р. и с почтительными ужимками подает ему блюдо с обычным достарханом: сушеные фрукты, литой сахар, твердые как камень печенья и леденцы. Идет скучный разговор. Губернатор указывает, что сегодня Новый год и поэтому надо исключительно шутить... После этого он изощряется в плоских шутках. Но к счастью, внимание тибетцев привлекается монографией картин Н.К.Р., которая отсылается Далай-Ламе в его Лхасу как обязательный, по обычаям страны, новогодний подарок Его Святейшеству.
Появляется чиновник, который приглашает идти присутствовать на дальнейшем ритуале — богослужении на пустыре. Когда мы туда приходим — палки доньеров, молотя по народу, расчищают нам дорогу. На пригорке поставлена башенка. Перед ней гнусавит молитвы священнодействующий лама, а против него стоят монахи с трубами и барабанами. Тут же разжигают костер, сложенный треугольником. Помахивая черным платком в направлении башенки и позванивая в звонок, лама читает молитвы, и им отзываются барабаны, переходящие во все более ускоренный темп, под стук которых барабанщики скандируют какие-то ритуальные фразы, все время повторяющиеся. Изредка вступают своим густым ревом трубы.
В церемонии играют роль четыре элемента. Однообразно повторяются одни и те же действия. Потом бонза хватает башенку и мечет ее в разгоревшийся костер. В это время появляются воины, которые до сих пор стояли в живописной группе на другом пригорке. Вереницей подходят они к костру, и каждый, приложив фитиль к затравке, — разряжает в костер свое ружье. Пройдя через толпу, они приходят с другой стороны вновь, на этот раз с обнаженными мечами в руках, и проходят мимо костра, махая своим оружием. Демонов привлекли подарком, а когда они собрались незримой толпой... в них начали стрелять и бить мечами. Таков смысл церемонии, в основе которой опять обман. Воины уходят, и тогда толпа бросается на костер, топчет его и старается захватить горящие угли, которые каждый бережно прячет за пазуху. Происходит свалка, в которой участвуют какие-то туземцы в цепях, которыми скованы их ноги. Это колодники из городской тюрьмы. Оказывается, по поверью, что тот, кто захватит особые куски башни, посвященной злым духам, не дав этим кускам сгореть, и носит их как талисман — становится неуязвимым для пуль.
Мы уходим домой в ожидании следующей части празднества в монастыре, на которую должно последовать особое приглашение. Сидим под навесом и слушаем Н.К.Р. Он вспоминает об обстоятельствах встречи сестры Ниведиты со своим будущим учителем Свами Вивеканандой, великим мудрецом еще недавнего прошлого. Она встретила его впервые в большом европейском обществе, в котором он много говорил в тот вечер. После того как Свами ушел, присутствовавшие поблагодарили хозяйку за доставленную им встречу с интересным индусом, но высказались в том смысле, что, собственного говоря, не слышали ничего нового. Так подумала и будущая сестра Ниведита — только много позднее поняла она, сколько нового было для нее в словах Вивекананды. Так бывает всегда, когда духовное не проникает дальше интеллекта и не может соприкоснуться с более глубоким сознанием человека. Особенно мешает этому скепсис, если он к тому же еще не разумный, а слепо-упрямый. В силу своей невежественной узости люди часто, говорит Н.К.Р., упускают то, что могло бы самым решительным образом осветить им совершенно новый путь. Упорствующий тупой скептицизм чаще всего обрезает человеку все достижения в областях духа и строит перед ним глухие стены... В своем дневнике сестра Ниведита признается в этом скептицизме, в этом припадке современной болезни, что делает ей большую честь. Рассказываю Н.К.Р. об одном своем знакомом профессоре, который ни во что не верил, но... страшно боялся смерти. «Как это характерно», — заметил Н.К.Р. За нами приходят, пора идти в монастырь.
Возвращаясь с церемонии, Н.К.Р. говорит, что нет разницы в богослужениях больших и малых монастырей — только, пожалуй, в первых роскошнее костюмы и больше народу. Но все-таки, новогодняя церемония, которую мы только что видели, должна быть где-нибудь в Лхасе очень величественна.
Мы пришли на монастырский двор. Там уже толпа. Монахи проходят в храм. Через толпу идет монах. Впереди него послушник, несущий на длинной палке его колпак, другой неистово колотит туземцев палкой. Толпа раздается и с поклонами высовывает языки. Это идет благочинный. У желтого храма, соединенного с другим верхним ходом и похожего на ассирийскую постройку, сгруппировались давешние воины в своих живописных одеяниях. Опираясь на длинные ружья, ведут они степенную беседу. Так же как и губернаторы, они смахивают на каких-то оперных злодеев, но у этих не вяжущиеся с костюмами — добродушные физиономии. Из храма выносят громадные трубы, вроде римских буцин. При каждой два человека. Один трубит, другой поддерживает трубу на своем плече. Восемь таких труб ставятся в ряд, трубачи-монахи — прикладывают их к губам. Раздаются низкие глубокие звуки, от которых дрожит воздух. Тогда из храма появляются знамена, увенчанные трезубцами в виде наверший. Они становятся полукругом. После этого на пороге храма показывается процессия. Священник, тот самый, который служил утром с колокольчиком, за ним причетники и монахи с барабанами, флейтами и тарелками, которые становятся перед священником. Под тихий звук музыки скандируются молитвы. Темп учащается. Громче, скорее бьют барабаны, звенят тарелки, и учащается ритм молитв... К этой сарабанде звуков присоединяется низкий рев труб. Сразу все обрубается, и в наступившей тишине лама читает молитвы. Есть что-то неуловимое во всем этом — похожее на католическое богослужение. А в большом монастыре и при хорошем оркестре — картина должна быть внушительной. Во всем этом, говорит Н.К.Р., чувствуется что-то мощное, но уже выродившееся и потерявшее прежний смысл. Процессия трогается и выходит из монастыря. Опять несут приношение злым духам на пустырь. Шествие выходит, а над входом в храм тихо поднимается громадная танка, изображающая добрых духов-эдамов, долженствующих охранять монастырь весь следующий год. На пустыре происходит сожжение сооружения и фигур из риса, посвященных демонам. Стрельба, рев труб и грохот барабанов. Процессия возвращается в монастырь, и скоро начнется пир, посещение которого Н.К.Р. отклонил. Вареное мясо до отвала, чай с маслом и реки ячменной водки...
21.II. Выясняется, что вчера был только канун Нового года. Утром гуляем с Н.К.Р. и говорим о воспитании молодого поколения. Детям, говорит Н.К.Р., следует давать все настоящее и ничего поддельного. И когда ребенок переступает порог детского сада, то он должен быть встречен словами: «С этой минуты на тебя смотрят, как на взрослого». Дети гораздо более взрослые, нежели это принято считать большими и, особенно, матерями, которым их дети все еще кажутся «baby», несмотря на то что они давно уже перестали быть ими.
Наблюдаем, как ревниво собаки оберегают свои участки от посторонних псов. Маленькая собака точно желает приписаться к стае. Она сидит, не защищаясь от дюжины собственников участка, яростно рвущих ее шерсть. «Вот начало национализма, — смеется Н.К.Р. — Еще немного, и собаки построят таможни и начнут объясняться на разных собачьих языках...» Собаки Нагчу не лишены понимания и экономических вопросов. Ревнивое оберегание участков от соседей вызывается у них желанием самим использовать на своем участке попадающие на него отбросы.
Буряты появились во дворе и просят седла. Они не знают пределов попрошайничеству, иногда довольно наглому, и вчера пробовали объяснить Голубину, который прогнал их с конюшенного двора, что половина оставшихся у нас верблюдов принадлежит им.
22.II. Несколько раз будят ночью собаки, носящиеся с лаем по пустырям. Маленькая кокетливая тибетянка носит воду в кухню. Е.И. обратила внимание на ее удивительную улыбку. Мелкие ниспадающие на плечи косички делают ее похожей на нубийскую рабыню в древнем Египте. Ее волосы вблизи — нечто кошмарное. Грязь и сало образовали на ее голове без преувеличения — какое-то болото. Одета в лохмотья, а при всем этом бездна кокетства и врожденная женственность и грация.
Н.К.Р. говорит: «Неужели губернаторы, продержав нас чуть не в плену и вытянув всякие подарки, наивно думают, что приобрели нашу дружбу. Неужели они думают, что мы забыли все произошедшее с экспедицией по их вине». Надо сказать, что теперь губернаторы стараются проявить все свое расположение и любезность и подчеркивают, что они будут все делать для нас даже в новогодние праздники, которые только крестьяне празднуют два-три дня, а чиновники... не менее месяца. Рядом с этим вспоминаются все притеснения, чинимые нам в Чунаргене. Если недобросовестны чиновники, то нечестен и сам народ. Старшины племени хор подали правительству прошение об избавлении в наступающем году их округа от налогов, потому что они потерпели убытки от стоянки на их территории американской экспедиции. Кстати, следует отметить, что из 4.000 долларов, истраченных во время стоянки, — 1.000 потеряна при размене на тибетские шо из-за неверного курса, по которому население разменивало китайские доллары. И за все время не было случая, чтобы не только было бы не заплачено за каждую мелочь, но не было случая, чтобы человек, так или иначе соприкасавшийся с Н.К.Р. и его экспедицией, не получил бы денежного подарка.
Погода портится, солнце прячется в облака. Только Трансгималаи удивительно красивы, окутанные жемчужной дымкой.
В два часа дня идем к духовному губернатору с новогодним визитом. Администраторы, так как они неразлучны, встречают нас радостными восклицаниями. Сегодня — полный парад. Духовный губернатор одет в серебристо-желтый парчовый кафтан и такую же шапку с черным бортом и шишкой отличия из драгоценных камней. Гражданский — в золотисто-коричневом халате и меховой шапке. На руке у него большой ценности кольцо с индийским изумрудом. Губернаторша тоже в парадном платье и на груди у нее прелестный тонкой работы «панделок» — жемчуг и бирюза в серебре. Прическа — распущенные волосы, на которых утвержден красный деревянный треугольник. В передних углах стороны надо лбом проходят две пряди, спускающиеся с углов как два конских хвоста. При губернаторше женщины, тоже принаряженные, — но точно в черных перчатках с надетыми поверх них кольцами. До того грязны их руки.
При входе нам подают рис и воду, которые мы бросаем в воздух в дар добрым духам. Садимся, и я разглядываю помещение. На домашнем алтаре, перед божественными изображениями, запертыми в стеклянных шкафах, горят огни в серебряных лампадах-чашах, стоят приношения богам, напоминающие европейские пасхальные столы. Не забыт даже ящик с какой-то выведенной в нем густой зеленой травкой. На самом видном месте почему-то стоит картонная свиная голова. Слуги разносят угощение, очень относительное. Это скорее отбытие церемонии, нежели настоящее хлебосольство, которого я в Тибете никогда не видел. Куда же гостеприимнее китайцы и монголы... Подается символическое кушанье — какие-то зерна, сваренные в сахаре. Кончок от имени губернаторов подносит Н.К.Р. громадную вазу со всякими сладостями и говорит большую речь-импровизацию. Н.К.Р. дотрагивается до вазы рукой, и сласти относятся на алтарь к богам, где и остаются.
После обмена любезностями мы прощаемся и отбываем в свой дзонг. Идем в легкой снеговой пурге, переходящей в дождь. Становится совсем холодно. Отовсюду несется действующий на нервы собачий лай, на фоне которого флейтой раздается визг пса, которому тибетец ловко дал камнем или кнутом с гирькой по лапе.
Вечером сидим за чаем в столовой, и течет круговая беседа. Мы говорим о характерных чертах отличия Востока от Запада. Восток, говорит Е.И., можно охарактеризовать как тунеядство и разложение; Запад — как стремление к тупому материальному благополучию. Общего у них то, что как Запад, так и Восток вошли в тупик, и тупик безнадежный. И еще аналогия — как западные религии отошли от Христа, так ламаизм отошел от буддизма. Потом говорим об искусстве, и я вспоминаю, что немецкий художественный критик Риттер — сравнивает, говоря о «Парсифале», искусство Вагнера с искусством Н.К.Р.
23.II. Сегодня месяц, как экспедиция находится в Нагчу. Все-таки заметно становится теплее, хотя по утрам еще очень холодно. Духовному губернатору напомнили, что еще не пришли, согласно его обещанию, животные для каравана. Губернатор не отрекается от своего слова и клянется, что яки будут в срок, «тремя жемчужинами». То есть самым священным для каждого буддиста — основами учения Благословенного: Буддой, учением, или законом, и общиной. Впрочем, эту клятву тибетцы дают во всех случаях, совершенно не стесняя себя ее исполнением.
Очень красивы праздничные шапки в округе Нагчу. Вроде монгольских, с ушами, украшенными бирюзой. Верх из парчи, внутри мех. Кончок очень красочен в своем праздничном наряде. При зеленом подкафтанье на нем малиновый кафтан с длинными рукавами и подпоясанный красным кушаком. Он похож на новгородца XII века. «Удивительно, как костюмы состоятельных горожан похожи на старорусские одежды», — замечает Н.К.Р.
Получено известие, что из Чунаргена идет 70 яков. Остальные, вероятно, будут заменены носильщиками, по расчету — три человека вместо одного яка. И надо сказать, что люди с грузом ходят в Тибете лучше яков.
Ю.Н. занят дипломатической задачей — получить от губернаторов письмо, в котором было бы глухо сказано о маршруте, в том смысле, что экспедиция идет через Намру кратчайшим путем на Сикким. Вот именно необходима эта формула «кратчайшим путем». Это дало бы возможность сократить путь почти на две недели. Сами губернаторы намекают, что от Намру мы сможем идти тем путем, который нам будет желателен. Правительство, разрешая проход экспедиции на Сикким, в то же время возлагает по своему каверзному обычаю ответственность за все наши действия на губернаторов.
Насколько велика нищета тибетского народа, настолько велика состоятельность чиновников. Сама же страна необычайно богата ископаемыми ценностями, лежащими без разработки. Тибет ничего не разрабатывает, ничего не производит, и нищенство введено здесь в традицию. Часто бывали примеры, когда к нам подходил туземец, а чаще — старуха-тибетянка, и униженно вымаливали несколько шо, а потом оказывалось, что это вполне состоятельные люди. Что же сказать больше, если главный доход самого Далай-Ламы — подаяния паломников. Только что гражданский губернатор присылал просить у Н.К.Р. лошадь, чтобы поехать на освещение нового субургана, но не лошадь доктора, так как у нее обрезан хвост.
24.II. Третий день празднования тибетского Нового года. Нагчу расцвечен молитвенными флагами всех цветов, на которые сменены старые, выцветшие и обратившиеся в лохмотья. Над монастырем реют громадные желто-красные штандарты с острыми концами. Таким образом благочестивые ламаисты могут не заботиться о молитве, денно и нощно работают за них флаги, перед которыми задание делать это круглый год до следующего Нового года.
На крышах домов происходят какие-то колдовские операции с жертвенными приношениями и добрым, и злым духам одновременно. Бормоча заклятия, хозяйки обливают водой стены своих мазанок. Наш дом украшен Кончоком зелеными и белыми флагами. На каждом штемпелем поставлен текст.
Н.К.Р. замечает, что тибетцы взяли, подражая дореформенному Китаю, только его отрицательные стороны, и это доказывает слабость потенциала Тибета. «До сих пор, — продолжает он, — не могу я привыкнуть к тому, что в каждом слове тибетца ложь. Впрочем, это, вероятно, считается самой тонкой формой политики».
Кончок поднес нам новогоднее кушанье. Рис с маслом и медовым сахаром. Но ели его только те, которые не видели приготовления. Оказывается, рис был разложен на аргальном мешке, служащем одновременно и занавесью в апартамент Кончока, причем каждый входящий к нему посетитель вытирает об него или руки, или нос.
Вечером говорили о новой йоге, новой дисциплине духа, приуроченной к современному состоянию нашей эволюции. Тогда как прежние йоги требовали уединенных мест и полного душевного покоя при упражнениях — новая йога должна разрабатываться в самой сумятице жизненной битвы. Целью ее является непосредственное развитие духовных центров человека, совершенно не известных науке Запада и называемых на Востоке «лепестками лотоса». Эти центры связаны с евангельскими духовными дарами. Но кто же смотрит теперь на Евангелие как на точную духовную науку, преподанную Христом. Начало йоги каждый ученик должен пройти сам, и совершенно самостоятельно. Дальше у него всегда является Учитель, который следит за работой неофита. Когда ученик уже достаточно продвинут на пути йоги, начинается период работы, сопряженный с большой опасностью, так как может произойти воспламенение центров. Являясь свидетелями опытов Е.И. и ее достижений в области агни-йоги, в самых тяжелых условиях пути, мы можем сделать сопоставление с такими же замечательными достижениями Е.П.Блаватской, которые и той доставляли подчас мучительные физические страдания.
Йога, производящаяся в исключительно жизненных условиях, несомненно, тяжелее духовной работы мирного сосредоточенного отшельничества. Задачи нынешнего периода эволюции, как я уже говорил, требуют перенесения мощи сосредоточия в подвиг жизни. Достигший высот духа должен в числе своих пяти знаний иметь и какое-нибудь ремесло. Достигать следует одновременно и головой, и руками. В религиях, главным образом, должны быть освещены не отвлеченности, а их практическая сторона, которой учили все великие Учителя. Притчи о евангельских талантах и виноградарях — указывают именно на эту практическую сторону в духовной работе человека.
25.II. Е.И. больна и не выходит. Ее стараются оберечь от всяких волнений. Очень плохо обстоит с продовольствием. Мясо недоброкачественно, и свежего достать нельзя. Масло такое, что приходится зажимать нос. Молоко в стадии разложения. Даже лошади плохо усваивают тибетский ячмень, и решено перевести их дачи на горох. Туземцы мелют на двух ручных жерновах мелкий сероватый горох. Мельницы — примитивы каменного века. Наряду с грязью и оборванностью работающих на них крестьянок, у одной — чудное ожерелье из бирюзы, нежной и чистого цвета. И каждый камень — в половину разрезанного воробьиного яйца. Оправа серебряная и очень тонкой работы.
В свое время были посланы Н.К.Р. письма военному министру и герцогу Дорингу в Лхасу, с просьбой содействовать продвижению нашей экспедиции. Обоих Н.К.Р. лично знал по Сиккиму. Письма эти точно канули в воду, и ответов на них нет. Интересен отзыв одного из видных деятелей и дипломатов Тибета, духовного губернатора, по этому вопросу. «Видите ли, — сказал он, немного подумав, — надо большое сердце, чтобы говорить по вашему делу в совете министров, а у того и другого сердца маленькие». «Настал психологический момент для Тибета, — говорит Н.К.Р., — и наш инцидент — кульминационный пункт. Так начинаются обычно все пожары, освещающие истину». И добавляет: «Священная страна! Не в механизации же религии эта священность, не во флагах же с молитвами, не в молитвенных колесах с часовым механизмом». Следует отметить, что четки вообще служат у тибетцев для расчетов, а молитва передана тысячам поворотов водяного колеса или хлопаньям по ветру флага с надписью «Ом мани падме хум». Н.К.Р. говорит, что на Тибете узнает свою картину «Каменный век». Стоило ли, говорит он, проходить миллионам лет существования планеты или двум тысячам нашей эры, чтобы существовал такой примитив, как Тибет.
Двор полон увязанными тюками и сундуками. Приятно смотреть на них и сознавать, что скоро мы тронемся в далекий и приятный путь из грязи и миазмов Нагчу.
26.II. Пришли два солдата, состоявшие при нас, — проститься. Они уезжают к хорчичабу. Получив подарки, они, забыв воинские салюты, радостно высовывают языки.
С каждым часом должны появиться яки для транспорта.
Вечером Н.К.Р. говорит о Христе и о том пробеле лет Его жизни на земле, который не указан в Евангелии. Интересно, что в Ладаке, около города Ле, хранится в монастыре Хеми среди других ценностей документ о жизни и страданиях Христа и о том, что Он посещал Индию. Миссионер, живущий в Ле и, между прочим, жаловавшийся, что совершенно не имеет успеха у закоснелых в «язычестве» туземцев, пришел в совершенную ярость при упоминании о возможности пребывания Христа в Индии. «Он никогда не был в Индии, Он был в Египте», — утверждал миссионер, хотя данных для этого не мог привести. Ему, как и другим, совершенно неизвестно, где был Христос от 12 до 30 лет. Приходилось слышать и другую версию, что в это время величайший Учитель духа работал в столярной мастерской в Иерусалиме. И почему для некоторых людей более обидно предположение, что Христос был в Индии и на Гималаях, нежели то, что Он был в Египте или 18 лет был столяром. И курьезно, что если спросить по этому вопросу «компетентных» лиц, то ни одно из них не ответит чистосердечным: «Не знаю». Они все знают. Между прочим, магометане, почитающие Христа за великого пророка, прилагают все усилия, чтобы добыть из Хеми вышеупомянутый документ. Есть в Ле еще интересные данные по этому вопросу. От поколения к поколению переходит название пруда около Ле. Он именуется «прудом Иссы». Здесь, по преданию, проповедовал Христос, под сенью громадного дерева, перед своим уходом в Палестину. Дерева уже нет — но пруд существует. Разве во всем этом есть умаление Христа или расхождение с Евангелием. Возникает вопрос, мог ли вообще Христос быть в Индии? Никто не отрицает путешествия Аполлония Тианского из Греции в эту страну, как об этом говорит его ученик Дамид. Почему такое путешествие не могло быть предпринято из Палестины во времена Христа, когда последняя была соединена с Индией общеизвестными караванными путями, а еще раньше была построена дорога Александром Македонским с побережий Малой Азии. Вспоминается, какую бурю негодования вызвала в печати записка Н.К.Р. об этих самых фактах. Интересна не столько рукопись, находящаяся в монастыре Хеми, время создания которой и происхождение трудно установить, — сколько значительно предание, переходящее из уст целых поколений к другим. И это предание должно обратить на себя внимание каждого непредубежденно мыслящего человека. Н.К.Р. называет предубеждение — черными очками.
Сегодня перед нами открылась новая страница нравов Тибета. Явился майор и, сообщив, что яки прибывают, спросил Н.К.Р., не угодно ли ему будет передать что-либо хорчичабу. Н.К.Р. просил его передать, что очень благодарит генерала за задержание в 140 дней. Во время разговора Кончок принес тибетских угощений и чая, которым усердно потчевал майора, и тот залпом выпивал одну чашку за другой. Но чай был какой-то мутный, а после каждой чашки майор странно щелкал языком. Оказалось, что это не чай, а водка, которая неожиданно развязала язык нашего гостя. И выяснились любопытные данные, о которых мы не подозревали. Оказывается, что непосредственно перед нашим приездом на Чунарген у хорчичаба был гражданский губернатор, и у них по нашему делу состоялось соглашение о нашем пропуске в Нагчу. Но губернатор духовный будто бы создал между обоими какое-то несогласие, и следствием его было наше задержание. Письмо с благожелательным о нас отзывом было будто бы действительно послано генералом в Лхасу — но гонец-солдат бесследно исчез вместе с письмом в пути. История с гонцом напоминает самые мрачные времена средневековья, и становится подозрительным желание духовного губернатора скупить все наше оружие. В своем рассказе майор чернит духовного губернатора, но в общем ругает и гражданского, прибавляя, что у последнего не одна, а три души. «Я слышал о людях двоедушных, — улыбается Н.К.Р., — но о людях троедушных слышу в первый раз». Майор, выпивая чашки, которые с хитрой усмешкой подливает ему Кончок, продолжает раскрывать тайные ходы тибетской дипломатии, и запутанный клубок лжи становится таким, что его невозможно распутать. Ясно только, что вокруг экспедиции плелась сложнейшая интрига. Наше задержание майор считает весьма отрицательным действием властей, но обрезает свои дальнейшие разоблачения, так как он солдат, ничего не знает и привык идти прямыми путями, что вызывает общую улыбку, после того как Ю.Н. переводит нам слова уже сильно пьянеющего воина. Следующая чашка опять развязывает майору язык, и он ругает духовного губернатора, с некоторой, впрочем, осторожностью. После этого его спрашивают, переслал ли он генералу все наши письма и медицинское свидетельство, — следует положительный ответ, после которого, точно сорвавшись с цепи, майор начинает ругать своего прямого начальника, генерала. Ю.Н. говорит, что это целые ушаты помоев. Это производит особенно неприятное впечатление. Необычно, чтобы офицер так беззастенчиво при иностранцах и свидетелях ругал своего начальника. В конце концов, не разберешь, где майор говорит правду, а где он отчаянно лжет. Уже совсем осоловелый, майор говорит, что никто не приезжал от генерала в Шингди, а какой-то самозванец произвел таможенный осмотр каравана, после чего бесследно исчез. То же обстоятельство, что на другой день за нами были присланы от генерала два офицера с предложением ехать в ставку... он совершенно отрицает. Но ведь это происходило на глазах всех, офицеры не были призраками, а живыми людьми, которые нас довели до самой ставки, причем один находился первые дни при нашем лагере в Чунаргене. Дальше майор уже мало что понимает. Кончок берет его под руку и с хохотом выводит на улицу. Майор, пошатываясь, идет по пустырю и исчезает между домами.
Вечером Н.К.Р. был у губернаторов. Туда же прибыл и майор, зарядившийся на ночь, то есть совсем пьяный. Произошла ссора майора с гражданским губернатором, чуть не окончившаяся избиением последнего. Это была отвратительная сцена, на которую с интересом смотрел духовный губернатор и смеялся своим детским смехом.
Но в общем, как заметили Н.К.Р. и Ю.Н., — у администраторов Нагчу не все благополучно. Какие-то данные заставляют их чувствовать себя не в своей тарелке. Келейно мы утром узнали от чиновника, полукитайца, держащего себя с превосходством перед тибетцами, что из Лхасы пришел новый приказ произвести расследование о нашей задержке. Майор высказался, что вообще желает уехать, то есть, попросту говоря, удрать. Такое впечатление, что, по тибетскому обычаю, в случае грозы из Лхасы более важные чиновники отыграются на нем и, свалив на него всю вину, — сделают козлом отпущения. И еще не ясно — сумел ли он достать яков, которых еще нет и в помине.
Во время пребывания Н.К.Р. у губернатора на дворе происходило наказание вора, приговоренного к 50 ударам. Ю.Н. прислушивается через окно к спору. Идет торговля, после которой преступник ложится. Сговорились на 30. Во время экзекуции вор отчаянно кричит, и в крике можно ясно разобрать: «Ом мани падме хум» — «О Ты, драгоценность в лотосе». Благочестивый Тибет...
Как странно, что губернаторы порознь все время указывают на возможность продвижения нашей экспедиции на Лхасу. Непонятно, в чем тут соль. Есть слух из управления дзонга, что если не прибудут майорские яки — то нам предложат идти на Лхасу. Сроком ставится 9.III. Но это, очевидно, способ оттяжки времени. Конечно, губернаторам было бы очень не с руки наше прибытие в Лхасу и сообщение о наших злоключениях если не самому Далай-Ламе, то членам девашунга, среди которых, как им известно, у Н.К.Р. есть знакомые.
28.II. Уже несколько дней стоит облачная холодная погода. Только изредка из туч проглядывает яркое жгучее солнце. В общем не холодно, исключая несколько утренних часов.
Сегодня Н.К.Р. посетил гражданского губернатора, и я пошел вместе с ним и Ю.Н. Живет он домовито и довольно уютно в отдельной усадьбе на краю Нагчу. Он как будто и гостеприимнее других. Разговор начался с того, что губернатор поздравил Н.К.Р. с особым расположением Далай-Ламы и с тем, что едет гонец, везущий нам разрешение самого прямого пути. На указание, что майор как будто отлынивает от того, чтобы достать яков, которых старшины ему просто не дают, губернатор ответил, что Н.К.Р. такой большой человек, что может велеть наказать майора палками, но советовал на заседании не очень нападать на майора, а говорить одинаково резко со всеми, начиная с духовного губернатора, во что бы то ни стало требуя яков. У губернатора сидит монах. Вероятно, друг или духовник, которого он совсем не стесняется. Судя по выражению хитрого лисьего лица, губернатор прекрасно настроен и приправляет беседу какими-то дьявольскими ужимками. Потом идем к его духовному коллеге. Он очень серьезен, но поражает нас полной неожиданностью. Еще вчера говорил он о кратчайшем пути, который мы могли бы пройти с наименьшим количеством яков, — а теперь отказывается от сказанного. Он никогда не думал говорить об этом. Н.К.Р. гневно говорит губернатору, чтобы яки были в срок, и уходит, не прощаясь с растерянным тибетцем.
До сих пор дневники путешествий по Тибету обычно касались географии, этнографии и политических соображений — а теперь, замечает Н.К.Р., благодаря нашему насильственному задержанию, нам пришлось изучить его быт с человеческой точки зрения, и перед нами встала страшная гримаса гниющего трупа Тибета. Каждый день чиновники отказываются от слов, сказанных накануне, и всюду ложь. Н.К.Р. опять говорит, до чего его утомляет это лганье, это вечное изворачивание тибетцев.
Так или иначе — наш выход из Нагчу обещан губернаторами на 1 марта. Но как можно верить людям, каждое слово которых сплошная ложь. Теперь майор — козел отпущения у губернаторов, которые забыли, что приказ о сборе яков выдан ему под их печатью. Кончок, хотя и был навеселе, сказал, что прошлое заседание у губернаторов — «шутовское зрелище». От него идет слух, что действительно пришла из Лхасы бумага, чтобы было наряжено следствие по вопросу нашего задержания.
Портнягин доложил сегодня Н.К.Р., что фураж на исходе и кормление лошадей становится очень трудным. Очевидно, в окрестностях уже трудно доставать зерно, несмотря на распоряжения властей.
Н.К.Р. опять приглашен к губернатору. Мы сидим с Е.И. и беседуем о достижениях духа. «Мы живем идеалами великих Учителей», — говорит она, и мне приходит в голову, не связано ли это с учением о благодати. Могучие мыслеформы основателей религий имеют непрекращающееся и неиссякающее действие.
Возвращается Н.К.Р. Кончок был прав. По словам губернатора, от Далай-Ламы действительно получено предписание произвести дознание и запрос, почему была задержана экспедиция и допущен падеж животных. Губернатор обвиняет во всем хорчичаба и майора, служебная карьера которого, вероятно, уже закончена. В письме из Лхасы есть указание, что экспедиция пришла в Чунарген самовольно, не дожидаясь разрешения, а также — что от генерала не было получено никакого письма о нашем прибытии. Запрошены и наши показания. В общем, каша заварилась и, возможно, не без участия и содействия герцога Доринга и генерала Царонга.
Губернатор — воплощенная любезность. Он опять сказал, что считает, что наш маршрут будет или кратчайшим путем от Нагчу на Сикким, или прямо на Лхасу. От последнего — Н.К.Р. категорически отказался, к великому удивлению губернатора, но сказал, что если вовремя не будет яков, то на этот раз его терпение истощится. Губернатор ответил, что во всем виноват майор и он предлагает передать его нам связанным для доставки в Лхасу.
Через губернатора передано письмо для Далай-Ламы. В нем сказано, что Миссия Западных буддистов шла в Тибет, чтобы предложить Далай-Ламе возглавить и их, слив как Восток, так и Запад в одно целое. Она везла подарки и орден Будды Всепобеждающего, а также 500 тысяч нарсангов (около 160.000 американских долларов)* на монастыри. Но Далай-Лама даже не выслал никого для приема миссии. Теперь поручение Н.К.Р. окончено, Глава Западных буддистов выбран и поток учения свободно течет на Западе.
* Сумма явно преувеличена. Далай-ламе предполагалось вручить 2 тыс. долл.
29.II. Теплая туманная погода. К 10 часам утра облака расходятся и проглядывает солнце. Яки из Чунаргена еще не пришли. Доньер приходит и просит Н.К.Р. к губернатору. Сегодня должен произойти серьезный разговор с тибетцами, и Н.К.Р. предупредил, что желает, чтобы присутствовали оба губернатора и майор, который систематически не исполняет то, что ему поручено.
Мы приходим, и духовный губернатор любезно приветствует нас. Майор тут же, он сумрачен и водит усами. Гражданского губернатора еще нет. Кругом молчаливо стоят чиновники. Слуги разносят чай. Проходит некоторое время, которое все пребывают в молчании. Духовный губернатор предлагает начать переговоры, но Н.К.Р. говорить отказывается до прибытия гражданского губернатора. Мы не уверены, действительно ли только опаздывает он, или это опять какой-нибудь фокус по сговору обоих администраторов. Спешно посылается посланец за старой лисицей. Время идет. Н.К.Р. указывает, что необходимо послать еще доньера. Губернатор говорит несколько слов, и отправляется второй посол. Наконец, через дверь просовывается опоздавший губернатор. Он хитро улыбается, кивает головой и усаживается на тахту. Торжественно передает обеими руками духовный губернатор пропуск на юг Н.К.Р. и прибавляет: «Теперь вы можете ехать, когда хотите. Путь перед Вами открыт». Духовный губернатор многозначительно играет четками и усмехается. Главного для отъезда нет — яков. Ю.Н. прочитывает и переводит пропуск. Он дан в «величественном снеговом дворце». Тибетцы любят пышные названия, и так официально назван грязный дом губернатора. Потом все превращаются во внимание и слушают Н.К.Р., речь которого переводится Ю.Н. фраза за фразой. Н.К.Р. указывает, что экспедиция задержана уже шестой месяц. Несмотря на то что Далай-Ламой дано разрешение на наше продвижение на Сикким и что правительству уже сообщено, что завтра мы трогаемся в путь, яков нет и не видно, когда они будут. Пока мы получаем одни обещания, которые не исполняются, и его терпение лопнуло. Майор, которому была поручена доставка животных, — ничего не сделал... Так или иначе, Н.К.Р. не желает больше оставаться ни одного дня в Нагчу. Потом он категорически требует, чтобы указан был окончательный срок нашего ухода. Когда?
Между тибетцами смятение. В голосе Н.К.Р. строгие ноты, и голос звенит металлом. Духовный губернатор как-то робко предлагает вызвать из монастыря гадателя. Но Н.К.Р. говорит, что в данном случае гадания ни при чем. Губернаторы просят Н.К.Р. подождать прибытия яков еще 4 дня. Обращаются к майору, и он дает слово, что в этот срок яки будут. Но Н.К.Р. отклоняет всякое промедление, а майору приказывает перевести, что не может базироваться на его слове, так как последний уже столько раз проявлял самую бесстыдную и беззастенчивую ложь. Ю.Н. переводит слова Н.К.Р. майору и еще поясняет ему, что несмотря на тот срок, который был ему дан, — он ничего не сумел сделать. Майор вдруг возвышает на Ю.Н. голос и начинает, судя по тону, быть грубым. За эти дни он окончательно потерял под собой почву и, как это обычно бывает с наглыми людьми в этих случаях, — показывает всю низость своей натуры. Духовный губернатор с непроницаемым лицом слушает диалог Ю.Н. и майора. А гражданский смеется беззвучным, чисто дьявольским смехом, очевидно глумясь над взбешенным, фыркающим, как рассерженный кот, — майором. Чувствуется, что он понимает себя вне игры и наслаждается разворачивающимся перед ним спектаклем. И чем больше горячится и запутывается майор в своих малоудовлетворительных аргументах защиты — тем больше беззвучно хохочет губернатор. Н.К.Р., видя дерзость майора по отношению Ю.Н., строго указывает духовному губернатору, что он не допускает подобного поведения младших чинов перед собой и членами экспедиции и требует, чтобы он немедленно поставил на место дерзкого майора. Тот успокаивает майора, и он замолкает. Но потом майор опять вспыхивает и начинает так грубо говорить с Ю.Н., что Н.К.Р. распоряжается передать ему, что всякое его оскорбительное слово будет записано и сообщено как его правительству, так и в Америку. Это отрезвляюще действует на майора, и он замолкает. Дальше к нему больше никто не обращается. Н.К.Р. еще раз указывает губернаторам на грубость майора и на то, что ему придется ответить за свое поведение. После некоторого молчания, с улыбочкой, издалека начинает речь гражданский губернатор. Он говорит, что раз Н.К.Р. так долго ждал, то, может быть, согласится подождать еще немного. Что же касается уже сообщенного, но не состоявшегося дня отбытия экспедиции, — то правительству можно дополнительно сообщить другой день... Ю.Н. переводит, а гражданский губернатор вынимает из-за сапога нож и начинает сосредоточенно точить его о блюдечко. Н.К.Р. отвечает, что появление яков из Чунаргена настолько проблематично, что основываться на этом для дальнейшего ожидания совершенно невозможно. Майор вмешивается в разговор и доходит до предела лжи, утверждая, что мы пришли в Чунарген без всякого приглашения со стороны генерала, что это было сделано нами самовольно, что нас никто к хорчичабу из его офицеров не провожал и что он имеет во свидетельство этого — письмо от самого генерала. Тут же один из доньеров и Кончок свидетельствуют, что слова майора, от первого до последнего слова, ложь и нас сопровождало два офицера, которых они лично знают. Но майора ничто не может смутить, и он поворачивает дело иначе. Приезжал сержант, бежавший с женщиной из ставки и хотевший купить в лагере экспедиции лошадей. Но ложь опять срывается, свидетели указывают, что оба офицера довели нас до самой ставки генерала, чего бы не сделал дезертировавший с дамой сержант. Тогда майор истерически кричит: «Так идите же в Лхасу, возьмите с меня письмо, что я во всем виноват. Теперь мне все равно — вяжите меня». И показывает многоречивым жестом ладони на свое горло. «Вот вы пришли, и все мы разрушены», — добавляет он и замолкает. Так как 70 яков уже обещаны губернаторами из района Нагчу, то Н.К.Р. вновь указывает на бесстыдную ложь майора и потом говорит, что он желает вместо яков из Чунаргена — получить еще 70 животных иждивением губернаторов из того же района Нагчу. Губернаторы коротко совещаются, после чего гражданский покидает заседание, дабы переговорить с находящимися тут же старшинами.
Воцаряется молчание, которое прерывает майор. Он советует духовному губернатору переменить своего гражданского коллегу и начинает ругать последнего без всякого стеснения перед доньерами, иностранцами, из которых один говорит по-тибетски, как тибетец, и слугами. Дальше оба начинают ругать генерала, причем духовный губернатор, обращаясь к Н.К.Р., сообщает, что то, что генерал говорил о своем непосредственном сношении с Далай-Ламой, наглая ложь, так как ни один чиновник, какого бы он ранга ни был, не имеет права обращаться к желтому папе иначе как через девашунг. «Когда я был простым монахом, — говорит губернатор, — я часто общался с Далай-Ламой. Но теперь, как чиновник, на это уже не имею никакого права». Майор вмешивается в беседу и присовокупляет, что генерал совсем не генерал, но только на один чин старше его, майора. Очевидно, майор уже забыл, как титуловал еще так недавно своего прямого начальника и что он о нем говорил. Эта забывчивость, переплетенная с ложью, — характерный признак спившегося дегенерата, лучше которого тибетское правительство никого не нашло, чтобы прикомандировать к нам.
Н.К.Р. вновь поднимает вопрос о своих требованиях и указывает, что они являются только справедливыми. На это духовный губернатор отвечает, что совершенно согласен с Н.К.Р. и ничего не может сказать против. Вообще, за эти последние дни духовный губернатор очень серьезен, видимо озабочен и не знает, как подчеркнуть свою любезность. Очевидно, он больше других чувствует, насколько ответственно его положение. Разговор замолкает. Губернатор и майор говорят между собой о прошлом и утверждают, что не Тибет был под властью Китая — а Китай под духовным протекторатом Тибета. Это уже такая наглость, после которой трудно идти дальше. Ю.Н. переводит нам, и Н.К.Р. смеется над наивным высокомерием тибетских дикарей.
За нашей спиной звенит серебро. Идет непрерывный счет денег губернаторшей, которой слуги приносят мешок за мешком долларов.
Наконец, возвращается гражданский губернатор. Он переговорил со старшинами. Яков можно достать, но только через несколько дней. Н.К.Р. сначала протестует, но видя, что, с одной стороны, другого выхода нет, а с другой — что как будто вопрос уже переходит в реальность из царства обычной лжи, — соглашается, но при этом требует письменной гарантии губернаторов, что яки действительно будут доставлены в указанный срок. Духовный губернатор говорит, что берет все на себя и отвечает за то, что обещанные яки явятся в срок, но все же Н.К.Р. заставляет его выдать письменное удостоверение — что губернатор и выдает, несмотря на то что это ему очень неприятно. Все-таки несколько дней мы будем ждать. Майор хохочет насмешливым хохотом из-за спин доньеров... но следует сказать, очень негромко. Духовный губернатор бросает в его сторону грозный взгляд.
Теперь все улажено, и Н.К.Р. собирается уходить. Но чиновники просят его подождать прихода старшин. Почему? Оказывается, необходимо, чтобы старшины видели нас, иначе они не поверят, что яки, а особенно зерно предназначаются для экспедиции, в чем, не видя нас, они могут усомниться. И это заявление недурно для тибетских чиновников... Очевидно, денежные расчеты с властями делают крестьян осторожными. Потом духовный губернатор берет календарь и ищет счастливое число для нашего отправления из Нагчу и находит 7.III — Ю.Н. настаивает на 5.III, что вызывает замечание гражданского губернатора, что мы не верим в счастливые дни.
Дальше возникает спор с духовным губернатором, который привожу в форме диалога.
Духовный губернатор: «Вы не настоящие буддисты, так как не признаете счастливых дней, а значит, и тибетский Новый год, как самый счастливый день в году».
Ю.Н.: «Ваш Новый год не буддийский, а попросту китайский».
Дух. губ.: «Вы не употребляете четок».
Ю.Н.: «Мы не употребляем их, как вы, — для коммерческих расчетов».
Дух. губ.: «У вас нет обычая крутить молитвенные колеса».
Ю.Н.: «Если мы молимся, то молимся сами, а не поручаем своих молитв неодушевленным предметам».
Духовный губернатор замолкает. В это время открывается дверь и в комнату, почтительно согнувшись, вбегают старшины, являя собой какой-то грубый примитив из средневековья. Черные, всклокоченные, они складывают руки точно на молитву, высовывают языки и, не разгибаясь, остаются в позе почтительного поклона. На все, что говорят им губернаторы, следует один ответ: протяжное, в нос, гнусавое «лалес», то есть «слушаюсь». Но это только одна видимость, ритуал, не больше... Наконец, все решено. Быстро, как вбежали, выбегают старшины, дробно стуча ногами в мягких кожаных сапогах-чулках. Мы прощаемся и подаем руку губернаторам, обходя майора без рукопожатия.
По прибытии домой нас уже ждут старшины. Хотя они очень вежливо себя держат, подобострастия в них нет. Очень быстро решается денежный и другие вопросы, а также час и день прибытия животных. Они высовывают языки и уходят. Все решено, и теперь мы уверены, что 5.III покинем надоевшее до смерти Нагчу. Вместо эфемерных яков майора мы строим свой уход на получении настоящих яков от старшин округа Нагчу.
1.III. Туманный день. Днем поднимается ветер и разгоняет тучи. Получаем сведение о подходе яков из Чунаргена через два дня. Этим больше никто уже не интересуется.
Вечером прогуливаемся с Н.К.Р. перед воротами и говорим о Шекспире, о том, сколько версий существует о действительном происхождении его сочинений. Так мало прошло, говорит Н.К.Р., со времени его жизни, и уже истина затуманена. А если подумать о тех изменениях, которые происходили с религиями в течение тысячелетий.
2.III. Трудна борьба, ведомая за каждый мешок ячменя, за каждого барана или горсть аргала. Доставать все это ужасно трудно, несмотря на то что уплата идет чистым серебром. Но курьезней всего, что продукты, продаваемые казной через губернаторов со скидкой, — гораздо дороже тех, которые продаются нам, правда, под сурдинку, из лавок.
3.III. Сегодня происходило прощание с губернаторами. Оканчивается 155-й день изучения нами внутренней жизни Тибета. Тибета, который принял на себя показаться нам именно в этом виде, а не в другом. Как резюме, говорит Н.К.Р., можно отметить следующую картину отношений чиновников к событиям, связанным с нашей экспедицией. Майор чувствует, что дело его проиграно и ему не миновать серьезного наказания. Гражданский губернатор опрометчиво считает, что он во всем деле ни при чем, и для него вся история кажется чем-то удивительно забавным. Духовный губернатор чувствует, что дело пахнет чем-то очень серьезным, и, взяв на себя организацию нашего нового каравана, думает, что становится в такие хорошие отношения с иностранцами, которые гарантируют его от дальнейших неприятностей, связанных с разборкой правительством дела о том, кто был причастен к нашему инциденту, поднявшему бурю в Лхасе.
4.III. С вечера старшины распределяют грузы между людьми своих кланов. Подошли яки, и их с вечера расположили длинными линиями вокруг дома. Часть грузов уже находится на руках туземцев, другая еще во дворе, и при ней два стража с мечами. Надвинулась ночь, и после шума и возни наступила тишина. Завтра на рассвете мы покидаем «величественный снежный замок Нагчу» с его грязью, губернаторами, аргальным дымом и дикими собаками. Рано расходимся, я иду в свою палатку и долго еще прислушиваюсь, лежа в кровати, то к говору тибетцев за стеной, то к крику ночной птицы. «Парвуа»... зовет тибетский голос кого-то из сторожей... «Парвуа», и на этом я засыпаю.
5.III. Темно, холодно, когда мы просыпаемся. Все оживлены и бодры, всех тянет в путь. С нами идет около 50 туземцев и 150 яков. При экспедиции находятся два доньера-чиновника от губернатора и проводник. К 8 часам утра все готово. Ю.Н. сообщает, что майор не желает принимать письма, адресованного генералу, своему прямому начальнику, если ему не будет сообщено содержание письма. Письмо будет препровождено при посредстве британских властей тибетскому правительству для хорчичаба, с прибавлением описания деятельности и поведения майора, последняя дерзость которого взорвала Н.К.Р. и всех нас.
И сразу все забывают о майоре. Мы садимся на лошадей, и с чем сравнить радостное чувство сознания, что мы уходим. В трех группах двигаются яки транспорта, потом 5 оставшихся из 32 верблюдов, конский табун под присмотром торгоутов и наша конная группа. Большинство наших лошадей идет без всадников, чтобы дать им окрепнуть, мы же едем на тибетских лошадках, оседланных нашими седлами. Перед Н.К.Р., едущим, по обыкновению, впереди, развевается американский флаг. За Н.К.Р. едет Е.И. и мы. Цепочку замыкает доктор, нежно зовущий приблудшую собаку, которой было дано имя «Реппу» — вероятно, потому, что приобретение ее не стоило ни гроша. Мы проходим через Нагчу. То здесь, то там нас приветствуют. У ворот монастыря стоит кучка монахов в своих вишневых плащах и плоских фригийских колпаках, одетых чуть набок. Проходим пустырь, затянутый едким аргальным дымом. Хрипло лают на нас собаки. Поселок кончен, и мы спускаемся на реку. Монголы, которые возвращаются обратно на Цайдам, посыпали лед песком, чтобы не скользили лошади, и ждут нас. Сердечно прощаемся с бывшими спутниками и переходим реку. С нами идут Кончок и три торгоута. Солнце сильно греет, небо чисто, и ветра нет. Перейдя реку, подымаемся на крутые холмы, по которым вьется тропа на Намру. Нежный голубой цвет неба, на котором вырисовываются зубчатой грядой Трансгималаи, недавно только открытые и занесенные на карту Свеном Гедином. Они белые, снежные с легкими синеватыми тенями. Е.И. выезжает вперед. По сторонам ее лошади проводник и конюх. Немного впереди молодой тибетец с развевающимися по ветру черными волосами. В одной руке у него цепь, на которой рвется вперед подаренный губернатором пес Каду. В нем что-то дикое, волчье. Тибетец в сером кафтане, спущенном с обнаженного бронзового плеча, и с мечом за поясом... это опять картинка из средневековья.
Снегу еще много, но всюду проталины. Видно много трупов скота, павшего зимой в бескормицу. Ни людей, ни зверей не видно. В высоте реет орел. Мы опять идем пустыней, чувствуешь, что опять путешествуешь, и это сознание наполняет радостью. Идем параллельно цепи холмов, над которыми во всю длину протянулось мрачное красно-туманное облако. Проходим виднеющийся вдали дзонг, окруженный стенами с приземистой сторожевой башней, расположенный в центре громадной долины, окаймленной по всему горизонту горными цепями. Потом проходим несколько аилов, около которых туземцы придавливают к земле и без того привязанных злобно рвущихся на нас знаменитых тибетских собак. Пройдя километров 30, останавливаемся около аила в ожидании транспортов, пошедших по другой дороге. Поднимается ветер, становится холодно, и радостно приветствуются показавшиеся вдалеке верблюды. Быстро разбиваются палатки, и через полчаса поспевает обед. Холодные котлеты и чай с леденцами. В лагерь приходит молодой лама, местный духовник, спрут, живущий на иждивении населения, и полный невежда в духовных вопросах. Не больше его познания и по географии. Он утверждает, что если идти большими переходами, то до индийской границы 5 месяцев пути. Спадает ветер. Вечером чудный закат — точно зарево пожара с клубящимися над ним серо-дымчатыми облаками. На юге вырисовывается цепь Трансгималаев, серебристо-белая с розовыми бликами на фоне темно-персикового цвета неба.
6.III. Как всегда в пути — встаем рано. В небе на западе полный диск месяца, а восток уже бледно окрашивается светом. Понемногу темно-синие облака делаются, клуб за клубом, — сначала розовыми, фиолетовыми, а потом становятся золотыми с серыми тенями; в отзвук им розовеют снежные Трансгималаи. Красота гор поразительна. В ней развертывается какая-то немая поэма, какая-то сказочно-прекрасная легенда...
Н.К.Р. приказывает тщательно распределить грузы, с тем чтобы по приходе на место остановки было бы сразу все, что необходимо. С трудом удается разбудить доньеров и заставить их работать. Один, впрочем, сразу понимает свое положение и начинает весело работать. Другой — принципиальный лентяй и всячески старается спрятаться от дела. Впрочем, Портнягин быстро приводит в порядок и его.
В 8 часов утра двигаемся обычным порядком. Идем равниной между высокими холмами и входим в долину реки, которая, как и большинство тибетских рек, называется Цангпо. Долина кочковатая и летом болотистая. Теперь она скована льдом. Всюду снег. Под Е.И. упала лошадь, но падение обошлось совсем благополучно.
Вчера доньеры завели нас километров на 15 в сторону. Сегодня их вообще не видно. На дороге поставлены белые палатки, которые обычно ставятся проезжающим нотаблям. Около них ожидает группа туземцев, издали высовывающих языки. Это встреча, устроенная на основании повестки губернаторов, которую везет гонец на один переход впереди нас. Но так как останавливаться еще рано — то мы проходим мимо. Со всех сторон сдвигаются горы и амфитеатром окружают узкую долину, по которой идет наш караван. Около 12 часов дня поднимается ветер, резкий, нестерпимо холодный, как всегда на Чантанге.
Около 2 часов дня останавливаемся у места, где опять поставлены для нас палатки и ждут тибетцы. Разбиваем свой стан, предоставляя слугам приготовленные нам палатки. Любопытствующие туземцы окружают невиданное зрелище и даже набиваются в шатер Е.И. Ни доньеров, ни Кончока нет... но старший торгоут берет кнут и, взмахнув им, кричит несколько тибетских слов, после которых надоедливые и дурно пахнущие туземцы исчезают, как тени. Выясняется, что доньеры не прибыли, потому что население не пожелало выполнить повинности и снабдить их лошадьми, как обычно выказав ненависть к чиновникам. Они появляются поздно — один пешком, другой на нашей заводной лошади. Несмотря на то что мы лишь второй день в пути, доньеры уже начали свои тибетские проделки — явившись к Н.К.Р., они докладывают, что яки так устали, что им надо дать день отдыха. Когда Ю.Н. рассказывает, как доньеры завели нас с дороги и пришлось поэтому идти глубоким снегом назад, утомив даром лошадей, — старшины выразили свое удивление, сказав: «Зачем вы слушали доньеров — мы их никогда не слушаем». Н.К.Р. решает идти вперед, пользуясь исключительно указаниями проводника.
В 4 часа поднимается ветер. Он рвет наши палатки, сбивает их и вырывает колья с веревками. Вместе с туземцами выбиваемся из сил, крепя и поднимая палатки. Но несмотря на резкость холодного ветра, градусник показывает –2° С. Вечером с юга надвигается не то туман, не то туча отдаленной песчаной бури, при сильном ветре, и проходит стороной.
7.III. Местность Патра. Ночью разыгралась буря. Вой, свист ветра. Палатки парусит, и лопаются веревки. Спать невозможно. Наблюдаю странное явление: на 3/4 или 1/2 минуты ветер падает и наступает полная тишина... и новый порыв бури обрушивается на лагерь. Перед восходом солнца ураган несколько слабеет, но через час бушует с новой силой и становится уже нестерпимым. Проходимая нами область Тибета так и называется «страной вихрей». Не будь ветра, погода была бы прекрасной, теплой и совершенно весенней. Но это было бы только кажущимся благополучием. Разойдись речной лед, оттай болота, и наш проход на Индию — стал бы сомнительным или, во всяком случае, необычайно трудным. И плохое имеет часто прекрасную сторону.
Двигаемся в путь. Слева от нас Трансгималаи, справа — гряда больших холмов. Местность пустынная и бесплодная. Расширяющаяся долина скрашивается системой озер, покрытых ледяными панцирями. Самое большое из них Намар-Пинзо.
Ветер буквально рвет с седла, пронизывает до костей и леденит лицо. Не знаешь, как спрятаться и съежиться от его ужасного дыхания. И думается, какое было бы облегчение иметь его со спины... Лошади идут с трудом... И мнится, что именно такой вечный ветер должен быть на какой-нибудь низшей планете, на унылой равнине ее бесплодной коры. Или — в одном из кругов дантова ада... Представление об этом ветре может иметь только тот, кто испытал его действие на Чантанге.
Удивительна любовь тибетцев к напыщенности названий. Мы проходим, например, округ, называемый «небесным округом», который получил свое название от озера «Тенгри-Нур», что в переводе означает «небесное озеро». Население, которое мы встречаем по пути, уже настоящие тибетцы-скотоводы. Кое-где видны их черные палатки и стада худого, заморенного зимней бескормицей скота. Проходим 5 1/2 часов и становимся лагерем. Все время дует ужасный, не перестающий ни на секунду ветер.
Что здесь поразительно красиво — это горы. Перед нами встает из цепи Трансгималаев гора Джонг, несколько похожая на столовую гору Капштата. И на рассвете, и днем, и при луне — хороши эти горы в разных освещениях, с разным оттенком теней на своих скатах. Здесь мог бы композитор, вроде Грига, почерпнуть свое вдохновение, и мечта его могла бы проникнуть в замок короля гор. Но не того маленького скандинавского, а другого, неизмеримо более могущественного властелина, Владыки азиатских гор. Какая мелочь перед этими — европейские горы. Мы сидим в палатке Н.К.Р. Набираются опять любопытные, которые следят за каждым нашим движением, — но у входа на цепи Каду, он изредка с рычанием бросается на тибетцев, которые поэтому окружают палатку далеким полукругом. Н.К.Р. замечает, какой должна показаться маленькой Европа после тех грандиозных масштабов, которые принимает природа в Азии.
Доньеры опять опаздывают. На этот раз они оба подъезжают верхом. На одном интересная маска от ветра с прорезями для глаз и рта. Она мягкая, матерчатая и издали дает впечатление какого-то мертвого серого лица, подходящего всаднику-привидению...
В марте месяце таяние снегов и непрерывные ветры — это ужас Чантанга. Мы отдохнем от ветров только тогда, когда спустимся в долину настоящей Цангпо, или Брахмапутры. Но она еще очень далеко...
Н.К.Р. говорит: «Когда испытываешь на себе ужасный климат пустынь Чантанга, тогда убеждаешься, какой непроницаемой заградительной зоной в тысячи миль окружены места, в которые не должны проникнуть непрошеные гости». Дальше Н.К.Р. говорит о ненужной сентиментальности по отношению к людям. Должно лишь быть стремление способствовать эволюции человечества, но не должно быть остановок перед живыми трупами, представляющими из себя только «космический сор». Живые творческие духи, а не исчезающие из жизни тени должны вызывать желание помочь и направить на путь. Человек, семья, народ, раса, человечество планеты, человечество целой планетной системы — все подчиняется одному и тому же закону... Так и Тибет, «космический сор» между нациями, — находится в периоде духовного умирания. Это такой же живой труп, как отдельный человек с потухшей в нем жизнью духа, скитающийся по кладбищу прошлого. Бесплодные пустыни самой страны, осыпавшиеся горы, оставшиеся только местами в своих каменных остовах в тысяч 15 футов, но некогда превышавшие Гималаи и вздымавшиеся в дни юности планеты на 30 и более тысяч футов. Какая польза в этой стране, за исключением одной — быть заградительной зоной чему-то другому.
Около полудня проходили гейзеры с горячей водой. Да, отсюда уже недалеко подземные огни, действие которых создает сказочный оазис...
8.III. Сегодня стоим на месте. Должна была произойти смена яков — но новые животные не оказались на предписанном месте. Губернаторы утверждали, что мы дойдем до Намру в 7 дней и нигде не будем задержаны. Все опять наврано. Несмотря на предписание, крестьяне яков не собрали. Ложь губернаторов и бессилие властей. Можно предположить, что это опять проявление лживости тибетской натуры или уловки нового вымогательства, а может быть, и нечто иное.
День солнечный, но довольно холодный. Ветер небольшой, после полудня он усиливается.
Н.К.Р. отмечает, что серебряные бляхи, носимые туземцами, ближе всего напоминают известные готские фибулы. Некоторые очень старые. Они очень ценятся тибетцами и передаются от поколения к поколению как реликвии. Купить их совершенно невозможно. Происхождение этих блях тем ближе к фибуле, в середине которой обыкновенно находилась булавка для ее застегивания, что здесь находится фальшивая булавка как напоминание первоначальной формы.
Весь день не перестает ветер и только стихает к сумеркам.
9.III. Холодное утро. Встаем до света, с расчетом, чтобы, выйдя с солнцем, успеть дойти до следующей стоянки без ветра, который обычно поднимается после полдня. Но с уходом получается задержка. Лошади ушли куда-то далеко в степь, и их приходится искать довольно долго. Солнце уже высоко, когда мы садимся в седло. День обещает быть хорошим. Небо безоблачно, и в поле маленький ветер. Проходим аил, состоящий частью из палаток, а частью уже из хижин, грубо сложенных из камней. Окон в этих хижинах нет, а дым выходит частью из дверей, частью из отверстия в плоской крыше. Очевидно, нашего прихода ждут, и из поселка выходят старшина с золотой серьгой в ухе и черно-мрачные туземцы. Стянутые льдом ручьи на переходах посыпаны золотистым песком.
У Е.И. падает маленькое боа из куницы, с мордочкой, глазками из стекла и рядом зубов. Показываем проводнику поднять — но он робеет и не решается долгое время взять рукой боа, принимая его за живого зверька, который может укусить.
Проходим аил и переходим несколько речек в глубоких берегах, со льдом, занесенным снегом. Несколько лошадей скользят и падают — но все обходится благополучно. Часа через три приходим на место новой стоянки, и благодушные туземцы с открытыми от удивления ртами окружают невиданных иноземцев. Из разговоров с ними выясняется, что будто бы до Намру еще 8 дней пути. Судя по этим данным, получаемым на каждой остановке, мы, приближаясь к Намру, каждый день отходим от него все дальше и дальше. Какая-то работа Пенелопы, распускавшей шерсть по ночам. Следует отметить, что чем некультурнее народ, тем он меньше разбирается в расстояниях и топографии ближней к своему жилью местности. Среди толпы, окружающей палатки, — какая-то личность, к которой остальные относятся с величайшей почтительностью. Довольно породистые черты молодого лица, с примесью чего-то китайского. На нем довольно чистый кафтан вишневого цвета, обшитый золотыми позументами, и короткий меч с богатой отделкой ножен. На руках — золотые браслеты и прекрасное бирюзовое кольцо. Это, очевидно, местный нотабль. Невероятно грязные женщины привели с собой детей, и мы отмечаем, как ласково с ними обращаются туземцы. Одна из женщин вместо обычных косиц имеет на голове как бы полупрозрачную вуаль, сплетенную из ее собственных волос. В толпе видны уже нового фасона шапки, остроконечные, отороченные мехом. У одного из присутствующих кафтан обшит мехом снежного леопарда, это оригинально и красиво.
Вечером Н.К.Р. говорит: «Следует отходить от ветхого мира, отрезать связь за связью, соединяющие с ним, и окончательно оторваться от ближайшего личного прошлого. Ошибочно думать, что сами воспоминания не оставляют следа и внутренно не волнуют. Иногда прошлое может показаться невозвратно прекрасным, а следует настоящее связывать исключительно с будущим. Надо иметь только опыт прошлого из минувших воплощений, но отнюдь не брать ничего из недавнего прошлого теперешней жизни. Сурово должен отвернуться от него каждый совершенствующийся ученик. Следует положить на одну чашу весов исполнение работы для Учителя, а на другую — весь мирской хлам... и первая должна поднять вверх вторую — точно она пуста».
В 6 часов вечера –1,5° С.
Как лишний факт дикости населения можно указать, что жители аила, около которого мы стоим, знают пустыню только на три дня пути во все стороны, знают понаслышке Нагчу, а о Намру никогда не слыхали.
10.III. Выходим рано поутру. Сегодня холодный ветреный день. Идем пустыней по тяжелой дороге, острыми замерзшими кочками болота. С трудом, скользя, переходят лошади промерзшие до дна большие лужи. Около 11 часов утра поднимаемся на перевал Ламси. Довольно высоко, и мы любуемся сверху прекрасным видом. С одной стороны — холмы, с поднимающимися над ними каменными остовами гор, точно причудливыми развалинами замков; с другой — цепь Трансгималаев с вершиной Джун. На равнине синеет льдом не нанесенное на карту большое озеро Ньяшин-Цзо.
За перевалом моя лошадь проваливается в глубокий снег и падает на бок, придавив мою правую ногу. Лошадь так мала, что я, упершись ей в бок, другой ногой приподнимаю ее и высвобождаюсь из-под нее. В полдень становимся лагерем.
За обедом Н.К.Р. указывает, что нашему знанию Тибета мы, главным образом, обязаны Ю.Н., так как обычный переводчик путешественников, какой-нибудь малообразованный китаец, монгол или казак, кое-как говорящий по-тибетски, — вряд ли мог бы подметить все те тонкости, которые не ускользают от Ю.Н., магистра восточных языков, владеющего тибетским языком как своим собственным. Дальше Н.К.Р. отмечает бедность торгового движения на Лхасу. В конце концов, все караваны, которые мы видели за 45 дней стоянки в Нагчу, — и несшие минимальную нагрузку — были исключительно караванами местных торговцев. Теперь мы идем большим трактом, а путь наш пролегает исключительно по целине и нигде не видно и следов хотя бы какой-нибудь дороги. Ни разу не натолкнулись мы даже на пешеходную тропу. Вообще, в Азии дороги своеобразны. Так, например, Большая Императорская дорога, ведущая из Китая на Туркестан, мощная торговая артерия — представляет из себя углубленную тропу в две ладони шириной, протоптанную верблюжьими караванами.
Едущий с нами доньер, то есть чиновник губернатора, назначенный для сопровождения экспедиции, силой снял с женщины золотой браслет и присвоил его себе. Женщина пришла жаловаться нам, а потом с двумя тибетцами мрачного вида отправилась объясняться с похитителем. Кажется, они заставили его вернуть браслет. Становится понятной ненависть населения к чиновникам от высших до низших чинов.
Мы идем, совершенно не зная, когда, наконец, дойдем до Намру. Кончок сообщил, что, может быть, мы завтра дойдем до места, где живет какой-то человек, точно знающий, сколько дней пути от его аила до Намру. Так сказали местные жители. Версии по этому вопросу самые разноречивые — говорят: 8, 5 и 3 дня пути...
11.III. Местность Чукор. Теперь идем уже не такими пустынными местами. После Нагчу есть возможность обозначать места стоянок названиями урочищ. В темноте свернули мы сегодня наш лагерь, когда начинало чуть рассветать. Над вершиной горы еще сверкает Венера... Идем по берегу озера, тянущегося километров 15 вдоль подошвы Трансгималайского хребта. Уже совсем светло. Чудно сверкает на льду цвета вороненой стали поднимающееся над горами солнце. Голубое небо, желто-коричневые горы и меньше снега. Озеро, по всей вероятности, идентично с Бом-Цзо английских карт.
Вокруг не видно ни аилов, ни скота, ни диких животных. Только лежат трупы домашних яков. В одном месте целое стадо... обглоданных остовов.
Местность становится все живописнее. Пики гор, реки, обрамленные разноцветными скалами. Начинается ветер. Он все усиливается и к 10 часам утра разражается со страшной силой. Лошади с трудом двигаются против его порывов. Начинается песчаная буря. Тысячами уколов, точно иголки, колют лицо мелкие песчинки.
Туземцы утверждают, что в здешних озерах водятся водяные коровы. Возможно, что это перепутанная версия о мифических божественных коровах — ламаистского пантеона, которые, по легендам, живут в озерах Тибета.
Около часа дня приходим на предполагаемое место лагеря. Никого нет, не собрано аргала, не принесено воды... Появляются туземцы. Оказывается, гонец, везший даик, письмо губернаторов, навернутое на палку, не пожелал приехать с прошлой остановки и здесь о нашем прибытии никто не уведомлен. Опять и опять приходится убеждаться, насколько эфемерна здесь власть и с каким неповиновением относится население к приказам правительства. Приходится убеждаться, насколько слабо действует правительственная машина Тибета. Крестьяне Чукора приписаны к монастырю Сера и фактически являются его крепостными. Сам монастырь находится недалеко от Лхасы. Издали видим расправу доньеров с непослушными. Они молотят их палками и бьют камнями. Но если присмотреться, то удары попадают только по шубам, а камни летят мимо. Доньеры выполняют ритуал и вряд ли решились бы на серьезную расправу с крестьянами монастыря.
Только что успеваем поставить палатки, как стихший было ветер разражается с новой силой. Все время приходится крепить веревки, пока по местному обычаю мы не наваливаем на палаточные гвозди и края палаток громадные камни, с которыми ветер уже не в состоянии справиться. В пути пришлось бросить лошадь Н.К.Р. — ее подарили местному старшине. Еле спасли двух других лошадей, наевшихся какой-то ядовитой травы...
Вечером мы говорим об относительности возраста, и Н.К.Р. рассказывает нам, как ему в молодости приходилось выдавать себя более старшим, нежели он был на самом деле, чтобы не дискредитировать себя молодостью. 15-ти лет он уже выступил в литературе, скрываясь под псевдонимом. 22-х он был редактором журнала, 24-х — помощником директора музея, 25-ти — секретарем «Общества Поощрения Художеств» и 30-ти — директором Художественной школы. Во всех этих случаях приходилось скрывать свои года, которые мешали ему перед маститыми деятелями искусства.
Доньеры сообщают, что жители отказываются исполнить повинности и не хотят давать уртонных животных. Приходится употребить энергичные меры. Доньеры получают поддержку от нас и теперь уже круто расправляются с непослушными. Два главных зачинщика схвачены, связаны и посажены под арест около палатки монголов под наблюдением стражи. Так сидят они до утра и утром будут доставлены к ближайшим властям. Арестованные сидят в неподвижных позах, с руками, завязанными за спиной, и почтительно высовывают языки подходящим европейцам. Впрочем, быстро обернувшись назад, я уловил на лице одного из арестованных лукавую усмешку. Физиономии у обоих бунтовщиков самые разбойничьи. К ним подходят туземцы и нет-нет опускают за шею медные монетки. Это — «жаление несчастненьких», близкое к старинному русскому обычаю.
12.III. К 8-ми часам утра все животные доставлены, и мы двигаемся в путь. Погода теплая, ветра нет, и снег почти стаял. Идем красивой долиной в горах, которые подходят к небольшому озеру. За озером уже приготовлены палатки и нас ждут местные нотабли. Но мы не останавливаемся и идем дальше в боковую долину, где и останавливаемся около ручья. Поднимается такой ветер, что ставить палатки возможно лишь всем наличным количеством людей каждую... Мешок с ячменем, лежащий на склоне холмика, силой ветра приходит в движение. Потом начинается песчаная буря. Это еще хуже. Песок набивается за ворот, в уши, в глаза и наконец в палатки.
За обедом опять говорим о водяных коровах. Тибетцы дополнительно рассказывают, что священные животные ревут по утрам, высунувшись из воды. Этим коровы переходят для нас из царства мистики в каждодневную обыденность. Ясно, что это какие-то животные — но какие? Когда же тибетцы рассказали, что коровы имеют короткую шерсть, тогда мы, сократив их размеры, пришли к заключению, что это выдры, имеющие обыкновение кричать на заре. Жизнь их в озерах Тибета — полная чаша. Ни одна лодка не бороздит водной поверхности, так как тибетцы их не употребляют, а рыба, кишащая в озерах, никогда туземцами не ловится.
Восемь дней пути до Намру, как это обещали губернаторы, уже прошли. Но добиться окончательно, сколько осталось переходов, — невозможно. Не то 3, не то 5. Удивительно, как невежествен здесь народ, нельзя себе представить другой страны, где люди жили бы в палатках, ведя, так сказать, кочевой образ жизни, и не знали бы, что делается в расстоянии двух-трех дней пути от мест их становищ.
13.III. Ночь была очень тихая, безветренная. Сделан длинный переход по безлюдной пустыне, долиной между горами. Снега больше нет, а на юге синеет льдом поверхность озера Чаг-Цзо, которое на карте обозначено именем Лангьек-Цзо. Большинство озер здесь соленые. К 11 часам подымается ветер, переходящий в ураган, и по степи ходят облака пыли. В лицо бьет песком и мелкими камнями. Придя на место, с трудом ставим палатки. И думается, по каким дорогам отправило тибетское правительство Миссию Западных буддистов, шедших с открытым сердцем и подарками в руках, и несшую прекрасные возможности. Почему не отправило оно нас южными путями, где тепло, нет ветров и песчаных бурь.
Начинает встречаться новый тип туземцев с откинутыми назад лбами и тонким профилем, напоминающих собой облик северо-американских индейцев. Проходя аил, узнаем, что до Намру два полных перехода и небольшое расстояние еще и на третий день.
Мы беседуем с Н.К.Р. и затрагиваем один за другим вопросы общечеловеческого значения. При той неслыханной битве, которая происходит теперь в мире, говорит Н.К.Р., необходимо соблюдать осторожность во всех своих действиях и движениях, дабы не дать своим противникам овладеть собой в минуты необдуманности. Говорим о том, как стираются понятия о национальности и как вместо нее рождается понятие общечеловеческого родства, родства по духу. И мне становится так грустно, что скоро, скоро придется проститься надолго с Н.К.Р. и с Е.И., — к которой я привязался всей душой. Снова придется одному уйти в жизнь... Но радует то, что мне дано ответственное поручение, в основе которого лежат и великая красота, и мужество, в основу которого должен быть положен весь накопленный мной опыт знаний. Спрашиваю Н.К.Р., как это человечество могло связать такие личности, как граф Сен-Жермен и Блаватская, с человеческой обыденностью и дерзать называть их шарлатанами? Н.К.Р., улыбаясь, говорит, что в этом применении такая кличка становится особенно почетной... Происходили ли когда-нибудь на Чантанге такие разговоры, которые ведет Н.К.Р.? Заходит солнце. После ужина сидим все вместе в палатке Е.И., и течет проникновенная мудрая беседа наших руководителей Н.К.Р. и Е.И. Чувствуется, что происходит нечто необычное в обычном. Поднимается дух в высшие сферы мысли, и не чувствуешь ни холода, ни порывов ветра, сотрясающего до самого основания зыбкие стены шатра. И опять приходит мысль, что где-то совсем близко минута расставания, но когда это будет — неизвестно, так как многие действия Н.К.Р. проявляются для нас совершенно неожиданно. Опять возвращается Н.К.Р. к вопросам прошлого. Мы ответственны, говорит он, за вызывание призраков прошлого, за вызывание из прошлого ветхого мира. Какой ужас в двигающихся в физическом мире призраках того, что на самом деле уже умерло. Необходим только синтез опыта каждой личности, работающей на ниве будущего...
14.III. Тяжелый ветреный переход. Горы, раньше являвшие собой только цепь на самом горизонте, — теперь делаются большими снеговыми массивами, у подножия которых протянулись безбрежные дали озера Тенгри-Нур. Подходя к месту стоянки, видим доньеров, высылаемых теперь заранее на места. Они хлещут за какие-то неисправности туземцев кнутами. Но это нестрашная экзекуция. Головы крестьян спрятаны в шубы, по которым гуляют кнуты. Это действие, так сказать, символическое со стороны доньеров, желающих показать нам свое служебное рвение. Около аила нас встречает бешеный лай и выбегают грозные псы, причем у каждого, по здешнему обычаю, лапа подвязана к ошейнику.
Сегодня мы стоим в виду Тенгри-Нура. Оно расположено от нас в нескольких километрах. Наблюдаем интересное явление. Тибетское племя, на землях которого мы находимся, поражает своим израильтянски-библейским типом. И к нашему большому изумлению выясняется, что оно называется «Hebra» или «Gebra». Это не лишено интереса для отыскивающих пропавшее двенадцатое колено Израилево, находящееся, по некоторым версиям, где-то около Кашмира.