|
19.IV. Прекрасный восход. Восточные стороны снежных гор лиловеют и освещаются розовым светом; а над ними бирюзовое небо утренних сумерек.
Лганье — вторая натура тибетцев. Их указание, что «существует две дороги; по одной такие перевалы, что их нельзя пройти, по другой такой маленький перевал — которого мы даже не заметим», оказалось враньем. Пошли по «легкой» дороге. На ней перевал, лошади еле его взяли и пал верблюд, груз которого пришлось перегружать на яков. Пройдя боковую долину и скользкое ледяное поле в несколько километров длины, пришлось подниматься по такой круче, что лошади еле двигались, останавливаясь через каждые три-четыре шага. Я попробовал слезть, но оказалось, что тогда лошадь совсем отказалась идти. Тащить же ее за повод из-за одышки было немыслимо... и пришлось опять с трудом сесть и так, по шагу, по два добраться до высоты. Оглядываюсь назад. Далеко за нами вся панорама пройденной нами системы Трансгималаев. Склоны гор, обращенные на юг, бархатисто-зеленые и бесснежные, мягкого тона. Внизу, точно муравьи, карабкаются вверх транспортные верблюды и яки. А наверху уже близко, почти над головой, линия хребта, который мы переваливаем, четко вырисовывающаяся на безоблачном небе. Кое-где ноздреватый, посеревший снег. На него поднимаются наши передовые всадники. Наконец, все наверху. Этот хребет выше многих остальных. Не поддается описанию красота вида и чистота редкого горного воздуха.
Мы слезаем с усталых лошадей. Перед нами спуск, такой же трудный, как и подъем. Дальше барьером стоит новая горная гряда — а дальше, за ней, какая-то иная, отличная от обычных... белоснежная, в девственном снеговом уборе. Мы собираемся тесной кучкой и смотрим на эти далекие горы. И есть на что смотреть. Это — Гималаи. Они кажутся очень близкими, но на самом деле до них не меньше 100 миль. Дальше Сикким и Непал, а еще дальше... жемчужина мира — Индия. На первом плане зеленые холмы, опудренные снегом, непосредственно за ними мрачные отвесные скалы.
Говорим с Н.К.Р. о дальнейшем путешествии и о том, что еще увидим. «Увидите Эверест — говорит, улыбаясь, Н.К.Р., — смотрите, не проглядите». И серьезным тоном добавляет: «Не проглядите, как это часто бывает в жизни, когда перед занявшимся мелочами незаметно проходит самое большое, самое ценное. Эверест — один, и ценностей, проходящих раз в жизни перед человеком, — тоже немного».
Переходим опасный покатый лед. Опускаемся ниже, и Гималаи скрываются за ближайшей к нам горной цепью. Путь лежит через ущелье с шумящим в нем быстрым пенистым потоком. Дальше — долина, запертая в высоких холмах прекрасных тонов, гармонично переходящих один в другой. Малиновые, оранжевые, желтые и нежно-зеленые. Ярко-малиновые — показывают на присутствие железо-марганцевых рождений; дальше гора бирюзово-зеленоватых оттенков — здесь наличие окиси меди.
Кочковатая долина, переходящая в нагромождение камней; зеленых с белыми жилами, розовых, белых гранитов, порфиров и других пород — целая гамма красок и оттенков. На склонах холмов появляются первые заросли туи, а под скалой пенится с шумом свергающийся с нее водопад. У заводи пасутся домашние яки, помесь с коровой. При нашем проходе они поднимают головы и тупо смотрят на нас.
Маленький перевал, равнина, потом поворот на юг между двумя холмами — и перед нами дзонг Сага. Печальный поселок с несколькими мазанками и убогим дзонгом. По недоразумению или хвастовству — тибетцы называют его Сага, что означает «приятное место». Прибегает губернатор, грязное существо в европейской засаленной шляпе. В ухе у него бирюзовый кулон в бледном тибетском золоте. Из Лхасы получен приказ о нашем приеме. Расставляются палатки, и скоро лагерь принимает свой обычный вид. Впрочем, несмотря на приказ, уртонных животных не приготовлено. Доньер, который пойдет с нами отсюда, рекомендует маршрут на Янжу. Здешние власти, так же как и крестьяне, удивлены, что из Шендза нам был дан не кратчайший путь по южной дороге, а по никем не посещаемой северной дороге. С продовольствием очень трудно. Ни молока, ни других продуктов в дзонге нет. Мясо тоже трудно достать. Лошади и мулы имеют только половинную дачу на завтра.
Недалеко от Сага мы опять видели мольбище. Оно довольно древнее, с вросшими в землю камнями. Характерен приподнятый фута на три амвон. Направление мольбища также на восток. К сожалению, из-за суеверия туземцев никакие раскопки не возможны.
Н.К.Р. сказал: «"Штурм неба" был бы хорош, если бы он превратился в исследование Дальних Миров, которые не хотят признать ни религия, ни наука». «Устремление к духовному должно быть связано с потом земного труда».
20.IV. Начинается обычная тибетская канитель. Опять нет яков и собрать их, как говорит губернатор, возможно лишь в течение 4-х дней. Потом еще обстоятельство, которое ставит здешнюю администрацию в тупик: есть, конечно, приказ из Лхасы... но нет местного даика. Н.К.Р. спрашивает губернатора, согласен ли он дать расписку в уплате 100.000 нарсангов за причиненное нам замедление и задержку вопреки распоряжению девашунга. «Ну конечно, могу, — говорит губернатор, — с меня все равно взять нечего», — и плутовская его рожа расплывается в широкую улыбку.
Н.К.Р. хотел пойти в поселок, так как мы слышали, что в Сага должен быть какой-то храм. На поверку оказалось, что храма нет. Нельзя не обратить внимания на то, что в Сага, центре обширной области — не имеется храма. Вот это знак лицемерия тех, которые нагло претендуют на елейную религиозность.
Дом губернатора, он же и крепость, одноэтажное здание, обмазанное глиной. Поселок — дзонг и одиннадцать мазанок, над которыми треплются ряды молитвенных флагов на веревках. Везде много полудиких собак. Здешние жители уже настоящие тибетцы, но ничего похожего на национальные костюмы не имеют и ходят буквально в лохмотьях. По этим лохмотьям и облику — мужчин и женщин различить невозможно.
С утра принимаюсь за приведение в порядок своего дневника. Вспоминается разнообразие тем, которые затрагивал Н.К.Р. и строил ими фундамент нового расширенного сознания своих спутников. Искусство и красота природы, археология, государственность, литература и социальные вопросы в самой неожиданной, поражающей своей логикой форме. Области психологии и воли, отношений земли и космоса и жизненная борьба как укрепление сил и знаний... Так, чередуясь и переплетаясь, вливались новые знания в наше сознание. Чувствуешь, что Н.К.Р. большой учитель жизни, и радуешься, что довелось встретиться с ним на жизненном пути. Те разнообразные отрасли знаний, которые он затрагивал, были мозаикой одной стройной системы.
Часто говорит нам Н.К.Р.: «Осознание собственных мыслей — лучший контроль над собой. Мысли должны быть четки и целесообразны — иначе это пустые мечтания. В основе последних обычно лежат только эгоистические соображения». «Прошлое не больше как догорающие костры. Кто может останавливаться на нем, когда впереди будущее с его новыми построениями и новым творчеством духа», — вспоминаю слова Н.К.Р., под влиянием которых создается какой-то внутренний пересмотр, обычно появляющийся с рождением новых возможностей.
21.IV. Оказывается, по карте Сага — большая крепость; так это и есть на самом деле. Здесь имеется гарнизон в 30 человек, без всякого, впрочем, намека на форменную одежду.
Вчера вечером тибетцы окончательно досадили нам своими невозможными выходками. С одной стороны, не выпускают нас из-за отсутствия транспортных животных, а с другой — у них нет ни продовольствия, ни фуража. 12 дней тому назад ими были получены распоряжения о пропуске нас и снабжении, и за это время — ничего не приготовили. Бараны как накануне падежа, в ячмене камни. За все цены — невероятные. За мешок ячменя в 39 фунтов — 11 1/2 нарсангов, тогда как у хоров, при удаленности от земледельческих районов и голоде в округе, с нас брали по 11 нарсангов за 60 фунтов хорошего ячменя и еще при этом наживались. Но что тибетцы доставляют нам в изобилии, — это наблюдения смеси из коварства, наглости и невежества, какое-то невозможное поношение человеческого достоинства.
Вечером у меня невольно вырвалось: «Как надоели эти тибетцы». Н.К.Р. сейчас же строго остановил меня. «Как может надоесть нам познавание? Разве мы не познавали ежедневно особенности этого народа, который в течение долгого времени останавливал на себе внимание всего мира, благодаря своей обособленности и таинственности. Теперь тибетцы уже седьмой месяц принимают все меры, чтобы показаться нам в истинном своем обличье. Как исследователям, никакие их коварства и отрицательные стороны надоесть нам не могут. Наоборот, мы должны радоваться этому неожиданному богатству материала. Нам все равно, положительны или отрицательны эти материалы для самих тибетцев. Для нас важна только достоверность фактов».
Существует ли тибетский стиль, спросил я Н.К.Р., ведь существуют у соседей Тибета характерные стили: китайский, индусский, знаменитые персидские миниатюры. Попав в Тибет, перевидав и монастыри, и дзонги, и обстановку частных людей, я не могу уловить характера тибетского стиля. Н.К.Р. ответил: «В том-то и дело, что собственно тибетского стиля не существует. Правда, мы знаем красивые тибетские танки-картины, но вспомните прекрасную китайскую живопись прошлого, оглянитесь на древние превосходные фрески Аджанты в пещерах на севере Индии, не забудьте могольские миниатюры, и вы поймете, откуда составлены трафареты ламаистских изображений древнебуддийского характера. Мы знаем прекрасные изображения, но ламаистский шаманизм мог подобрать только некоторые черты их».
Во время этого разговора подошел какой-то невероятный оборванец, в котором по серьге в ухе мы узнали солдата сагского гарнизона (впрочем, по своей грязи и оборванности начальник гарнизона ничем не отличается от своих подчиненных), который между прочим рассказал Ю.Н., что как гарнизон, так и население питаются здесь цзампой и падалью. Направляем солдата к Кончоку, и Н.К.Р. продолжает прерванный разговор об искусстве: «В противовес Тибету обратите внимание на японское искусство. Оно так же имеет, как и тибетское, корни в китайском искусстве глубокой древности, но восприняло не трафарет, а сущность его, а потому и дало ряд замечательных художников, искусство которых поистине украшает жизнь. Япония дала незабываемые образцы творчества». Н.К.Р. указывает и на обычай японцев вешать у себя в комнате только по одной картине на каждый день, на следующий день меняя ее на другую. Какое в этом сказывается понимание и почитание искусства, говорит он. Разговаривая, перехожу на картины Н.К.Р. Он редко говорит о них и особенно о своих будущих картинах. Почему? Н.К.Р. улыбается: «Рассказанная картина это почти что уже написанная, а значит, и отошедшая в прошлое вещь». Чувствуется, что новые картины Н.К.Р. будут относиться к циклу Будды, а может быть, и Господа Майтрейи.
Потом мы прошли к мендангу. На нем отбросы, дохлая собака и... людские экскременты между каменными плитами со священными текстами. Дальше уже некуда идти...
Ю.Н. сегодня рассказывал, что древние буддийские писания переводятся на тибетский язык совершенно механически, без всякого сохранения глубокого внутреннего смыла первоисточников.
Нерва дзонга не только не появляется в лагерь по зову, не только не назначает указанных в паспорте двух доньеров, но даже не дает сведений, когда будут готовы яки. И это подтверждает наши наблюдения: чем ближе к Лхасе, чем глубже в Тибет, тем все хуже во всех отношениях. И главное — это невероятная ложь во всех случаях жизни и при всех обстоятельствах. Теперь нам вполне понятно, почему в разговорном словаре Чарльза Белла одна за другой идут следующие тибетские фразы: «Не лгите», «Не лгите опять», «Не лгите, или вас высекут».
22.IV. Несмотря на конец апреля, погода стоит свежая. К полудню обычно поднимается западный или юго-западный ветер. Идут сведения, что «будто бы» завтра пригонят яков. И на всем лежит эта печать «будто бы». Мы в полной неосведомленности. Продовольствие на исходе, сахара нет, фураж вышел, и лошадей приходится кормить цзампой. Людям ее тоже не хватает. В привозном из-под Лхасы ячмене на половину веса каменья и песок. Тускло догорают дни нашей насильственной остановки в Сага.
Сегодня у меня какое-то особое сонливое состояние и полная пассивность. Такое же состояние и у многих других. Возможно, что это связано с какими-нибудь атмосферными явлениями.
Н.К.Р. сказал: «После ступени радости суровости идет ступень радости ответственного труда». «Мысли в сознании — океан волнующийся». «Следует зорко следить за своими мыслями — это начало власти над ними». «Ничто в области мысли не может иссякнуть. Через зоркость внутренней наблюдательности — фиксируются новые идеи из океанов мировой мысли».
23.IV. Сегодня к вечеру губернатор обещал подход яков. Будем надеяться, что этот четвертый день будет и последним днем нашей задержки. Н.К.Р. замечает, что в сознании тибетцев 4 и 40 дней не являют особой разницы; и вспоминает Америку, где в 4 дня строится целая жизнь. И я спрашиваю Н.К.Р.: «Вы действительно так любите Америку?» — «Ее нельзя не любить, — отвечает Н.К.Р., — уже за одно то, что там насыщенная бодростью атмосфера, и дышится там свободно, и меньше чего-то взаимоуничтожающего. Каждый, желающий там трудиться, имеет право на соискание труда со всеми остальными. Правда, условия этих соисканий бывают суровы, но они суровы для всех, и все одинаково должны прилагать свои усилия. В Америке нет искусственных привилегий и каждый должен показать весь запас своей энергии. Американцы жизненно бесстрашны, и величина американских масштабов увлекательна. Обычные россказни о материализме Америки остаются верными только для определенного типа людей, но все разнообразие других типов в самых разносторонних приложениях деятельности — дает возможность найти лучшую атмосферу. Независимость жизни, возможность труда в любой по выбору каждого сфере и доброжелательное отношение к хорошему работнику... разве это не залог для широкого преуспеяния?» — «Да ведь Вы уже почти американец», — говорю я, и Н.К.Р. утвердительно кивает головой.
Завтра, по всей видимости, удастся двинуться в дальнейший путь. В воспоминаниях Сага-Дзонг останется местом, в котором нам не умели сказать ни точного количества переходов до ближайшего этапа пути и не смогли ни за какие деньги достать продовольствия. Разве что действительно, как говорил губернатор, население питается исключительно падалью. Вот уже можно непреувеличенно назвать Сага-Дзонг замком «Нищеты и убожества».
Н.К.Р. сказал: «Христианские мученики так радостно шли на смерть, ибо они уже при жизни испытали чувство радости жизни в высших мирах, то состояние, которое в йоге Востока называется самадхи».
24.IV. Лилово-розовая утренняя заря освещает вершины гор, напудренных ночным снегом. Потом разливается яркий свет и из-за горного хребта поднимается солнце. Смотрю на градусник, –7° С.
С трудом собираются уртонные яки. Н.К.Р. посылает за нервой замка. Но он не появляется и посылает ответ, что если бы мы были тибетскими чиновниками, — то он явился бы с низким поклоном; но так как мы иностранцы-пелинги, то это другое дело. Во всяком случае, животные все пригнаны, грузы навьючены, лошади оседланы и мы выступаем.
Теперь Трансгималаи протянулись уже за нашей спиной и мы прямо идем на юг. Переходим речки, совершенно освобожденные ото льда. У тропинки высится большой черный «олений камень», обильно политый маслом и окруженный прямоугольником врытых в землю камней. По всему видно, что мольбище совершенно новое и является местом поклонения шаманствующих тибетцев. Это явление по нашему пути делается все более безобразно-значительным, особенно если сопоставить его с только что виденным нами оскверненным мендангом.
По пути Н.К.Р. обращает наше внимание на красоту отдельного пика, высящегося одиноко над горной грядой. Это — «Властитель Саги». Н.К.Р. перевидал большинство азиатских гор. «Хорош Куньлунь, — говорит он, — очень красивы некоторые повороты Тянь-Шаня, величественны Сессер и Каракорум, — но все меркнет перед Гималаями».
Через два часа пути, пройдя около 15 километров, мы приходим на новую стоянку. Крестьяне, несмотря на все даики и далай-ламские паспорта, не желают давать уртонных яков. Наш доньер очень низкого мнения о здешних крестьянах. «Они бунтари, — говорит он, — не повинуются властям, и единственная на них управа — кнут; дальше они совсем другие, гораздо лучше». Выясняется, что вместо сокращения нам опять хотели удлинить путь дней на пять. Теперь у нас хорошие карты. Районы и дороги обозначены на основании точных данных топографических экспедиций 1904 года. Обманывать нас стало очень трудно, и тибетцы недоумевают, откуда пелинги так хорошо знают местность и открывают их шашни.
В полдень жарко. Появляются мухи.
Из разговора с доньером выясняется, что не дикие племена устанавливают шаманский фетишизм, а само лхасское правительство. Мольбище, которое мы прошли, оказывается, утверждено правительством и посвящено государственному оракулу. И это — правительство якобы буддийской страны. По пути мы встретили 6 мольбищ, на которых приносятся жертвы дольменам. Странно, почему в литературе об этом низшем проявлении фетишизма в Тибете почему-то до сих пор умалчивалось. Н.К.Р. говорит, что если бы относиться к тибетцам, как к другим диким племенам, стоящим на низшей ступени развития, то все отмечаемое нами, конечно, преломлялось бы под совершенно иным углом зрения, и мы прошли бы Тибет, просто не снимая руки с рукояти револьверов. Но лицемерная узурпация лхасским правительством претензий на звание хранителя буддизма — создает совершенно иную меру суждений.
Вечером Е.И., необычно для нее, возвращается к воспоминаниям прошлого. Она говорит о нескольких случаях людской благодарности, редкой в повседневном обиходе людей, дух которых еще не может сознавать действительности. Между прочим она вспоминает, что известный русский художник Куинджи — учитель Н.К.Р., узнав о том, что кто-то невероятно злословит о нем, заметил: «Странно, я ведь, кажется, не сделал этому человеку никакого добра». Потом Е.И. вспоминает, что в 17-м году и позднее многие русские художники очень обижались на Н.К.Р. за его отъезд из России, конечно, не зная настоящих причин. И какие злобные взгляды можно было уловить, когда Н.К.Р. объявил о своем отъезде и художники увидели, что решение Н.К.Р. непоколебимо. И больше всех злобствовали те, которым было оказано в свое время много хорошего. «Со своей стороны, — прибавила Е.И., — я хорошо понимаю некоторые причины их возбуждения, зная, какое общественное значение имел Н.К.Р. в России. Непосредственно после революции имя его было именем кандидата на пост министра изящных искусств, который тогда предполагало создать Временное правительство».
Мимо лагеря проходят паломники. Они идут от священной горы Кайлас на берегу озера Манасаровар — на Лхасу. Оборванные, в лохмотьях, но вооруженные прекрасными боевыми копьями. Лица паломников внушают мало доверия, и превращение благочестивых пилигримов в нечто совершенно иное может произойти с молниеносной быстротой.
Н.К.Р. сказал: «Великий человек тот, кто силен терпением». «Наши сомнения — наши предатели».