"Пульс Будущего" http://pulse.webservis.ru

http://pulse.webservis.ru/Agni/Kordashevsky/chapter5.html

Тибетские странствия полковника Кордашевского
(С экспедицией Н.К. Рериха по Центральной Азии)

5. Центральный Тибет

15.III. Мы в округе Намру. Погода теплая, +4,5° С. Идем сначала по горной долине на юго-юго-запад и потом, повернув прямо на юг, видим перед собой в другой долине, почти у самых гор, долгожданный Намру. Горы становятся все выше и наконец запирают долину, на которой расположен дзонг. Не лишено интереса, что дороги к «городу» совсем нет, и приходится брать просто направление к нему по кочковатому болоту. За амфитеатром гор поднимается новый, еще более высокий хребет с вершинами, покрытыми снегом. Весь путь наш лежит сегодня, по выражению Н.К.Р., — по геологическому кладбищу. Везде с холмов поднимаются каменные костяки осыпавшихся горных массивов. Эти горные костяки — самых причудливых форм. То точно развалины зданий, то будто террасы с гигантскими балюстрадами... Есть места, подходящие для декораций по своей красоте и сказочно-необычным очертаниям скал.

Подходим к Намру. Если Нагчу скверен, то Намру представляет из себя нечто необычно жалкое. Вместо предполагаемой грозной тибетской крепости, как нам говорили губернаторы, на болоте стоит одноэтажное здание с мало гармонирующей с его общим видом маленькой башенкой. Дзонг окружен крепостной стеной — кладкой из глины футов в 5 высотой со многими «брешами». Над стенами дома полощутся по ветру новенькие молитвенные флаги. Кругом за стенами крепости несколько мазанок и десятка два черных палаток. На солнце лежат кое-где, греясь, никому не принадлежащие собаки. Всюду обычная грязь. Крепость представляет собой образец фортификационного искусства тибетцев, ушедшего немного дальше такового в бронзовом веке, и может быть снесена до основания не более как пятью шрапнелями полевой пушки. Переходим через полуосвобожденную ото льда речку, впадающую в озерцо, и становимся у подошвы гор на чистой песчаной площадке.

Н.К.Р. обращает наше внимание на аборигенов, толпой окруживших нас, — на их лица, особенно грубые и тупые, лица совершенных дикарей. Доньер, высланный заранее с места ночевки, сообщает, что паспорта и распоряжений по поводу нас из Лхасы губернатором еще не получено, а даик, который должен был предварить наше прибытие, — крестьянами сюда еще не доставлен. И это еще раз показывает, до чего слаба тибетская администрация, как неудовлетворительна организация служебной машины и до чего мало влияния имеет всякое распоряжение, идущее свыше.

Тибет нуждается в твердой и сильной власти, чтобы, с одной стороны, поднять благосостояние страны, а с другой — культурный уровень населения. Сами тибетцы, во главе с Далай-Ламой, не могут справиться с задачей управления страной и попросту ведут ее к политической смерти. Еще одна мировая ложь должна быть разрушена, ложь о мощи и значении Тибета как серьезного политического организма. Великий обман окутывал до сих пор Тибет чарами какой-то прекрасной и таинственной легенды. И Великое имя должно быть изъято из ставшей теперь кощунственной традиции, которая делает Тибет центром одной из величайших религий планеты. И это имя — есть имя Благословенного Будды. Не государственный организм, не духовный центр, а разлагающийся труп — вот истинный облик современного Тибета.

Вспоминается об одном недавнем и глубоко значительном видении на территории Тибета, когда статуя Будды точно ожила. Улыбнулся благостный лик Учителя и облегченно вздохнула грудь того, кто именуется «Львом закона», — в предвидении очищения Его учения.

Наше путешествие трудно, говорит Н.К.Р., но тяготы его искуплены тем, что мы узнали Тибет, как он есть на самом деле, и можем сорвать ту завесу лживой сказки, которая до сих пор скрывала от всего мира его отвратительный кощунственный облик.

Под моросящим дождем разбиваем наш лагерь на площадке за тибетским становищем, окружающим дзонг. Около полудня Н.К.Р. приглашают к губернатору. Мы идем по буеракам и кочкам болота к дзонгу. У ворот на длинном шесте утвержден темно-синий бунчук, перевитый белыми лентами, вероятно, молитвенными; его навершие — трезубец — обычный символ государственной власти. Грязный двор заставлен черными палатками и завален яковыми шкурами, тюками с шерстью и цибиками чая. Проходим темными коридорами через клетушки, в одной из которых стоит чудной работы бронзовый котел с украшениями для варки чая. Все застлано дымом аргала, разожженного на очаге. Потом попадаем в помещение губернатора. Это одновременно канцелярия, спальня и столовая Его Превосходительства. Губернатор встречает нас, сидя на тахте, и любезно протягивает Н.К.Р. свою руку. Это еще сравнительно совсем молодой человек, и, что удивительно для тибетца, лицо его чисто вымыто и не лоснится. Вид у губернатора далеко не глупый. Одет он в темно-вишневый халат, из-под которого виден другой, желтого шелка, подбитый длиннорунным белым барашком. Голова губернатора коротко острижена, маленькая бородка и немного свисающие усы. Комната обита красной материей с разводами. Тахта дешевого ковра, с наложенными на нее подушками и стоящим с правой руки губернатора низким столом. Над тахтой балдахин, под которым висит плохенькая танка, изображающая духа стихий. Он совершенно черный, со страшной гримасой кроваво-красного рта и в танцующей позе. На боковой стенке 5 русских винтовок и несколько мечей, из которых один кривой. Очевидно, здесь сосредоточен арсенал крепости. Под рукой губернатора, как бы он ни сел, всегда находятся висящие на стене револьверы. Один из них — маузер, очень оригинален в своей серебряной отделке. Слева от тахты домашний алтарь с изображениями богов, перед которыми стоят в ряд чаши с приношениями — яковым маслом и горкой риса. Всюду аляповатая, дешевая китайщина. Нас сажают справа от тахты, под окном, на низком диване. Я вошел последним, и мне не хватает места. Слуги приносят цибик чая, зашитый в кожу, покрывают ковром, и я сажусь недалеко от раскаленной печки, в которую все время подбавляют аргал. Нас обносят жидким масляным чаем, символизирующим радушие хозяина, и переговоры начинаются.

Губернатор Намру — брат жены духовного губернатора Нагчу. Сначала он заявляет, что ни сведений об экспедиции, появившейся для него совершенно неожиданно, ни распоряжений из Лхасы и паспорта для нас от правительства он не имеет. Вот о Фильхнере и каком-то другом путешественнике он имел инструкции, и это было совсем другое дело... Конечно, мы знаем, что все сказанное губернатором сплошная и обычная ложь тибетца. Мы знаем, что духовный губернатор Нагчу писал о нас, так же как и губернаторша, которая нам сама об этом говорила. Что касается приказа и паспорта из Лхасы, то и то, и другое, вне сомнений, лежит в поставце губернатора... но ему необходимо создать условия для получения возможно более крупного «подарка». Впрочем, губернатор подчеркивает, что если даже у него никаких инструкций и документов о нас нет, то раз мы идем из Нагчу и пропущены дальше таким выдающимся лицом, как тамошний губернатор, — то он во всем верит Н.К.Р. на слово и завтра же отправит нас дальше. Н.К.Р. заводит речь о сокращении пути. Оказывается, это совершенно невозможно, и к нашей потехе губернатор точка в точку указывает на маршрут, полученный губернаторами Нагчу из Лхасы. Шендза-Дзонг, до которого будто бы 8 дней пути с грузом и 2 дня налегке, и дальше на Харти-Дзонг... Несмотря на все пробы сбить его — губернатор твердо стоит на своем, и видно, как, отвечая, он тщательно обдумывает каждую свою фразу. Н.К.Р. спрашивает, может ли быть отправлена отсюда телеграмма на лхасский телеграф, для Америки и Британских властей. Но на это следует категорический отрицательный ответ не имеющего будто бы инструкций губернатора. На вопрос, почему до него не дошел отправленный с нашей прошлой стоянки даик, губернатор отвечает, что здесь области не тибетского (это в Центральном Тибете!), очень дикого и своенравного племени, которое всегда в оппозиции к властям. Он, конечно, наведет справки, почему даик не дошел, но с этими людьми надо быть крайне осторожным, так как они могут не остановиться и перед убийством чиновников, посланных на расследование, даже в 4-х переходах от Лхасы.

По окончании переговоров губернатор спрашивает, нет ли у нас чего-либо для продажи. Это, конечно, вопрос с внутренним значением. Мы уходим, и результатом переговоров является распоряжение губернатора старшинам собраться для переговоров о сборе яков.

Вечером Н.К.Р. опять встретится с губернатором, а предварительно к нему отправляется Кончок для возобновления переговоров о прямом пути на Гиангцзе и упоминания об имеющейся у нас парче, до которой все тибетцы большие охотники. Так, может, двинется дело о сокращении нашего пути. Кончок просит рассчитать погонщиков старого каравана, тщательно приняв от них вещи и обязательно на некотором расстоянии от лагеря, так как иначе могут быть кражи. Сами погонщики просят рассчитать их не тибетскими деньгами, а китайскими или индийскими. Разве эта просьба не свидетельствует об окончательном разложении тибетского государства, если его собственные граждане предпочитают его валюте — чужую.

Факт за фактом нанизываются на цепочку криминальных данных о Тибете. При расчете выясняется, что и в Нагчу, как в Чунаргене, население, купцы и губернаторы нас дружно обманывали, считая нарсанг в 15 и 16 шо, когда на самом деле размен твердо стоит на 20 шо за нарсанг.

17.III. Вчера вечером мы опять посетили губернатора. Темой разговора была самая бесстыдная торговля администратора о цене транспортных животных до следующего этапа. Конечно, наш паспорт из Лхасы у губернатора и прячется до времени под сукно по двум причинам. Первая — это невозможность сделать деньги на транспорте, как только нам будет вручен паспорт, при котором животные должны быть доставлены по казенной цене, а вторая, что можно будет сначала обобрать с нас «подарки», которые при фактическом наличии паспорта уже не за что получить. Оказывается, что даик был отправлен своевременно и пришел в Намру раньше нас. Но это обстоятельство было скрыто губернатором. Во время переговоров вызываются старшины. Происходит пререкание старшин о плате за яков, которое ведется за дверями с одним из чиновников губернатора. Следует думать, что переговоры инсценированы, цена уже установлена и губернатор имеет в ней свою долю. За то же расстояние, как от Нагчу до Намру, придется платить не 3 нарсанга, а — 7. Торговля закончена, и Н.К.Р. приходится согласиться на эту цену. Быстро вбегают старшины и, как в Нагчу, останавливаются в почтительных позах, с высунутыми языками. И на все один монотонный ответ: «лалес» — «слушаюсь». Впереди стоит какой-то упитанный Карл Моор, согнутый в три погибели. Глаза налились кровью и во время жалобных ответов в форме причитаний — вращаются во все стороны. Они с любопытством осматривают каждого из нас, скользят по стене с оружием, точно пересчитывая его, и опять прячутся за густой шевелюрой, закрывающей лоб. Топоча, как лошади, старшины выбегают, и мы уходим в лагерь.

Через доньеров доходят слухи, что губернатор очень целится на подарки. Интересно, что когда Н.К.Р. сказал вчера губернатору, что в Тибете нет человека, который бы отказался от подарка, тот блаженно, по-детски, улыбнулся. Губернатор ведет широкую торговлю чаем, лесом и шерстью.

Наше выступление предполагается завтра утром.

Создается впечатление, что назначение должностных лиц в Тибете происходит из строго замкнутой компании, дающей возможность себе и своим родственникам набить всеми способами карманы, что те и стараются сделать в кратчайший срок.

Днем идем к губернатору с тяжелым мешком серебра платить за нанятый транспорт. Вбегают старшины и становятся в свои позы. Портнягин высыпает из мешка китайские доллары... Следует короткий диалог между губернатором и крестьянами. Оказывается, последние желают получить деньги только тибетскими нарсангами — ни в коем случае серебром. «О, это ничего, я сейчас же разменяю вам деньги», — говорит губернатор и предлагает за доллар по 18 шо, когда здешние торговцы в самом Намру меняют доллары за 20 шо. И тут мошеннический сговор губернатора со старшинами. Особенно ясно это после того, что вчерашние крестьяне требовали себе уплаты именно в долларах, а не в шо. Дальше начинается торговля с губернатором. Он тверд в своей цене. Часть долларов, благодаря непониманию тибетцами языка, удается отправить с Голубиным к торговцам, которые и меняют их по 20 шо. Но у них мало денег, и остальные надо все-таки менять у губернатора. Дзонг — настоящее разбойничье гнездо. Портнягин считает доллары, и губернатор приступает к проверке счета. Грабеж начинается. Губернатор и начальник укрепленного района Намру сразу превращается в мелкого торгаша, дрожащего над каждым грошом, и глаза его алчно разгораются при виде аккуратных столбиков по 10 долларов, которыми заставлен стол. Это противное зрелище, но и не лишенное интереса. Привычной рукой губернатор откидывает одни монеты, а другие в то же время пропускает между большим и безымянным пальцами вниз, на стол. Образуются две кучки... Приходится наблюдать два типа людей: одни, видимо, совсем не умеют обращаться с деньгами, а другие оперируют с монетами или банкнотами, как ловкие фокусники. К последним, несомненно, принадлежит молодой губернатор. Теперь перед ним лежат две кучки долларов. Очень маленькая и очень большая. В первой хорошие, годные доллары. Вторая — плохие, которые он не может принять. Кстати сказать — все эти доллары получены экспедицией непосредственно из банка.

Н.К.Р. умеет обращаться с азиатами. Он приказывает собрать монеты обратно в мешок, и Портнягин сгребает доллары из-под носа изумленного такого рода оборотом дела губернатора. «Что? Почему?» — спрашивает он. «Разменяем в другом месте», — переводят ему слова Н.К.Р. Портнягин с мешком уже у двери. Спешно соглашается губернатор принять все доллары. Портнягин возвращается, и губернатор, уже ничего не отделяя, раскладывает по столу столбики. Он ведь выигрывает на одном размене по 2 шо, а может быть, и больше, на каждом серебряном долларе. Очевидно, отбор — был также трюк, и имелось наготове предложение взять и забракованные доллары, но по еще меньшей оценке. Противен мошенник, говорит Н.К.Р., но еще более противен мошенник невежественный. Удивительно во всем поведении, во всей лжи тибетцев, насколько они мало думают, что их мошенничество или ложь могут когда-либо так или иначе обрушиться на них, хотя бы в виде кары со стороны правительства, вынужденного на это под давлением других держав.

18.III. Вечером один из возвращающихся в Нагчу тибетцев сосредоточенно точит свой меч. Как исключение из правила, он очень хороший работник, всегда что-то делает и в чем-то помогает. Его отметили, и получил он вознаграждение большее, нежели другие, за свою старательную работу. Теперь он боится, чтобы его не ограбили спутники при возвращении в Нагчу.

Говорим о вчерашнем дне и тибетских старшинах. Портнягин дополняет фигуру «Карла Моора», который, как он заметил, после аудиенции у губернатора незаметно скроил по его адресу насмешливую гримасу. Оказывается, что он — горпен, то есть сотник и начальник милиции.

Лагерь убран и, наконец, мы выступаем. Яки, как и следовало ожидать, ко времени не прибыли. Сегодня мне попадается славная лошадь, очень нервная и пугливая. При уходе старым доньерам, проводникам и туземцам, провожавшим нас, щедро выдаются наградные, и при этом долларами. Тут же происходит оживленная мена их на шо. Каждому хочется иметь серебряные доллары, хотя бы для украшения платьев жены, дочерей или сестер. Обмен происходит по 20 шо, и это указывает еще раз на то, что губернатор мелкий мошенник, и подтверждает его вчерашний сговор со старшинами. Один из доньеров, одаренный особенно широко, не теряет случая и нахально утверждает, что не уплачено за каких-то 4-х яков, взятых в Нагчу. Но ему показывают бумагу губернаторов, что все счета в Нагчу уплачены, бумагу, которую предусмотрительно приказал взять Н.К.Р., и доньер, посрамленный общим хохотом присутствующих, исчезает в толпе. Маленькое мошенничество не удалось.

Наконец, двигаемся в путь, входим в горы, и долина Намру исчезает вместе с дзонгом из наших глаз. Приятно, говорит Н.К.Р., оставить за собой разбойничье гнездо и знать, что таковых остается только два на нашем дальнейшем пути. Погода приятная, теплая и без ветра. Сворачиваем в боковую долину, по которой в ледяных струях застыла река. С обеих сторон каньоны, и горы поднимаются все выше. Проходим крутой многотеррасный перевал. На северо-западе стена гор раздвигается и внизу расстилается долина, уходящая на горизонт и опять замкнутая в далях снеговой горной цепью. Местность мрачная, безотрадная, и только красива игра красок в солнечном освещении. Желтоватые луга, синеющие дали и лиловые горы с белоснежными вершинами. Быстро заволакивается небо тучами, и начинается снег. Перевал, на который мы поднимаемся, все круче, и лошади с трудом одолевают его. Незадолго до главной высоты Ю.Н. чувствует себя худо, и только сильная доза дигиталиса возвращает его силы.

Мы идем по полю грандиозного геологического разрушения. Горы точно искрошены, в камнях являя работу многотысячелетнего геологического периода. Перевал, который мы переходим, превышает 17.000 футов, дальше спускаемся в долину, и опять тундра, какие-то нелепые кочки, которые лишь в самомнении можно назвать пастбищем. Н.К.Р. говорит, что если бы тибетцу показать алтайские луга, в траве которых свободно может скрыться всадник, — то он, верно, считал бы себя восхищенным на небо. Подходим к аилу, состоящему из нескольких грубых мазанок. И опять идем дальше, без дорог, по кочкам. Малокультурна страна, в которой слабо развитая сеть дорог, замечает Н.К.Р., но что же из себя представляет государство, в котором вообще дорог не имеется. Лагерем становимся довольно высоко. Трудно дышать, и к ногам при ходьбе будто привязаны гири.

19.III. Ночью будит крик. Мягкий, протяжный, какая-то тибетская фраза. Это с пастбища подгоняют яков. Так как их здесь меняют, то, несмотря на то что мы встаем еще до рассвета, — выступаем очень поздно. Погрузка затягивается почти до 7.30 утра. Выходим в двух партиях. Первая — состав нашей конной группы, палатки и кухня на верблюдах. Все остальное идет во второй и называется нами в шутку «The great fleet». Следует и на этой остановке отметить библейские лица туземцев. Не смягченные теперешние еврейские, а грубые, топорные, с особо подчеркнутыми семитическими чертами, какими они могли быть именно в библейские времена...

Идем по склону горы, над узкой долиной с замерзшей рекой. Здесь геологические разрушения особенно сильны. Пейзаж дик, хребты гор высоки и круты. Кругом пустыня. Солнце греет довольно сильно, и ветер не особенно чувствителен. Подымаемся на очень крутой перевал, не имеющий названия. Проходим аилы — частью палаточные, частью из мазанок. С самого перевала открывается вид на долину с белеющей вдали снежной поверхностью озера Пенганг-Цзо-Ша. На горизонте она обрамлена горной грядой. Спускаемся с перевала. Путь весь в камнях, и через гладкие плоские поверхности скал привычные горные лошади маневрируют среди них с чисто кошачьей ловкостью. Солнце оcвещает местность — все ярко и красочно. Желтовато-зеленые горы мягко соединяют свои тона с цветом оранжево-желтого песка берегов реки и снова поднимаются с равнины в лилово-красных оттенках. Красиво оттеняются жемчугом теней белые облака, плывущие в высоте... Водопад застыл в оледеневших каскадах, и черные с зеленью скалы наклонились над сверкающими на солнце недвижными струями...

Впечатление, что в Центральном Тибете совсем нет диких животных, хотя их здесь никто и не трогает, как это делается на его восточных окраинах, где туземцы массами травят пушных зверей для продажи шкур скупщикам европейских и американских компаний.

Дорогой мы говорим с Н.К.Р. о ламаизме и о том извращении, которое потерпел буддизм в Тибете. Как хорошо сознавать, замечает Н.К.Р., что в Бирме, Непале, Индии и Японии, так же как и на Западе, есть большое количество буддистов, к которым это понятие можно применять в его истинном значении. И добавляет: «Берегите заветы великого Учителя жизни Будды и спасайте их от лживых и темных рук».

Становимся на место и разбиваем лагерь, а мимо по тропе проходят путники с поклажей на спине, вооруженные мечами и копьями, сверкающими своими остриями на солнце. Иногда на фоне общего безобразия застывшей жизни Тибет дает характерные бытовые картинки.

Над лагерем пролетает треугольник диких гусей, который держит путь на север. Давно ли наблюдали мы перелет таких же гусей у истоков Голубой реки на юг. Зима прошла.

Когда мы сегодня проходили мимо менданга, проводник повел нас не с правой его стороны, как это полагается, а с левой. Значит, и внешние обряды ламаизма выполняются здесь наоборот.

20.III. Выясняется безобразная подробность поведения губернатора Намру, возможно, впрочем, продиктованная ему лхасским правительством. Кончок и новый доньер, на поведение и работу которого нельзя особенно жаловаться, рассказывают, что ими получены при нашем отправлении инструкции вести экспедицию как можно дольше и наиболее длинными путями. Как раз в противоположность тому, что он говорил нам. К чему эта новая мелкая каверза. «Грустно видеть, как лживы тибетцы, начиная с правительства, генералов, губернаторов и кончая простыми крестьянами, — но еще грустнее, что этот народ со всеми его отрицательными качествами так тесно связан по общему мнению с буддизмом, — так говорит Н.К.Р. — Как можно скорее должно быть отделено великое Учение от Тибета, а драгоценная жемчужина его изъята из своего захватанного и испачканного хранилища, на звание которого тупо и нагло претендует Тибет с тем ничтожеством во главе, которое изображает из себя желтый папа».

Нельзя себе представить справедливое возмущение Н.К.Р. поведением Тибета по отношению к тем, которые шли к нему с дружески протянутой рукой и открытым сердцем. Он говорит, что есть справедливость и что не только судятся под ее весами отдельные люди, но также и целые народы со своими правителями и правительствами.

Сегодняшний переход был невелик. Вторую часть его шли при резком ветре и затученном небе. Путь был перерезан скользкими льдами десятка замерзших речек, и не обошлось без падений наших всадников. Красивы горы лиловых и темно-малиновых оттенков, покрытые местами, точно серебром, — легкими налетами снега. На равнине снега больше совсем нет: песок, галька и кочки, поросшие травой.

Останавливаемся в предгорьях, около аила, состоящего из соединенных межу собой клетушек, сложенных из камня. При нашем приближении собаки бросаются на стадо баранов, спугивают красивых турпанов, которые трогательно живут нераздельными парочками, и Каду, поймав барашка, начинает его душить. Подбежавшие пастухи отгоняют скверную собаку. Между прочим, вооружены здесь туземцы пращами, из которых стреляют с большой меткостью.

Сегодня в палатке Н.К.Р. водружена прекрасная танка, изображающая Господа Майтрейю, и перед ней горит лампада. Туземцам роздано большое количество изображений Будды Всепобеждающего с мечом в руке. Палатку окружает большая толпа, и Н.К.Р., смотря на нее, говорит: «Как печально видеть, что этому народу не дают даже намека на просвещение, при наличии тысяч лам-монахов, которые должны были бы, следуя заветам Благословенного, — просвещать народ истиной». Разговор переходит на современное положение русских в Европе, и Н.К.Р. замечает, что жить в эмигрантской среде, между людьми, не умеющими вновь построить свою жизнь и достичь благосостояния, духовного и материального, при новых условиях, — подобно тому, если бы поселиться на кладбище. В разговоре спрашиваю Н.К.Р. о слышанном мною факте из его жизни: «Я слышал, что Вам пришлось встретиться с неведомым человеком в Метрополитен музеуме в Нью-Йорке, который говорил Вам много необычного...» И Н.К.Р. отвечает: «Да, это было. Но я больше никогда не видел этого человека и не знаю его имени. Знаю только то, что он говорил мне».

21.III. Местность Лун-Мар. В обычное время покидаем стоянку. Нас обгоняет доньер верхом на яке, заседланном высоким седлом с пестрым чепраком. В руке доньера молитвенное колесо, вокруг шеи повязаны четки, а на спине громадный деревянный вызолоченный ковчег, в котором видна из-под стекла статуэтка Дзонхавы. «Полное духовное вооружение», — улыбается Н.К.Р. Проезжая, доньер посылает приветливую улыбку и вертит в нашу сторону своим колесом, не переставая гнусавить «Ом мани падме хум». Проходим узкую долину, поворачиваем в ложбину и от соединения двух рек поднимаемся на перевал. За этим перевалом виднеется другой. С высоты видны разбегающиеся во все стороны холмистые дали.

Замечаю, что чем окружающая нас местность становится красивее, чем красивее пейзаж и богаче краски — тем оживленнее становится Н.К.Р.

И сообразно с этим он напевает вполголоса. Слух Н.К.Р. замечателен, музыкальная память необычайно богата. Чтобы послушать его передачу той или другой вещи, я пускаюсь на хитрости. Завожу речь о музыке и точно случайно спрашиваю, помнит ли Н.К.Р. то или другое произведение и может ли он немного напеть его... Глубоко чувствует окружающую нас красоту и Е.И. Она делится с Н.К.Р. своими впечатлениями, которые всегда удивительно художественны и подчеркивают ее тонкое понимание красоты. По мнению Н.К.Р., местность начинает напоминать Гималаи и, отчасти, Ладак. Особенно, говорит он, характерными становятся краски. Красно-лиловые, переливающиеся в гармонической гамме в желтовато-зеленые тона; и надо всем темно-синее небо с белыми облаками.

Пройдя часа четыре, останавливаемся в широкой долине. Всюду видны геологические разрушения гор. Портнягин, который все время жаловался на одышку и влияние высот, задумал сегодня совершить весь переход пешком, несмотря на сильно пересеченную и гористую местность, и благополучно совершил этот рискованный эксперимент, доказавший его железное здоровье.

Вспоминается инцидент, который мог бы кончиться довольно печально. Как-то Портнягин сильно отстал, что вызвало большое беспокойство Н.К.Р. и Е.И. Навстречу ему, назад, были посланы из лагеря тибетцы с запиской, так как Портнягин по-тибетски не понимает. В этой записке было указано, что туземцы проведут его кратчайшим путем в лагерь. Гонцы отправились и через некоторое время, уже в темноте, вернулись с Портнягиным. И вот что произошло. Портнягин ехал в скалах на своей усталой лошади, как вдруг ему преградили дорогу два туземца, размахивающие обнаженными мечами. Нападение... и Портнягин выхватил револьвер, приготовляясь стрелять... но к счастью заметил в руках одного из тибетцев бумагу... иначе могло бы произойти непоправимое.

Вечером Н.К.Р. заходит ко мне в палатку и, поговорив, с улыбкой добавляет: «Значит, скоро расстанемся». Но где? И когда?

22.III. Местность Доринг. Теплые тона оранжевого рассвета окрашивают светлеющий восток. Понемногу ярко озаряются вершины, и из-за гор восходит солнце. Сильный холодный ветер пронизывает насквозь. Температура –15° С. Мы идем, как говорит проводник, по большому караванному тракту на Ладак. Но не видно ни караванов, ни самой дороги. По этому пути бежал Таши-Лама, учитывая вероломный характер своего светского соправителя. Идем долинами, разделенными высокими перевалами параллельных горных хребтов. Временами ветер стихает, греет солнце и становится совсем тепло. Горные пейзажи здесь очень красивы, и их красота дополняется удивительными сочетаниями цветов неба, гор и низин. Особенно обращает на себя внимание гора темно-лилового тона с белой шапкой снега. Природа создала из нее подобие двух стоящих одна за другой пирамид правильных форм и грандиозных размеров. На плоскогорье, на которое мы поднимаемся, собаки преследуют стадо диких коз, которое легко уходит от них. Спускаемся в долину и разбиваем лагерь на краю замерзшего болота. Эта местность называется «Доринг», то есть «длинный камень» в переводе с тибетского языка. И действительно, в связи с названием местности мы заметили по пути какие-то высокие стоячие камни. Надо думать, говорит Н.К.Р., что в этом есть что-то интересное. Названия местности обычно идут из очень далекого прошлого, и отмечают ими нечто необыкновенное. И действительно, так и оказалось... По дороге к лагерю замечаем целое городище стоячих камней. Устроившись и пообедав, предпринимаем с Н.К.Р., доктором и Ю.Н. экспедицию к интересному нам месту, находящемуся на километр за нашей стоянкой, и находим первую встреченную нами в Тибете археологическую ценность. Это или древнее погребение, или святилище какого-то, теперь не существующего в Тибете культа. Все комбинировано из вросших за целые века в землю камней и как бы представляет из себя три обособленные пространства. Первое вырисовано камнями как бы в виде квадратного помещения по десяти шагов в стороне. Из этого помещения ведет коридор шага в три ширины и шагов 20 в длину, обращающийся в усеченный конус и опять суживающийся в короткий проход шагов в 5, ведущий во второе помещение, продолговатое, при той же ширине второе длиннее первого, с выложенным в нем камнями сложным лабиринтом, служившим, вероятно, для ритуальных хождений. В нем двенадцать рядов ребром стоящих камней. Третье помещение святилища — круг, также ограниченный камнями и выложенный плоскими плитами известняка. В нем стоят дольмены, причем средний, самый высокий из трех, стоящих в ряд, слегка моделирован в человеческую грубую фигуру. Возможно, говорит Н.К.Р., что это сооружение восходит к каким-то друидическим временам и относится не более и не менее как к культу солнечного посвящения. К сожалению, никаких раскопок, которые дали бы ценнейшие данные, произвести нельзя ввиду того, что по законам Тибета углубление в землю и всякие раскопки являются тяжким преступлением. С интересом разглядываем мы древнее святилище, и Ю.Н. снимает несколько фотографий.

Тибетцы, как удалось выяснить еще в лагере, относятся с большим уважением к этому памятнику и приносят жертвы дольменам, что видно по тому, что три главных из них густо политы только что застывшим маслом. Мы рассматриваем с большим вниманием главный дольмен. Это гранит в рост большого человека, но узкий, со стершимися линиями моделизации. Он весь в дырах, выщерблен ветром и, видно, очень древней постановки. Н.К.Р. указывает, что надо внимательно следить по пути, так как могут встретиться еще и другие памятники. По дороге назад Н.К.Р. говорит нам о друидических посвящениях, так мало известных официальной науке и связанных с культом солнца, гораздо более глубоким, нежели это обычно думают.

Между прочим касаюсь вопроса о посещении нами Лхасы, которая от нас так близко и войти в которую не представило бы особой трудности... И ставлю вопрос, желательно ли побывать там или Лхаса вообще не входит в план нашего движения. И Н.К.Р. говорит так: «Вы же сами знаете, что Лхаса ничего из себя не представляет, кроме свалки нечистот в прямом и, особенно, переносном смысле, и должна быть очищена даже по тибетскому пророчеству. Ведь все, что нас наполняет и влечет, — находится далеко за пределами Лхасы, и те Лики, к которым мы обращаемся, никогда Лхасы не посещали».

В палатке я тщательно перерисовываю сделанный мною набросок святилища. И думается, как мало знаем мы, не имея возможности углубиться в прошлое или раскрыть недра земли. Кто знает, что находится на глубине каких-нибудь пары футов под памятником, который мы только что осмотрели. Сколько тайн окружает нас. И вспоминается странная подробность нашего путешествия. Во время ночных дежурств, когда весь лагерь погружался в сон, а мы стояли среди пустынь, — в палатке Н.К.Р. зажигался свет и кроме его голоса и Е.И. слышался еще один, третий голос, тембром ниже голоса Н.К.Р. Но чей это был голос и кто третий мог быть в палатке — я так никогда и не узнал...

23.III. Сегодня ночью было тепло. Утром ветер много мягче, нежели в прошлые дни. Ясно — все идет к весне, к теплу. Идем ущельем, взбираемся на увалы. Кругом горы. Оригинально песчаное поле, усеянное красно-фиолетовыми камнями. В кажущемся разнообразии пейзажа все же чувствуется что-то приевшееся и наскучившее. Ведь таков весь Тибет, который мы прошли. Та же мало меняющаяся расцветка, те же спуски, подъемы и горы. Впрочем, природа начинает понемногу раздвигать кулисы своей сцены. Она становится все грандиознее... Чувствуется близость Гималаев. Воздух довольно теплый, и ручьи раскрепощены ото льда. В горах пасется большое стадо диких коз. Входим в узкий каменистый коридор и постепенно снижаемся в три долины, расположенные одна под другой. Окружающие горы в причудливых формах то человеческих фигур, то каких-то животных, вздыбившихся на прыжке, и наконец одна скала в образе каменного чудовища, грустно опершегося на свою руку. Даже трещиной намечены уста в печальной складке... Дальше опять встречаем мольбище. Квадрат, выложенный камнями, и на нем три моделированных дольмена. Подъезжаю и вижу, что и они обильно смазаны маслом. Тибет, и притом Центральный, ковчег буддизма, и в то же время — камни-идолы (в народном понимании, конечно), которым приносятся жертвы. Это что-то дико несуразное...

Издали видны разбитые палатки и черная куча народа, очевидно, поджидающая нас. Останавливаемся около них, под склоном горы, покрытой громадными глыбами сползавших когда-то с ледниками камней. Некоторые камни точно отшлифованы. С любопытством встречают нас туземцы. Здесь одеяния опять несколько иные. Подкафтанья у мужчин ярче, встречаются красные, что в связи с наброшенной на одно плечо шубой очень эффектно. Женщины в особенных головных уборах, очень напоминающих старорусские кокошники. Околыши покрыты нанизанными на них сплошь белыми раковинами, а тульи с дном, выложенным серебряными монетами на темно-красной основе. Как попали сюда эти формы головных уборов, такие близкие к новгородской старине, — прямо непонятно. Опускающиеся на спины женщин полотенцеобразные покрывала, унизанные кораллами, бирюзой и серебром, тоже превратились из черных в цветные. Мечей видно меньше, но зато у каждого из мужчин праща. Общая же особенность всех тибетских племен — грязь выражена здесь еще сильнее, чем где-либо. В самом нашем лагере двойное мегалитическое погребение. Интересно, куда может оно вести, к каким археологическим открытиям? Здесь есть все, говорит Н.К.Р., от неолитических находок до готских фибул и сколков с их мечей, что никогда еще не было отмечено путешественниками по Тибету. Как жаль, что вследствие религиозного суеверия тибетцев, во избежание гнева богов не трогающих недра земли, — нельзя произвести раскопки, которые открыли бы тайны дотибетских древностей.

Здесь нищета так велика, что невозможно достать ни молока, ни баранов, ни ячменя или других продуктов. Удосужился ли когда-нибудь Далай-Лама, говорит Н.К.Р., приехать посмотреть, как живут его подданные, или, согласно своему высокопарному титулу «Океан знаний», он не нуждается в этом и предпочитает сидеть у себя в Норбулинке (маленький дворец, построенный в виде европейской виллы) и питаться милостыней наивных богомольцев.

24.III. Местность Ратри. Сегодня особенный по красочности рассвет. Оранжевое зарево на фоне голубого неба, обложенного серо-жемчужными тучами. Сворачиваем лагерь в окружении любопытных туземцев, которые с интересом помогают нам в работах.

Удается поблизости рассмотреть головные уборы женщин, которые вчера, кокетливо хохоча, не давали к себе подойти близко. Если бы они знали, что в нашем представлении далеко не ушли от макбетовских ведьм. Сегодня женщины так заняты созерцанием кухонных приготовлений, что совсем не замечают, как мы с доктором подходим к ним сзади. Интересна серебряная орнаментировка на тульях, и очень уже странно видеть под кокошниками, «вместо красивых лиц, которые часто бывают у русских крестьянок», страшные физиономии тибетянок, обильно вымазанные кровью и салом. В толпе гуляет какой-то тип с совершенно закрытым всклокоченными черными космами спутанных волос лицом и в одном плаще — это персонаж уже совершенно из времен каменного века.

Лагерь сложен, лошади оседланы, и мы стоим, ожидая, пока подойдет проводник. Какой-то тип производит вокруг нашей группы точно колдовскую операцию. Он описывает круги вокруг нас, бормоча себе что-то под нос, потом подает Е.И. хадак. Ему дают мелочи... но он отдает ее окружающим. Для тибетца — это невероятно, и Ю.Н. спрашивает, кто это такой, — оказывается, помешанный. Тот продолжает что-то бормотать и в довершение вынимает меч. Помахивая им, он еще раз обходит круг и удаляется.

Мы садимся и трогаемся в путь, провожаемые некоторое время всей толпой. Потом проходим через три связанные горами долины. В первой расположено большое соленое озеро Гоманг-Цзо. В нежных акварельных тонах пейзаж, и по горам скользят, расходясь, остатки ночных туманов. Понемногу небо очищается от облаков, и проглядывает солнце, в лучах которого рождается целая симфония красок. Горы точно в бархатистых складках, дали мягко дымчатые, и в них лиловеют контуры гор. Переходим шумящий горный поток. Течение сильное и поток широк, а воды только до колена лошади, и кажется, что скользят берега и сам куда-то уносишься с ними в одном движении, а воды стоят и течения нет.

Н.К.Р. обращает внимание на заткнутый в шапке проводника наконечник стрелы. Опять чувствуется, говорит он, что-то связанное с переселением народов... мечи, фибулы, стрелы. Все это капли в какую-то чашу доказательств. Тот крест, который мы привыкли относить только к христианству, есть и в буддизме в виде знака Акдорже; через глубины веков проходит этот символ к друидам и, запечатленный на глифах древнего Египта, — приводит к первоначальному знаку огня-жизни в свастике арийцев. Через эти неоспоримые вещи мы полагаем, что тот, кто назвал нам племена, или, вернее, народы готлов и атлов, знал, что они, вытесненные в своем первоначальном виде движением ледников, следы которых мы всюду здесь видим, — стали готами, прошедшими из Тибета на Алтай и оттуда краем южно-русских степей на Европу, и аланами, задержавшимися у Кавказа. Такой прогноз ставит Н.К.Р. и вызывает им оживленный обмен мыслями. Потом Н.К.Р. переходит к преданиям о солнечном культе и рассказывает данные о нем, которые ему удалось собрать.

На дороге встречаются туземцы и среди них женщины в головных уборах. Е.И. зорко усматривает еле заметную бляшку на одном из них. Так же зорко усматривала она на раскопках предметы каменного века, как мне рассказывали об этом участники работ Н.К.Р., археологи... Беспрерывно по 12 часов в день шли эти работы, и даже рабочие, смотря на труд Е.И., говорили: «Теперь мы скажем нашим женам, как баре умеют работать».

Издали появляется в горах черная точка. Все ближе, и вырисовывается всадник. Это гонец, который посылался из Намру в Шендза. На ружейных сошках укреплен флаг. Гонец слезает с коня и, почтительно держа в руках шапку, подходит к Ю.Н. Все в порядке, яки согнаны и власти дожидаются нашего прибытия. До Шендза три перехода. Гонца награждают, и он с пожеланиями счастливого пути покидает нас. Н.К.Р. указывает на неправильность названия проходимого нами района — скотоводческий, как это утверждает в своей книге Кюнер. Здесь нет пастбищ, а есть только сотни километров, усеянных галькой и камнями. Ни яков, ни овец, ни масла, ни молока... Дикое население влачит нищенское существование. «Впрочем, дикари — не эти несчастные, — замечает Н.К.Р., — а те, которые восседают в дзонгах, одетые в шелковые халаты и с драгоценными камнями в шиньонах своих причесок». Начинается снежная пурга, в которой мы и становимся лагерем.

25.III. Сегодняшний день знаменуется двумя интересными приобретениями, и Н.К.Р. называет его «днем креста и орла». Крест — любопытный охранительный знак, который выткан на переносье лошадиной узды еще при ее выработке и как бы стоящий над переносьем. Значит, и здесь сохранился знак креста от каких-то отдаленных эпох и, по преданиям, имеет какую-то таинственную силу. Наша находка есть лишнее доказательство вчерашних слов Н.К.Р. Одна из таких уздечек покупается для нью-йоркского Музея. Таким образом крест — в стране ламаизма. Вторая интересная вещь — металлический круг с грубо стилизованным двуглавым орлом, замеченный среди других украшений на женском головном уборе. Н.К.Р. считает эту, по-видимому, старую вещь несомненно связанной со временами готлов и переселением народов. С большими трудами удалось убедить женщину продать украшение. Е.И. хотела приобрести и целый головной убор — но это оказалось невозможным. Кокошники передаются из поколений в поколения и являются как бы семейными реликвиями, передаваемыми от матери к дочери.

Сегодня прошли опять несколько мольбищ. Переход из-за ветра очень неприятен. Идем долиной между горами с фантастическими очертаниями скал. То — точно развалины замков, то будто верки каких-то гигантских крепостей. Освещение солнца дает комбинации сепии с лиловыми тенями в горах и желто-зеленым ковром травы на равнине. Около гор на берегу реки хороший дом, окруженный каменными стенами. Это дом старшины, похожий больше на маленький форт, нежели на мирное жилище.

«И точно какой-то смотр, наше шествие через страну», — говорит Н.К.Р. Мы смотрим с ним на вереницу наших всадников и на идущие вдали транспорты, медленно движущиеся среди острых скалистых гряд отрогов Трансгималаев. И чувствуется, что мы не случайные проезжие, не обычные путешественники, но каждый момент совершается что-то большое и создается суждение, нужное для будущего.

26.III. Около лагеря находим кусок окаменевшего ила с застывшими в нем раковинами. Местность здесь покатая к югу, и высота нагорья около 14.000 футов. Можно предположить, судя по находке, что много тысяч лет тому назад плоскогорье Тибета поднялось из волн океана при очередном катаклизме. Какие грандиозные перемены и изменения меняли лицо нашей маленькой планеты. И мне вспомнилась надпись, которую когда-то сделал на своем портрете Н.К.Р.: «Из древних чудесных камней сложите ступени грядущего». Так и в этом аналогия. Строительство природы с переменами в ней и строительство духа, оба основанные на данных прошлого. Я напомнил эту надпись Н.К.Р. «Конечно, прошлое является аккомпанементом к симфонии будущего, но следует быть осторожным, чтобы не окунуться в ветхость», — отвечает он.

Идем прямо на юг. Прекрасны горы в желтых, зеленоватых и дымчатых тонах, переходящих в темно-лиловые. Появляются большие стада яков и баранов, а вдали нет-нет мелькнет стайка диких коз. Проходим темно-зеленые горы с бархатистыми складками. Одни в виде громадных холмов, другие — скалистые, с глубокими обрывами и наклоненными над долиной утесами. Поразительны эффекты освещения, такие характерные в Азии и точно созданные для театральных декораций... Навстречу нам из-под толстого льда выбивается полноводная река и опять уходит в прозрачный ледяной туннель, дающий бледное зеленоватое освещение, переходящее в темноту... Весь переход надоедает ветер. Конечно, это уже не те страшные вихри, которые делали подчас климат невыносимым... но все же в нем удовольствия мало.

Около реки разбиваем лагерь. Примером лжи тибетцев и их преувеличений можно указать, что о реке, перейденной нами по стремя, уже два дня встречавшиеся туземцы рассказывали самые страшные вещи, а на поверку оказалось, что все это ложь. По словам доньера, мы свободно можем уже завтра быть в дзонге, но местные старшины хотят почему-то растянуть наше движение на новых два дня. Рассказываются небывалые вещи о трудности пути, о том, что на перевале стоит замерзший караван... Ни дня не могут тибетцы обойтись без этой скаредной лжи, которая наполняет всю их жизнь. «Только тогда вы не испортите себе настроения, если сразу не поверите словам тибетцев», — говорит Н.К.Р.

27.III. Идем по феерической местности. Красивые очертания гор, самые неожиданные комбинации света и тени, а главное — эффекты красок поразительны. То точно накинутые на склоны гор старинные гобелены, во всей неприкосновенности их смягченных временем нюансов, то самые смелые сочетания красок, которые только могут найтись на палитре великого художника — природы. Красивы и скалы, дикие, своеобразные, чаще всего костяки осыпавшихся в далекие от нас времена гор.

Долина с небольшим замерзшим озером. Поток, вливавшийся в него с каменных террас, теперь застыл во льду. Впервые идем по тропинкам, вьющимся по склонам холмов, с убранными по бокам камнями. Это караванная дорога. За все время пути от Намру мы встретили один караван и одного всадника, который, впрочем, оказался нашим собственным гонцом. Ветер к 12 часам дня становится очень сильным и превращается в бешеный ураган, в котором мы с большим трудом ставим лагерь. Обычный южный ветер с Гималаев сменяется северным. Завтра предполагается приход в дзонг Шендза. Выясняется, что река, которую мы сегодня прошли, называется «рекой свастики». Ветер несносен. Он несет облака пыли и песка.

Стоим лагерем около озера, невдалеке от аила. Женщины носят здесь свои шубы подхваченными гораздо короче, почти до колен, а головные уборы их изменились и стали похожими на шотландские фуражки, как их там носят пастухи, — но только не мягкие, а твердые, с острыми краями широкой тульи.

Завтра в Шендза надеемся найти паспорт из Лхасы, который правительство могло уже десять раз прислать нам. И что же должен представлять из себя Далай-Лама, приказы которого так медлительно исполняются.

Н.К.Р. указывает, какая роскошь идти по бесконечной картинной галерее природы, полной ее мастерством, таким великим и захватывающим. И видно, как досадно Н.К.Р., что из-за глупости тибетцев нельзя запечатлеть тут же видимые им красоты. Каждый невинный этюд был бы признан съемкой карты, чего страшно боятся как китайцы, так и тибетцы, — и мог бы помешать нашему продвижению на Сага-Дзонг, и так уже добытому с невероятным трудом.

Вечер закончился позорным наказанием Каду, загрызшим барана. Привязанный к своей жертве — он провел всю ночь на дворе вместо теплого ковра в палатке Ю.Н.

28.III. Шендза-Дзонг. Восходящее солнце золотит вершины гор, среди которых в маленькой котловине стоит наш лагерь. Свернуты палатки, нагружены яки, и мы садимся на лошадей. Выходим без ветра, в полной тишине. Нельзя вдоволь налюбоваться красотой гор, их красками и бархатистостью склонов. В одном месте причудливая скала венчает вершину, будто развалины небольшого рыцарского замка, как они бывают на Рейне. Идем неглубокими песками, частью галькой. Нет ветра, который спирает дыхание, леденит руки и свистит в ушах. Лошадям легко идти. Мы едем с Е.И., Н.К.Р. и я, — и она рассказывает нам о своих впечатлениях от Венеции. Картина за картиной встают перед слушателями в образном и красивом рассказе Е.И.

В двадцати шагах от нас с треском крыльев вспархивает стадо горных курочек, поднятых собаками. Полого поднимаемся на высокий перевал, на котором нам, согласно словам тибетцев, следовало бы увидеть страшное зрелище мертвого каравана, стоящего во льдах. Снега нет, тепло, а прямо перед нами поднимается большая гора со снежной вершиной. Это — Джекан. Внизу прекрасный вид: река, а за ней широкая долина, на горизонте которой протянулась горная цепь в лиловой дымке. На западе голубое Чаринг-Цзо, уже с проталинами.

На середине равнины скучился своими мазанками Шендза.

Спуск очень крутой, и приходится вести лошадей на поводу. Это один из самых трудных спусков последнего времени пути. Сходим в равнину. Маленькая лошадка, на которой я еду, отстав, рвется к остальным лошадям и, закусив железо, понесла. Идет опасная скачка по кочкам и замерзшим лужам, пока я, наконец, не скручиваю упорную тибетянку. Переходим реку, которой нас опять совершенно неосновательно пугали, и входим в поселок. Такая же грязь и беспросветная безысходность, как в Нагчу и Намру, — только меньше собак. Становимся на лужке за дзонгом, обнесенным невысокой стеной одноэтажным зданием, от которого нас отделяет ручей в глубоких берегах. Вся администрация уехала в Лхасу на новогодние торжества в Потале. Нам приготовлено помещение в дзонге, но какой смысл терять лишний день жизни в палатке, на свежем воздухе! Доньер сообщает, что из Лхасы получены для нас паспорт и бумага с распоряжением отправить экспедицию прямо на юг, без всяких ограничений. Мы идем отсюда в направлении на Харцзе-Дзонг. Совершенно не лишено основания предположение, что паспорт догнал нас из Намру, скрытый во время нашего пребывания там губернатором. Характерная подробность, что очень трудно узнать имя любого тибетского должностного лица, сообщаемое в редких случаях и с большим неудовольствием... Дорога наша лежит через внутренний Тибет и теми путями, которыми не шел еще ни один европеец.

Население Шендза ничем не отличается от населения других дзонгов и так же убого, как везде. Здесь головные уборы женщин уже совершенно оригинальны. Они похожи на ажурные треуголки наполеоновских маршалов и состоят из деревянных основ, увешанных разными украшениями. У мужчин кафтаны оторочены леопардовым мехом.

Длинными рядами стоят на веревках приготовленные яки, а невдалеке пасется табун, из которого мы выбираем себе лошадей. Тибетская лошадь ростом вроде среднего пони, но крепка, вынослива и привычна ходить в горах. Европейцев она почти к себе не подпускает, и самая трудная задача на нее сесть. Раз в седле — задача решена... По статьям лошади Центрального Тибета гораздо лучше, чем на севере Тибета, и монгольских, исключая тех, которых пришлось видеть на Цайдаме. После обеда идем на прогулку в поселок. Мазанки, бедный монастырь и ни одной лавки. И это значительный пункт на Непальской дороге, отмеченный кружком города на всех картах...

29.III. Происходит размен долларов. Население считает полновесный китайский доллар равноценным индийской рупии того же достоинства серебра, но в три раза меньшей. Наивность или мошенничество. А менять надо для платы за нанятых, правда, уже по казенной цене, животных. И тут обрисовывается коммерческая жилка губернатора Намру. Появляется наш доньер с двумя мешками шо, которые на всякий случай были переданы ему тибетским сановником... если бы представился случай произвести банковскую операцию размена... Конечно, приходится отдать доллар по 18 шо, дав губернатору заработать по два шо на долларе. Здесь предлагалось только 14. Но зато появление доньера с шо произвело на готовившихся сорвать с нас серьезный куш дельцов Шендза впечатление разорвавшейся бомбы.

Выходим поздно. Ночью над лагерем пронесся ураган, а с утра дует ветер, и куда ни повернешься — все кажется, что он прямо в лицо. Нет ничего противнее этого ветра. Направляемся к озеру Чаринг-Цзо. Оно очень длинно, километров 25, и около 10-ти в ширину. Темно-синее, оно очень красиво, окаймленное красными горами, с опрокинутой над ним чашей голубого безоблачного неба. Горы меняют краски с песочно-желтого тона берега до темно-красного, переходящего в лиловый — вершин. Навстречу едет тибетец, и его шапка с опущенными ушами напоминает азиатский шлем времен Чингиз-хана. Проходим реку со струящейся поверх льда водой, всходим на склон горы, и с него открывается новый вид на озеро, с поверхности которого частью сошел покров льда, и серебрится на солнце темно-синяя вода. Иссиня-черная, она переходит в темно-бирюзовый и фиолетовый тон на мелях. Чуть волнуется вода в ветерке, и белые барашки бегут по ее поверхности на песчаный берег. Туземцы говорят, что в озере Чаринг-Цзо живут круглые животные с распростертыми лапами. Возможно, что это пресноводные черепахи. Поднимаемся над озером по скалистому карнизу. Если бы не ветер, от которого шатается стоящий человек, а лошадь с трудом идет, то наслаждение от красоты пейзажа, мягкости и нежности тонов и необычайной прелести озера — было бы полное. Но теперь это все оцениваешь как-то меньше.

Ставим лагерь при шторме, который усиливается и превращается в ураган. Издали противно кричат турпаны. Мою палатку кренит, вырывает гвозди, и ветер, подбившись под брезентовый пол, приподнимает его вместе с кроватью, на которой я сижу, записывая свой путевой журнал, и я падаю, а полотнище палатки прикрывает меня. С трудом поднимают ее люди и спешат к другим, которые в таком же состоянии аварии. Туземцы утверждают, что эти вихри продолжаются до июля, после которого наступает время дождей.

30.III. Встаю очень рано. В мерцающем свете луны спит лагерь. В темноте тонут коновязи, на которых около полутора сотен яков; наши верблюды лежат кучкой, а дальше видны неверные силуэты пасущихся мулов и лошадей. Около яков расположились кучками туземцы. Зрелище нашего расположения — довольно внушительное. Облака ползут по земле у подножия гор, а в отдалении чернеется поверхность озера. Часть неба без туч и сверкает звездами. На рассвете просыпается лагерь. Наш «great fleet» ушел до рассвета, чтобы пройти опасный карниз, не мешая нам. На помощь при прохождении его посланы из соседнего аила туземцы. Лагерь свернут, и мы идем к горам, на крутой подъем. Окрестные горы в зеленоватых тонах гармонично сливаются с песками, по которым мы идем. Озеро от нас закрыто, и только в одном месте между двумя скалами открывается вид на его бухту; чернеют вдали темно-синие горы, убранные белыми мантиями снега, точно рыцари в орденских плащах... Потом поворачиваем в долину и по круче карниза проходим небольшое, уже вскрывшееся озеро. Издали поверхность его совершенно черная. Окаймляющие горы фиолетово-малиновых тонов, а небо над ними нежно-голубое. Вблизи поверхность озера, благодаря окраске дна, меняет свой черный цвет на темно-синий, бутылочно-оливковый и ярко-малиновый. Но вот рябь подергивает воду, и она вся делается иссиня-зеленой. Точно какая-то занавесь задернулась... Сочетание тонов воды, гор и неба — прекрасно. Ветер опять усиливается, но он уже не такой ледяной, как в прошлые дни.

После пяти часов пути — приходим к аилу. Вокруг пасутся очень недурные лошади. Впервые вхожу в туземную черную палатку. Ячья шерсть, из которой она сделана, правда, просвечивает, — но несмотря на порывы ветра снаружи, палатка вполне предохраняет от него. Наверху, во всю длину палатки, отверстие, в которое выходит сизый аргальный дым костра, разложенного посередине и обложенного несколькими камнями в виде примитивного очага. Разгорается костер, и даже становится жарко, но от едкого дыма никуда не спрячешься.

Н.К.Р. говорит: «Окошко духа в человеке обычно затуманивается, а потом и совсем закрывается наркотиками, алкоголем и табаком».

31.III. Ночью сравнительно тихо. Встаем при безветрии, но как только выступаем, начинается вихрь, который методично, не ослабляясь ни на секунду, преследует нас целый день. Совершенно неправильно наблюдение некоторых путешественников, что на Чантанге ветер стихает в весенние месяцы к часу дня... Он дует здесь и ночью и днем, за малыми исключениями. Моя лошадь временами останавливается, не будучи в состоянии идти против ветра, и жалобно ржет... Идем по узким коридорам между скал, выходя временами на карнизы. На спусках некоторые лошади, в том числе Н.К.Р. и Е.И., падают. Лошадь Портнягина понесла его, и нога осталась в стремени при падении. Бывшие вблизи туземцы успели схватить болтавшийся повод и тем предотвратили несчастье. Несмотря на то что градусник показывает днем до +10° С, — тепло только на самом солнце, и в палатках приходится оставаться в шубах, то есть в том платье, в котором мы не мерзли в –25° С зимой. Проходим по широкой долине и поднимаемся на горные кручи. На ближнее озеро спускается стая диких уток. В пейзажах долин преобладают зеленовато-желтые тона прошлогодней высохшей и короткой травы. Горы по-прежнему — в красоте всевозможных оттенков, от светло-желтого до темно-пурпурного. Е.И. замечает, как особенно безобразны, при всей этой чистой красоте природы, темные пятна в далях — обычно грязные, черные места прежних туземных стоянок. Грязь и черный цвет неразрывно связаны с тибетцем.

Проводник, ведущий нас сегодня, тоже в шапке, подобной шлему. Белая, с синими ушами, опущенными вниз, точно кольчужная сетка.

Наконец, после тяжелого перехода становимся лагерем. Ветер действует на нервы. Треплет и качает палатку, воет, свистит, а чуть порыв его сильнее, так вырывает гвозди и валит наши шатры. Узнаем от местных старшин, что Фильхнер здесь уже не проходил, а был отправлен правительством по более северной дороге, и что до Ладака ему придется идти не меньше 6-ти месяцев. Сегодня также выяснилось, что мы не получили маршрут Тенгри-Нур — район Лхасы-Гиангцзе исключительно потому, что Н.К.Р. на этом пути совершенно не настаивал. И надо полагать, что этот прямой путь был бы довольно тревожен и мог бы быть и опасен. Невольно вспоминается эпизод британской экспедиции 1904 года, когда в самый лагерь англичан, тщательно охраняемый воинскими караулами, — все же проник фанатик-лама и зарубил двух офицеров.

В лагерь приходит туземец. На нем белая шапка с опущенными ушами и красным шариком из коралла наверху. По рисунку она очень напоминает шлем римского легионера. Костюм туземца — черный кафтан и красные сапоги... сочетание цветов его наряда очень красиво. Вот уже целый год, как наши глаза отдыхают на живописных национальных костюмах народов центральной Азии и гармонии цветов, в которой азиаты, несомненно, умеют разбираться. Отвратительно будет опять увидеть «тройки», пиджаки и жокейки европейских низших классов. Да и хорошо носимый европейский костюм мало радует глаз. Вечером Н.К.Р. замечает, что красота и ее понимание есть первое условие для движения вверх по лестнице духа.

Интересны подробности паспорта, присланного нам из Лхасы. Правительство, возглавляемое Далай-Ламой, никак не хочет признать в Н.К.Р. — Посла Западных буддистов и цитирует его как Великого посла, почему-то, американского парламента. В одном из пунктов этого паспорта указано, что охота нам строго воспрещается. Неужели такой пункт уместен, если даже хорчичаб в своем письме в Лхасу отметил, что нами не убито ни одно дикое животное, а ведет экспедицию Н.К.Р., который, вероятно, знает заветы Благословенного не хуже, если не лучше «рябого монаха», как тут в насмешку называют желтого папу. Совершенно не упоминая в паспорте Посольство Западных буддистов, этим самым, говорит Н.К.Р., Далай-Лама принимает на себя ответственность за отделение ламаизма от буддизма и разделение последнего, вопреки заветам Благословенного. Время покажет, где будет истина Учения Будды, — на Востоке или на Западе.

Несмотря на многоречивость охранной грамоты лхасского правительства, мы сохраняем в полной готовности наше боевое оружие, наличие которого здесь более нежели необходимо. Не далее как вчера мимо нас прошел правительственный караван, окруженный конвойными с ружьями, на сошках которых хлопали в ветре разноцветные флажки. При караване вели двух разбойников, закованных в цепи. Они ограбили и убили на большой дороге путешественников. Оказывается, тибетцы совсем не так безобидны и миролюбивы, как это представлялось. Смотря исподлобья, прошли мимо нас преступники. Лица их злобны и мрачны, шубы в жалких лохмотьях, и в такт их шагов позванивали цепи...

Вечером после ужина слышим пение под аккомпанемент какого-то струнного инструмента. Муж, жена и маленькая дочка. Тибетец играет на инструменте, похожем на китайскую гитару со смычком. Мать и дочь притоптывают и приплясывают, подпевая. Это жалкое зрелище, и в нем нет ни красоты, ни грации. Девочке дают хорошее вознаграждение, и все трое благодарят Е.И. новой песней и новым подплясыванием под аккомпанемент гитары. Вся музыка тибетцев — испорченный китайский примитив.

1.IV. Выходим рано, так как предстоит двойной переход, с переменой яков посередине пути. Погода сносная и ветер невелик. Идем долиной между гор. Изредка по сторонам виднеются небольшие озера; пейзажи все те же. Интересна гора в тигровой расцветке — в перпендикулярных земле полосах, желтых и черных. С утра голубоватая дымка, в которую уходят дальние горы. Проходим могучий хребет, параллельный Трансгималаям и не отмеченный ни на одной карте. Поражают эти неточности карт. Н.К.Р. отмечает, что самые безответственные и свободолюбивые люди — картографы и что ответственность за точность созданных ими карт должна была бы быть сильно повышена.

На полпути меняем лошадей и яков. У аила все приготовлено, что совсем непохоже на обычай тибетцев. Быстро переседлываются лошади, и мы идем дальше. Яки перегружаются под наблюдением Портнягина, и скоро мы видим их черные точки, пришедшие в движение. В палатке доньеры угостили меня чаем, подболтанным белоснежным овечьим маслом и цзампой. Получился наваристый суп-пюре, который утолил голод и сразу согрел. По пути встречаем стада диких коз и горных курочек.

После почти восьмичасового пути мы подходим к установленным для нашей встречи палаткам с горящими кострами и кипящей водой.

Вечером поразительно красивый закат. Гряды облаков образуют завесу, окрашенную ярко-персиковым и оранжевым отсветом, а на этом фоне вырисовываются одними силуэтами темно-лиловые цепи гор.

Н.К.Р. при расстановке палаток обратил мое внимание на то, что у одного туземца висели на поясе четки, завершенные крестом, самым настоящим католическим крестом, как он бывает на четках в монашеских орденах Запада. Какой значительной темой исследования, говорит Н.К.Р., могло бы быть изображение креста в буддийской жизни.

2.IV. Выступаем с зарей и проходим мимо озера Пуг-На-Цзо. Оно в серебристо-дымчатом освещении, окаймленное, точно рамой, светло-желтыми песками. Над ним полнеба заволокло грозными свинцовыми тучами. С одной стороны — приветная лазурь и теплое, сверкающее лучами солнце утра, а с другой — горы, уже затянутые туманами белой пелены, в которой танцуют и кружатся снежинки; начинается снег пополам с дождем. Сразу пахнуло холодом, завыл ветер и вокруг потемнело. Горы дымятся туманами, и по их скатам ползут облака. Точно иглами, нестерпимо колет лицо. Морды лошадей заиндевели, и с них свисли ледяные сосульки. Идем красивой долиной, поворачивающей на юг. Справа и слева высокие горы с пологими скатами. Только в одном месте скат обрывается головокружительным отвесом, завершающимся у самого основания гор причудливыми черно-зелеными скалами. Ветер ни на секунду не унимается, всюду клубятся туманы безнадежно испорченной погоды.

И мы говорим с Н.К.Р. о том, что, проходя суровый Тибет в апреле, мы пропускаем в его снежных бурях весну с ее теплом, клейкими листочками и запахом земли. Тем возрождением жизни, которое люди инстинктивно так чувствуют. Впрочем, Н.К.Р. больше любит холод и предпочитает чистый воздух высот Тибета всему другому. Он говорит, что оккультная работа должна всегда делаться в чистом воздухе и в холоде.

Около полудня подходим к аилу, где, как и вчера, мы сменяем животных в середине пути. Через полчаса идем дальше. Опять ветер, опять ледяной дождь со снегом после нескольких минут тепла в шерстяной палатке около раскаленных камней очага и чашки масляного чая. Проходим долину с чуть намеченными среди туманов стадами баранов и яков — и поднимаемся на крутой длинный перевал Пан-Чан-Ла, по надписи на карте находящийся на значительной высоте. С трудом поднимаются на него лошади, по временам останавливаясь и тяжело водя боками. Н.К.Р. обращает внимание на то, что наполовину снятая временем гора, через которую и пролегает перевал, — находится в периоде полного геологического разложения.

Наверху — точно все ветры сорвались как собаки с цепей. Но все же мы ведем с Н.К.Р. беседу, несмотря на то что постоянно приходится переспрашивать, так как из-за ветра временами почти ничего не слышно. Н.К.Р. говорит о древних танках, на которых изображается белый Будда, Будда белой расы, один из уже бывших на земле. И хотя имени Его не зафиксировано, но всем должно быть ясно — кто этот Будда.

Наконец, перевал за нами. Дальше спускаемся по ущелью в широкую долину с озером на горизонте. Над горами тяжелые тучи, и в призрачно-фантастических клубах ползут по земле туманы. К концу сегодняшнего, более нежели 8-часового перехода ветер стихает и погода проясняется. Долина желтеет пастбищами, и ароматно пахнет прошлогодняя трава. Везде рассыпано по равнине много стад. У одинокого холма стоит дом местного старшины. Озеро вдали это Нанце-Цзо, с зеркальной поверхностью уже набухшего льда. Нас ждут, разбиты палатки и есть кипяток. Последнее всегда особенно важно, так как дает возможность немедленно выпить кружку горячего чая и сбить болтушку из цзампы. Разбив палатки, становимся на отдых после тяжелого перехода.

Н.К.Р. говорит: «Настанет время, когда произойдет соединение церквей и религий. Но это соединение произойдет не на догматах, ныне существующих в них, а на новых, которые своей значительностью покроют догматы разделяющие как второстепенные и несущественные». «Реальность — куриная видимость».

3.IV. Местность Нотам-Ген. Встаем с рассветом при довольно сильном морозе и в 8 часов, несколько позднее обыкновенного, — уходим. Поднимается солнце, и становится тепло. Погода прекрасная, и она дает нам возможность безмятежно любоваться красотой, окружающей нас. Сегодня она по преимуществу вся в тонах и красках. Идем по широкой степи, окаймленной со всех сторон горами и сверкающей на западе полосой озера Нанце-Цзо. Зелено-желтая степь, фиолетово-пурпурные горы и голубизна неба с продолговатыми белыми облачками. Проникновенно торжественна окружающая тишина. В ней ни шороха, ни звука. Если сочетать с красками пейзажа белизну снегов, покрывающих вершины гор, то получается удивительно гармоничная картина перехода тонов в тона, смягченная нежностью красок далей. В степи пасутся стада диких коз и куланов, перемешанных с домашним скотом. То здесь, то там курится синий дым черных становищ. Проходим отдельный холм с осыпающейся одной стороной. Он очень красив. Фисташковый грунт переходит в цвет «сомон» на одной стороне. На другой — бархатистые темные тени, положенные на зеленовато-бутылочный фон. Земля, небо, горы и дальняя полоса озера — все купается в лучах яркого южного солнца. Особенно приятно, что без ветра можно говорить.

Еду с Е.И., и она говорит о великих Учителях человечества, которые всегда слышат малейший стук ищущих приблизиться к Ним. Но ворота открываются только тогда, когда ищущий приближается не во имя личного, не во имя искания одних только знаний, но уже осознавший, что работа ученика должна быть направлена во имя общего блага, во имя эволюции ближних и дальних миров всей Вселенной. Дальше Е.И. отмечает суровость Учителей и то, что наставники и учителя, прощающие и утешающие, есть худшие предатели, которые заглушают голос духа, стремящегося к искуплению и возмещению. Е.И. говорит о переносе сознания с низших планов к высшим, от земного к духовному. Дальше мы говорим о легенде, сложившейся около Жанны д'Арк, о той красоте, которая овеяла имя сожженной по инициативе сэра Джона Тальбота маленькой пастушки, водившей французские войска к победам. Отчасти должна она за этот романтический ореол английскому солдату, возведшему ее на костер, — иначе не сложилось бы вокруг ее образа такой красивой поэтической сказки — может быть, одной из красивейших сказок действительности. И если девушка мечтает в наши дни о красоте и о подвиге, то разве не предстает перед ней в смутных видениях образ Орлеанской героини. О многом говорим мы, и так становится грустно, когда думаешь, что так близка уже разлука с Е.И. и Н.К.Р.

Около полудня опять поднимается ветер. Он становится все сильнее, но не доходит до обычных пределов. К 2 часам дня разбивается лагерь, и все расходятся по палаткам после скромного обеда.

Н.К.Р. говорит: «Душа — капля. После смерти вливается она в Океан мировой жизни — Царствие Небесное. Но эта капля должна быть такой же чистой, как вся масса, иначе она не сможет с ней слиться и войти в нее».

4.IV. Жарко, не спится, и под утро слушаю, как начинает просыпаться лагерь. Кончок, тибетец, приставленный ко мне для услуг, приносит в палатку чай. Пора вставать. Быстро встаю и выхожу из своего шатра. Все небо затянуто опаловыми облаками, и через туман проглядывает бледным диском встающее солнце. Все окрестности застланы испарениями, сквозь которые еле обрисовываются контуры гор. Спустя полчаса туман поднимается и вокруг нашей долины показываются обступившие ее горы. Ветра нет, вокруг эта удивительная тишина, которую ощущали только бывавшие в пустынях. Ни шелеста, ни шороха, все погружено в немую тишину. Идем через степь. Выскочит из-за кочки заяц, покажется вдали стадо куланов — и это все.

Природа становится все более величественной и горы грандиознее. Особенно ярки сегодня краски. Желто-зеленый холм, по которому скользят тени облаков, точно перегибается в нашу сторону длинной полосой обвала ярко-пурпурного цвета и остается позади. Одна гора, песчаная, поросшая местами травой, переливается пурпурными и оранжевыми тонами, смягченными бархатистой дымкой дали. Другая в тонах сепии, переходящих в нежные зелено-желтые краски, опять же с бархатистыми отливами теневых гамм. Долина, по которой мы идем, с уже журчащими ручьями, окружена массивами гор. И вдруг при повороте эти горы точно расступаются по мановению волшебного жезла и перед нами открывается новое широкое пространство с отрогами далеких уже Трансгималаев, покрытых белыми шапками снега. К их подножиям тесно подошло большое озеро Данграюм-Цзо.

Идем уже около 7-ми часов, и я большую часть пути еду с Н.К.Р. Он говорит о перевоплощениях, забытом догмате, который некогда осмысливал христианское учение, бывшее тогда еще цельным и неразделенным. Осмысливал своей неопровержимостью и логичностью. Этот догмат в скором времени научно и властно войдет в жизнь современного человечества в виде нового пути в царство духа, как новый реальный фактор вседвижущей психической силы; сочетание прежних эзотерических дисциплин со вновь даваемой человечеству агни-йогой. С другой стороны, Н.К.Р. указывает на весь ужас душевного состояния тех, которые прилепились к призракам погрузившегося в небытие ветхого мира. «Кладбище прошлого, —говорит Н.К.Р. — Зачем прозябать среди могил, когда можно жить полной прекрасной жизнью перед перспективами яркого будущего. Будущего, дали которого теряются в лучах бесконечной эволюции миров».

Незаметно проходит путь, сокращенный беседой, и вот мы уже подошли к заготовленной стоянке. Вечер, садится солнце. Острые пики гор, до половины покрытые снегом, в фантастических тенях. Подножия мрачные, черные — а над самой цепью точно остановилось на ночлег облако, залегшее у вершин. Это цепь Тарке — так называются по-тибетски северные отроги Трансгималаев.

Н.К.Р. говорит: «Бороться, создавать и непоколебимо проводить свою идею — в этой работе создается облик человека». «Не следует отделять физический мир от духовного — они связаны, и их разъединяют по незнанию. Самая мудрая формула жизни: всегда соединение и никогда — разъединение».

5.IV. Теплое утро и прекрасный рассвет. Восток уже озаряется бледным предвестием зари, а на западе ночное темно-синее небо и в нем полный диск бледнеющего месяца. Жемчужно-розовым светом начинают озаряться снеговые шапки темных скалистых гор, потускнел и спрятался за громадами хребта Тарке месяц, и синева неба переходит в нежную лазурь. И вдруг и горы, и долина, и самое небо заливаются ярким солнечным светом радостного утра.

В безветрии, в тепле двигаемся мы в путь то по мелкому золотистому песку, то по скрежещущей под копытами лошадей гальке. В песке попадаются маленькие ракушки. Идем по широкой равнине, навстречу отрогам Трансгималаев, которые в трех разнотонных группах лежат в нескольких днях пути от нашего старого лагеря. Протянулось вдали озеро Данграюм-Цзо, еще покрытое льдом.

Часа через полтора хода подходим к быстрой горной реке Тарке-Цангпо. Начинается переправа. Сначала кора льда, потом быстрый неглубокий поток, вздутый таянием снегов, и опять ледяная корка у другого берега. Смотреть в воду — точно спокойная заводь, и только берега скользят мимо и быстро убегают. Лошадей сносит течением, у многих из всадников кружится голова. За нами переходят переправу верблюды и наш «great fleet». Отдыхаем в безветрии, и лошади идут бодро. После долгого времени, многих месяцев, видим заросли кустарников, сменяемых травой семейства вереска и пучками болотной щетки. Идем по зарослям, и со всех сторон выскакивают зайцы и несколько лисиц.

Еду рядом с Н.К.Р. Он говорит о духовных достижениях и о том, что под их действием претворяется внутренний мир человека. Не где-то в оторванности от земли и созерцании высших планов, а именно здесь, в обычной жизни, происходит это претворение, и обычность делается волшебной сказкой величайших душевных переживаний — ибо сознание с плоскости низшего «я» — переходит на плоскость высшего. Каждая мысль об отрыве от ветхого мира и его предрассудков, каждое стремление в поток космической жизни, каждое стремление к осуществлению общего блага есть ступень подъема. Но еще большим достижением в этой области является победа над холодом, голодом и низшими эмоциями. Конечно, говорит Н.К.Р., голоса тела не могут быть убиты, но сила в том, чтобы не поддаться их желаниям, не омрачить духа настроениями, происходящими в низших этажах человеческой сущности. Необходимо волей подняться над желаниями низшего «я» и, забыв о нем, оставаться не тревожимым низменными желаниями. И нет выше достижения, нет высшей победы над самим собой, как суметь повернуть рычаг и, закрыв двери, не допустить в сознание своих низших проявлений. И наоборот, открыть другие врата светлым прекрасным гостям из океанов мировой мысли. Каждый такой акт есть реальная ступень подъема сознания в области высшего «Я».

Мы подходим к стоянке у озера. Почтительно берут наших лошадей приветливые туземцы — но надо сказать, что они очень дики. Рослые и сильные, напоминают патагонцев Южной Америки.

После обеда иду на озеро и сажусь в скалах, посвященных богам стихий. Верхние окаймляют небольшой курган, на котором построен субурган, уснащенный сотнями тряпок-флагов. Сижу и смотрю на озеро. Кругом совершенная пустыня, ни аилов, ни стад. И в безветрии полная тишина. Нет ничего прекраснее этого многоречивого молчания природы. Озеро с дальними берегами, вздымающимися в горную цепь, небо с белыми облаками над самым горизонтом — все это слито нежной дымкой лазурно-пурпурных отдалений, и самое озеро, покрытое синевато-сероватым льдом, нерезко входит в общую гармонию красок и очертаний. Чтобы передать красоту природы в панораме у озера Данграюм, нужен не карандаш путевого дневника, а кисть художника — ибо иначе не передаваема эта, поистине, жемчужность азиатской картины... Удивительно, что в недвижности природы, на первый взгляд, — чувствуется, если всмотреться, непрерывность биения пульса жизни самой планеты.

В палатке жарко, свыше +20° С, и я открываю зашитое с осени окно. Снижается солнце. Освещение делается пурпурно-малиновым, и легкий освежающий бриз доносится с озера.

За ужином пробуем воду с озера. Она с самым определенным отвкусом соды. Потом смотрим на озеро, на сверкающие на поверхности его лучи садящегося солнца. Рыба плещется и играет. Ею кишит Данграюм-Цзо.

6.IV. Местность Чумго-Марпо. Сегодняшняя ночь была какая-то макбетовская. До самого утра бушевал ураган, мешая заснуть. Свист ветра и в нем точно какой-то отдаленный вой, перемешанный с грохотами в горах. Голубина перевернуло с кроватью, доктора накрыло палаткой, под полотнище моей подбился ветер, накренил кровать, и я в спальном мешке соскользнул на пол.

Уже утро, немного стихает ураган, и в шуме ветра слышатся будто мягкие звуки труб. Точно трубят в раковины призывающие к молитве ламы. Это тибетцы зовут друг друга седлать яков и перекликаются мелодичными кличами, принятыми у здешних горцев. Занялась заря, когда мы выступили со стоянки, на которой остались только догорающие костры. Лучи солнца как-то проходят через тучи, давая всему мрачное освещение, в котором чудится что-то мистическое. Малиново-темные склоны гор, сбегающие к сизо-серой поверхности озера. На льду большая темно-синяя проталина, и на краю ее неподвижно стоят какие-то большие водяные птицы, голубого с белым оперения. Солнце ярче пронизывает лучами прозрачные облака и выплывает над ними в лазурный простор неба. Теперь весь пейзаж потонул в голубых и лиловых тонах, а горы за солнцем проектируются в одних только темных силуэтах. Подойдя вплотную к озеру, поднимаемся карнизом на прибрежный обрыв гор. Тропа, то отгороженная парапетом из камней, то просто открытая, идет над отвесом, гранит которого опускается в воды озера. Трудными подъемами и спусками минуем карниз и переходим ручеек, чистый, прозрачный... и опять поднимаемся. Дорога тяжелая, по скользким плитам-ступеням гранита, через острые утесы — над обрывом в сотни футов. Приходится совершенно поручить себя инстинкту лошадей, и надо удивляться, как они, точно кошки, лепятся верными, рассчитанными движениями по опасной дороге. Вне сомнений, кровная, конюшенная лошадь уже сто раз переломала бы себе ноги или оборвалась бы в смертельном падении в стремнину на месте маленьких горных лошадок.

На широком месте, пройдя через узкий коридор на равнину, подъезжаю к Н.К.Р. Мы любуемся красотой природы, и он замечает, что все в дальних планах гораздо гармоничнее и мягче ближних. Так и в жизни, говорит он, все более далекое имеет больше прелести, и на расстоянии все лучше. Говоря о горах, Н.К.Р. трактует их как завершение творения и переход к следующему акту творчества природы. Играют они роль и в творчестве духа. «Ухожу от вас я в горы», — говорит Гейне... А если вспомнить всех великих Учителей человечества, Будду, Христа, Моисея, Магомета... разве не на вершинах гор находили они фрагменты своих светлых Учений? Разве йоги Востока и искатели духа на Западе не находили именно в горах свои пути в царство великих достижений? Вагнер подслушал мощные аккорды своих творений в горах, и Ницше, в лице Заратустры, разве не нашел своего Сверхчеловека на высотах, далеких от равнин? Ницше? Разве он был понят своими современниками, он — по существу не разрушитель, а создатель, ведший человека от современной карикатуры к незыблемому идеалу истинного человека... Так говорит Н.К.Р.

Мимо нас проезжает доньер, и Н.К.Р. обращает мое внимание на чепрак его лошади. И здесь опять крест. Синий крест на белом поле в круге. Звенят бубенчики на шее лошади в знак того, что едет правительственный чиновник. Ошейник с колокольчиками серебряный, на красной коже, и колокольчики украшены красивой орнаментикой ручной работы. Еще вчера рассмотрел я его подробно. С мелодичным звоном в такт рысит маленький иноходец и исчезает за скалой. Между ближней желтоватой и дальней густо-малиновой горами намечается ущелье. Входим в него, и в окне его выхода видно озеро, через которое намечаются необъятные дали с темно-сизыми горами на горизонте. Выйдя из ущелья, переходим небольшой вал с оврагами.

Н.К.Р. замечает, что как в природе, перейдя один хребет, следует искать дороги через другой, так и в жизни, одолев одно препятствие, следует сейчас же искать пути, чтобы побороть другое.

Перейдя вал и овраг, останавливаемся на отдых. Ожидавшие нас туземцы суетятся, расседлывают наших лошадей и помогают поставить палатки, с интересом рассматривая каждую вещь. Мы идем в совершенно особых условиях, не похожих на те, в которых ходили другие путешественники. Тогда как по отношению к последним тибетцы бывали агрессивны и встречали их обычно неприязненно — мы пользуемся, благодаря паспорту от лхасского правительства, их услужливостью и некоторым гостеприимством. Играет, конечно, роль и прекрасный тибетский язык Ю.Н., который производит на туземцев ошеломляющее впечатление и делает их сразу доверчивыми и доброжелательными.

Вечер выдался холодный и ветреный, но мы награждены прекрасной картиной природы... Перед нами снеговые горы с острыми изломами своей неприступной стены. На первом плане бархатистые холмы. Над горным хребтом клубятся серые облака, сквозь которые местами проглядывает оранжевый закат.

Н.К.Р. говорит: «Образ истинной общины — еще не коснулся земли. Буддизм построен на различии между "очевидностью" и действительностью». «В начале всего мысль, — говорит Будда, — ею созданы миры».

7.IV. Утром новая картина природы, поразительная по своему театральному эффекту. Заря освещает с восточной стороны ярким насыщенным солнечным светом одни грани скал, тогда как другие, смотрящие на запад, остаются в предрассветных сумрачных фиолетово-серых тонах. Через несколько минут освещение гаснет и небо окончательно заволакивается пеленой облаков. День холодный, тусклый, и два раза начинает идти снег.

Идем долиной. Те же дали, те же обычные тибетские пейзажи в мелкой сетке дождя. Трава становится гуще и сильнее ее аромат. Входим в ущелье и оттуда в долину, в которой притаился у подножия Чог-Чу поселок из нескольких мазанок и палаток.

По дороге говорим с Е.И. о будущей эволюции человечества и путях к ней. И когда, подъезжая к палаткам, она видит, как доньеры и слуги ныряют в них, бросив лошадей и забыв все на свете, чтобы скорее наглотаться цзампой и масляным чаем, она с горечью говорит: «До тех пор, пока люди не победят власти желудка, никакая дальнейшая эволюция на планете не возможна».

Сегодня 35-й день нашего путешествия от Нагчу, а впереди не меньше месяца пути до намеченного этапа. Вспоминается наглая ложь губернаторов, утверждавших, что до самых границ Южного Тибета не более 28 дней дороги.

Не успели расставить палатки, как выясняется очередное безобразие административной неурядицы. Так как в письме лхасского правительства властям на местах не было указано направление нашего прохода, то вместо направления на Сага-Дзонг (Сикким) старшины подготовили по уртонам направление на Нари-Дзонг, т.е. на Ладак. К счастью, Н.К.Р., точно предвидя осложнение, послал одного из доньеров на два перехода вперед, и он успел предотвратить последствия небрежности или коварства лхасского правительства. Во всяком случае, перед нами опять потеря времени.

Туземцы говорят, что до Сага-Дзонга 11 дней пути, — но точно дороги туда никто не знает. Предполагается, что дня за два пути отсюда находится какой-то горпен — который должен знать дорогу в направлении на Сага-Дзонг. Такова здешняя неподвижность и полное незнание окружающего. Н.К.Р. улыбается, насколько Малый Тибет — Ладак — превзошел своего брата «великий Тибет», как называют напыщенно тибетцы свои дебри. За 35 дней пути мы встретили только один караван и не имели случая убедиться в каком-либо торговом движении.