|
25.IX. В 8 часов утра экспедиция Н.К.Р. переходит государственную границу Тибета. Спускаемся в долину. Через дорогу проскакивает стадо антилоп с большими узловатыми рогами — похожих на африканских гну. Блестят озера в зелено-желтых берегах лугов. Горы и проход, через который мы вошли в Тибет, отражаются в спокойных водах, как картины. Становится теплее и легче дышится. Окружающие возвышенности и дальние снеговые горы в лиловых и голубых тонах. Идем прямо на юг. Нас обгоняют два воина на маленьких лошадках с длинными мохнатыми гривами. Высокие седла завьючены мешками и стремена подтянуты. Гремят бубенчики конских ошейников. Один воин в белой войлочной шляпе с бахромой красных кистей, другой — в лисьем малахае. Черные кафтаны подпоясаны цветными поясами и мягкие сапоги-мокасины глубоко вставлены в старинные гравированные мелким рисунком стремена. Уздечки в кистях. На вооружении милиционеров кремневые ружья. Это гонцы, везущие наши документы. В руке одного медное молитвенное колесо, которое он временами любезно одалживает другому. Некоторое время гонцы едут с нами вместе.
В степи удается наблюдать охоту волков за дикими козами, прерванную нашими собаками. Преследователи обращаются в преследуемых. Местность вокруг как будто пуста, но если приглядеться, она оживает, полная дикими животными, пасущимися в степи. Куланы, разновидности диких коз и яки.
Переходим серебристую Мар-Чу около целого часа. Вода в ней недавно спала. Идем зыбким затягивающим песком. Это опасная переправа, которую мы совершаем благополучно, благодаря умению сопровождающих нас воинов-гонцов находить твердые броды. Перейдя реку, разбиваем лагерь на высоком берегу, под которым струится прозрачная чистая вода. Гонцы, не останавливаясь, продолжают путь. Дружески распрощавшись с нами, они исчезают в надвигающихся сумерках.
26.IX. Встает солнце — золотые лучи по голубому небу. Точно пожар разливается между тучами на юге, и красный отсвет его окрашивает воды Мар-Чу. За рекой воют волки. Холодно. Китайская шуба из Сучжоу как-то мало греет. Быстро готов караван, и мы двигаемся в путь. Дремлю на лошади, усталый после ночного дежурства. Какая-то дрема. То кажется, что идем по карнизу с шумящей внизу рекой, то будто прорезаем площади какого-то шумного города, запруженные народом. Очнешься... безлюдье и ровная степь.
Переходим цепь холмов. Между ними вздымается гора — точно гигантский небоскреб. Только что начало греть солнце, как подул ветер, пронизывающий, холодный. На востоке гряда гор. Местность переходит в холмы — точно застывшие волны травянисто-желтого моря. Между ними синева реки. Сверкнув, она опять скрывается. Это великая река Китая — Янцзы-Кианг, или Голубая река. Делаем несколько небольших перевалов. Уже довольно близко курится облаками гора Буху-Магнай.
Глухая пустыня. Нет людей, и животные исчезли. И вот странное явление. По степи несется аромат как бы тончайших индийских курений, и четверо из нас ясно обоняют его. Делаясь соучастником жизни пустынь Центральной Азии, нужно быть всегда готовым к непонятным явлениям. И мы вспоминаем Оссендовского и травлю, которую предприняли против него альберихи официальной науки...
Солнце греет, и ветер стих. До Голубой реки еще несколько часов ходу. Н.К.Р. решает остановиться на ночлег. Ищут воды — но она горько-соленая. Наконец, проводник находит ручей с водой какого-то отвкуса, но пресной. Из-под камней выскакивает лисица и мчится по степи. Собаки бросаются за ней, но догнать не могут.
Завтра исторический день — переход через Голубую.
В пути брошены лошадь и мул.
27.IX. Все небо в разноосвещенных восходом облаках. Недалеко от лагеря у подножия горы точно спит густого прекрасного серого цвета облако. Снега Тангла розовеют по хребту и скоро окутываются облаками, через которые сверкают местами в лучах солнца ледники, ослепительно ярко. Идем холмами, потом мокрым лугом с осенней травой. Небо очищается от туч, и Тангла становится весь виден, эффектно выделяясь в синеве неба грядой своих снеговых вершин. Наконец перед нами Янцзы-Кианг.
Только путешественник знает особое чувство, когда тот или другой пункт, известный из географии или истории, в реальной действительности предстает перед его глазами. Немногие европейцы были у верховий знаменитой Голубой реки. В том месте, где мы переправляемся, она шириной около полукилометра. По каменистому руслу, благодаря сухой погоде, стремится только несколько разделенных рукавов. Главный из них — совершенно прозрачный, действительно голубого цвета, с очень сильным течением. Высота воды на месте переправы немного выше стремени, но если бы вода прибыла на несколько вершков — переправа была бы нелегкой из-за силы течения. Во всяком случае, последнюю водную преграду до Брахмапутры преодолели мы благополучно, против ожидания проводника.
Террасами поднимаемся к предгорьям Тангла. Погода из холодной меняется на довольно теплую, но осень чувствительна.
В высоте характерный крик журавлей. Их около сотни. Они кружатся в воздухе, одновременно сверкая при поворотах серебристыми крыльями. Проходим соленые озера. Поднимается ветер с дождем и градом. Температура сразу понижается.
Проходит шквал непогоды, заблестело солнце и опять тепло. Еду, по монгольскому обычаю, в шубе, сбрасывая ее по мере необходимости с одного или с обоих плеч, и тогда она лежит на крупе лошади. Наблюдаем проход теней от облаков над глетчерами гор — это удивительно красиво. Около ручья остановка, и день закончен.
Вечером Н.К.Р. говорит, что следует избегать абстрактного мышления. И без того полки библиотек ломятся от трудов абстрактных мыслителей, которые ничего не дали ни себе, ни другим.
28.IX. Утро пасмурно, к восходу солнца тучи расходятся. Идем холмами, потом через замерзшее болото. К нашей дороге подходит тракт из Синина, ведущий к знаменитому монастырю Кумбум. Это место рождения реформатора буддизма в Тибете, мудреца Дзонхавы, бывшего, по преданию, учеником несторианского священника. Солнце чуть греет. Поднимаемся все выше к Тангла, покрытому тучами. Впереди горы, а сзади, насколько видит глаз, — океан степи.
В сотне шагов от нас довольно большой медведь. Он так занят выкапыванием из нор сурков для своего завтрака, что не обращает на нас внимания. Наконец, почуял, оглянулся и неуклюжим галопом поскакал к горам. Собаки бросились за ним со звонким лаем. Но одного поворота и грозного рычания довольно, чтобы преследователи повернули назад с поджатыми хвостами. Долго еще виднеется сначала черный шарик, а потом точка в направлении гор. «Мистер Браун» торопится домой.
Поднимается и крепнет ветер. Переходим гряду гор и останавливаемся в долине Адаг-Ханчига, по-тибетски Карга, где некогда стояли шатры Далай-Ламы при его бегстве от англичан. Сегодня верблюды пришли раньше мулов, и это показывает на утомление последних. Также много набитых и больных лошадей. Из окна моей палатки видны горы Тангла. Точно изнутри освещены глетчеры, а облака, проходящие над ними, дают красивую игру теней и света. Поднимается вихрь. Со всех сторон стучат молотки — монголы крепят палатки.
29.IX. Сквозь сон слышу точно грохот грозы. Утром пелена снега вершка в три покрывает всю местность. Погода совсем теплая. Ночью, действительно, была гроза, по словам караульных. Красив снег и темно-синее небо. Через густую завесу туч пробивается заря, и облака делаются нежно-опаловыми. Начинается опять снег и переходит в дождь. Качающимся шагом уходят верблюды каравана. Пустеет место лагеря, и на нем остается стоять брошенная лошадь с понуренной головой. Грустная картина. Еще одна жертва тяжелого похода. Мы уже говорили с Н.К.Р. Пристреливать? Это, кроме всего, произвело бы нехорошее впечатление, а если оставлять, то животные могут еще отойти. Корм и трава есть. Могут их подобрать и туземцы, залечить и откормить. Плохи и два верблюда. Они идут полуразгруженные, налегке.
Земля и горы в белом уборе. Небо затянуто жемчужно-белой завесой, и весь пейзаж в белых, серых и жемчужных тонах. Невидимое солнце в некоторых менее плотных местах точно изнутри освещает занавес туч. Часа через два проглядывает из разорванных облаков синева. Брызнули лучи солнца, и стало жарко. Поднимаемся на перевал. Солнце жжет. Нельзя притронуться к коже седла или ложу карабина. Лучи обжигают лицо, а на земле снег. В этих условиях, когда снег отражает солнечный свет, — особенно жарко. Слепит глаза, и приходится одеть солнечные очки, иначе возможна временная слепота.
Тангла, точно фатой, покрыта прозрачными облаками. Проходим полуперевал по середине горного склона. Тропинка под снегом, и лошади то и дело попадают в довольно глубокие ямы с водой. В долине, в которой пасутся, разгребая снег, тысячи куланов, — останавливаемся лагерем. Градусник показывает –21° С. Сегодняшний переход был тяжел. Одышка и особое сонливое состояние охватывает большинство людей.
Вечером Н.К.Р. говорит, что духовная работа должна сочетаться с работой в физическом плане на общую пользу. Иначе получится однобокое достижение, развивающее дух человека односторонне.
30.IX. Поднимаемся под мелким моросящим дождем. Рассветает, но солнце заслонено густыми облаками точно порохового дыма на былых полях сражения. После вчерашнего дня в караване много больных, горная болезнь сказывается на монголах все резче.
Ночью было холодно, и ручьи стянуты льдом. К полудню погода проясняется, и греет солнце. Большинство людей тоже защитило глаза. У них со лба спускаются на глаза занавески из якового волоса. Подымается ветер, скрывается солнце, и начинается дождь. Идем постепенными подъемами. Дорога трудная, по кочковатому, частью покрытому снегом лугу. Лошади идут с отвисшими губами и оскаленными зубами. И это признак их большой усталости, возбуждающий в нас тревогу. Местность полна стадами диких яков, куланов и газелей.
Входим в полосу тумана, в нескольких шагах ничего не видно, и проводник признается, что потерял дорогу и сбился с пути.
Н.К.Р. высылает разведку. Останавливаемся сначала до выяснения пути, а потом и совсем. Подходят верблюды, и на берегу реки разбивается лагерь. Черно-зелеными струями бежит поток среди белых берегов. С разведки возвращается Кончок и сообщает, что перевал, по которому надо идти, завален снегом, но подошедший туземец объясняет, что никакого снега на перевале, которого не существует, нет, и говорит, что, сбившись с дороги, мы несколько километров прошли по неверному направлению. Солнце Тибета горячо, и население его отчасти напоминает тарасконцев; не ложь, может быть, но несомненные преувеличения. На Кончоке уже много раз можно было проверить эту огненность воображения, которая иногда рисует то, чего на самом деле нет. Подошедший тибетец — в полушубке, спущенном с голого плеча. Ноги его в красных сапогах обнажены на колене, как у шотландских горцев. За поясом меч с изящными серебряными украшениями на ножнах. Непокрытая голова, а на носу портящие все впечатление — европейские синие очки. Через этого же тибетца выясняется, что за горой стоит много тибетских солдат. Сколько же? «У-у-у, много-много. Три, четыре... может быть, десять тысяч». Последнее сообщение производит большое действие на монголов и особенно бурят, которые за последнее время не являются образцом дисциплины. Из-за финансовых соображений они всячески стараются оттянуть наш приход в Нагчу, где все туземные слуги каравана должны быть сменены тибетцами. Каждый же день — лишний доллар... и они всячески тормозят движение. Близкое наличие военной власти и начальства заставляет их призадуматься. «Вы не боитесь солдат?» — спрашивают они нашего главного переводчика Ю.Н. — «Нет? Ну, а мы их боимся». Надо сказать, что положение было так остро, что ожидалось даже неповиновение и нежелание седлать верблюдов... Теперь все как рукой сняло.
Два верблюда и мул остаются и разбираются местными жителями.
Так как мы прошли по неправильной дороге, то приходится вернуться назад. Переходим опять реку, переваливаем гряду низких холмов и входим в долину, которую обступил амфитеатр гор. По миниатюрным фигурам людей и животных, идущих в стороне от нашей конной партии, можно судить о протяжении пространств и величине гор.
Издали появляются два тибетских вершника. Ю.Н. и я едем к ним расспросить о дороге. За несколько сот шагов всадники спешиваются. Осторожность или приготовление к бою? Но оказывается, это третье. Знак уважения и боязни. Языки высунуты до отказа. Родная речь сразу успокаивает тибетцев. Тип их совершенно арийский с орлиными тонкими носами. Оружия нет, темные шубы и цветные сапоги. Лошади маленькие и невзрачные. Из их слов выясняется, что сбившись с пути и сделав крюк, мы тем самым миновали пост регулярной пехоты, высланной сюда из Нагчу. Это и к лучшему. Приятнее иметь дело с генералом в Нагчу, нежели с сержантом на дороге. Спрашиваем, много ли войск за горой. — «Да, сотни, много сотен...» Прощаемся с тибетцами и возвращаемся к каравану. Опять печет знойное солнце, а под ногами хрустит снег. Для настоящей зимы рано — но высота, а по карте она не меньше 16.700 футов, дает себя чувствовать. Воздух резкий и очень холодный. Когда идешь против солнца, на лице впечатление близкого костра, а со спины — мороз. По пути встречаем того знакомого тибетца в синих очках. Он, оказывается, приказчик богатого купца из Нагчу и распоряжается пастьбой громадного стада домашних яков, которое мы проезжаем. Идем по реке с незначительными холмами по сторонам и перевалом, вырисовывающимся вдали. После шести часов перехода становимся на отдых. В 5 часов вечера идет снег, но солнце знойно даже из-за туч. И вода в реке почти теплая. Смотрю на градусник: –7° С.
1.X. Ночью крик и шум голосов. Оказывается, верблюд обрушился на палатку доктора. В шесть часов утра –6° С.
К выходу каравана все появляются, одетые по-зимнему. Н.К.Р. в американской брезентовой шубе, теплых фильцевых сапогах и шапке, напоминающей шлем с меховыми наушниками. Я в авиаторской шапке, шубе и очень теплых фильцевых сапогах. Винтовка, револьвер и бинокль дополняют наряд. Это одежда и вооружение большинства. С солнечными или снеговыми очками мы не расстаемся.
Всходит солнце, и под его лучами облака окрашиваются в целую симфонию красок. Уходя, опять оставляем верблюда и двух мулов.
2.X. Утром туман, вроде лондонского фога, и довольно тепло. Солнце проглядывает из него, как металлический диск. Как призрачное шествие, выплывает наш караван из мглы. Идем большим трактом паломников от Кукунора на Лхасу, но он абсолютно пуст, хотя судя по описаниям — это самая пора паломничества. Везде безлюдье, и нас окружает степь. Туман еще очень силен, и вот на нем появляется нечто странное: как бы белая радуга на сером фоне. Через час — сразу проясняется небо. С боков подступают к дороге горы, и образуется узкий проход, по которому мы несколько раз поворачиваем и наконец выходим к реке. По ней плывет так называемое сало — полулед, полуснег. Скалы обросли зеленым мхом. Тропу пересекают характерные медвежьи следы. Взбираемся на крутой подъем, оставляя за собой обо, и всходим на перевал Тангла, очень длинный, километров в 25. Несколько тибетцев, взятых в помощь проводнику-монголу, просят громко не произносить названия прохода, чтобы незаметно пройти через владения здешнего духа гор, необычайно свирепого и придирчивого. Но несмотря на эту предосторожность, дух заметил наш караван. Поднялся ветер, режущий льдом. В горах завыло, застонало... и стало не до того, чтобы любоваться двумя альпийскими озерами и грядой снеговых гор.
С трудом ставим лагерь на самом перевале. По ветру хлопают полотнищами палатки, и вырывает веревки из рук. И теперь, когда я, сидя на своей походной постели записываю эти строки, ветер рвет мою палатку, расшатывает ее остов, и со звуком пистолетного выстрела лопаются две веревки. Через час буря стихает. Из окна виднеется горная цепь такой воздушности, таких нежных тонов, благодаря редкому воздуху и снежному покрову, лиловеющему на склонах хребта. Над ним стоит точно флотилия облаков, а выше это удивительное голубое небо. Уже так холодно, что мы не снимаем в палатках шуб.
Вечером Н.К.Р. говорит, что при работе космических масштабов следует быть всегда готовым ко всякой работе и к неустанным передвижениям. А духом следует подняться взлетом и, оставшись на этой высоте, — овладеть землей.
3.X. Ночью довольно сильное колебание почвы. Утром любуемся точно медно-красным восходом. Постепенно его цвет переходит в медно-оранжевый, потом в палевый, и озаряются белые горы с черными скалами... Загораются блеском ледяные поля Тангла... и все опять гаснет. Солнце зашло за тучи.
За рекой, текущей по пути нашего движения, черные тибетские палатки — может быть военный пост, может быть аил. Высыпает народ и долго смотрит вслед невиданному каравану чужестранцев. Идем к девятиглавой горной системе. По словам проводников, там живут двадцать два духа, и самый маленький из них лютее нежели гений прохода Тангла. Погода солнечная, относительно тепло и сухо. Совсем близко горы. Под ними луг и темно-синяя река с ледяной корой у берегов. Две красивые черные цапли неторопливо гуляют по оранжево-желтому песку. Идем, идем, но расстояния обманчивы, так же далеко горы, как были. Наконец, входим в проход между ними. На южной стороне скатов снега нет. Поднимаемся почти до 18.000 футов; одышка страшная. Ударил плетью лошадь, и кажется... вот-вот лопнет сердце. На пути много разрушающихся гор с остатками как бы скалистых остовов. Долина засыпана скатившимися в нее камнями, и животным трудно идти. Это один из самых томительных переходов. Наконец, показывается длинный обо, сложенный из тысяч каменьев. На нем обрывки молитвенных флагов и разноцветных лент, трепещущих в ветре. Ламы возжигают курения стихийным духам и бормочут молитвы. Спуска еще нет. Впереди опять горы и долина на высоте перевала, мрачная, пустынная. Встречаем двух тибетцев. Они гонят груженых яков. Одного черного, другого... голубого. Хоть не часто — но эта странная масть встречается среди домашних яков. Дикие же — все угольно-черные. Каждый туземец вооружен кремневым ружьем и мечом. Проходим узкий коридор и после девяти часов утомительного пути ставим на берегу ручья лагерь.
Потери сегодняшнего дня — лошадь, мул и верблюд.
Вечером разговор касается общины. Идеал ее подобен прекрасному цветку лилии, нежному и благоухающему, — принесенному с неба как дар земле. Но какова судьба всех идеалов? Так говорит Н.К.Р.
4.X. Обычные пейзажи. Дорога идет по реке. Кругом обрывистые горы, снежные, с глубокими трещинами. Понемногу снижаемся по спуску. Из-за камня выезжает несколько всадников. Все они вооружены многозарядными ружьями старой системы, некоторые с длинными пиками, острия которых зловеще поблескивают на солнце. Это люди милиции, идущие занимать пост у прохода Кукушили. Удивительно удачно прошла наша экспедиция. Опоздай мы немного, какая была бы сложная процедура переговоров для получения пропуска. Теперь же мы прошли без всяких задержек. Видно, что лхасское правительство создает целую сеть кордонов для охраны путей во внутренний Тибет. Н.К.Р. предполагает, что это связано с приходом в Лхасу «искателей с севера». Несколько минут дружелюбной беседы с начальником воинов, который подтверждает предположение об охране путей и говорит, что таких отрядов отправлено много, — и мы расходимся в разные стороны. Выясняется также, что Нагчу в четырех хороших переходах от нашей вчерашней стоянки.
Начинается спуск. На повороте натыкаемся на стадо домашних яков во много сотен голов. А на горе с головокружительным обрывом — их дикие родичи. На этой высоте громадные животные кажутся величиной с муху. Из скалы течет горячий источник, чуть подернутый паром, и впадает в реку. Собаки ложатся в теплую воду. Проходим брод, а из-за скал выскакивают всадники и, остановившись в неподвижности изваяний, долго смотрят на проходящий караван. Вид у них довольно мрачный, и по приказанию Н.К.Р. некоторое количество наших всадников концентрируется на противоположном берегу против группы тибетцев и остается в таком положении, пока не проходит последний верблюд. Как у тех, так и у наших — снятые ружья на передней луке седла. Следует сказать, что у встречавшихся нам тибетцев лошади недурны, но очень малы. Хорошие ноги, красивые шеи и породистые головы.
Сегодня переход невелик, и в час дня становимся лагерем, над которым парит большой орел. После обеда с Н.К.Р. и доктором идем смотреть то место, где, по словам Кончока, должны быть еще горячие ключи. И надо сказать, что хотя я с трудом дошел до них из-за одышки, но не пожалел затраченного на прогулку труда. Быстрая река течет мимо обрывистых берегов, высоких, созданных из отвесов-обрывов горы. Сначала берегом доходим до оригинальных губчатых скал, образующих полуоткрытый грот. В нем бассейн, соединенный с рекой, со дна которого поднимаются пузыри. Каменное дно бассейна точно пробито, и внизу образуется второй водяной резервуар. Там вода от верхнего освещения совсем голубая, а в ней ходят, чуть шевеля мохнатыми плавниками, тупомордые большие рыбы. А дальше по берегам реки со всех сторон бурлят кипящие гейзеры. Одни клокочут, как вскипевший котел, другие выбрасывают воду узкими струями фонтанов. Вода реки всех оттенков; от зеленого, как в озерах Швейцарии, до цвета аквамарина, связанных бирюзовым, темно-зеленым и ярко-голубым. Трудно описать красоту этой картины природы, самой замечательной, которую я только видел в этом путешествии.
Над тем местом, где мы стоим с Н.К.Р., — скалы. Будто парапет разрушенного рыцарского замка, даже с намеченными природой ступенями лестниц. А на малодоступном утесе благочестивая рука водрузила темный полированный камень с изящной вязью букв «Ом мани падме хум», что в переводе значит: «О Ты, драгоценность в лотосе».
Вечером говорим с Н.К.Р. об учениках. Ученик, говорит Н.К.Р., должен стремиться почувствовать вполне божественность жизни и необходимость помогать всем существам. Он должен быть всегда готов идти туда, куда его пошлет Учитель; и потому в Индии он называется бездомным. Одиночество и отсутствие дома на земле — таков один из признаков ученика.
5.X. Разгорается отсвет зари на западе, и небо принимает золотистый оттенок. Точно отрезанная, освещается верхняя часть горы. Потом противоположный берег реки принимает на себя первый луч солнца, скользящий по ее серебристой поверхности.
В 7 часов утра двигаемся в путь. Идем через область гейзеров. Встречаются и недействующие жерла. Сегодня фонтаны бьют выше, и пары стелются в тихом воздухе над рекой. Но ни вчерашнего освещения, ни цвета воды еще нет. Солнце поднялось недостаточно высоко. Тишина, и в ней лениво плещется река. Вершины гор в снегу и алмазами блестят на солнце. Переходим приток реки и поднимаемся на отвес, по которому вьется наша тропа. Маленькая птичка, раза в три меньше воробья, деловито порхает вокруг каравана. Горы постепенно снижаются в холмы, которые сближаются между собой. Идем перекатами, постоянно снижаясь вдоль многоводной красивой реки Су-Зап-Чу. За рекой на одной с нами высоте движется всадник. Он на прекрасной серой лошади и с ружьем за плечами. Сначала дорога хороша, но потом становится каменистой, что плохо для большинства наших раскованных лошадей. К полудню тракт оживляется. Проходят несколько караванов яков. На маленьких деревянных седлах небольшие грузы — мешки ячменя. Становимся лагерем на обрыве, тылом к реке.
Приезжают два тибетца, предоставив третьему гнать по дороге яков. Оба вооружены русскими ружьями Бердана, с прекрасными светлого дерева ложами лхасской работы. Из вежливости тибетцы оставляют оружие у входа в палатку, в которую их приглашают, вынув предварительно затворы. Потом появляется из-за горы туземец с одним только мечом. Где мог я видеть это лицо? Сразу поражает оно, обрамленное длинными пушистыми волосами, сходством с лицами французских портретов XVII-XVIII веков. Правильные черты, тонкий точеный нос, маленькие усы и крошечная эспаньолка. Для придворного христианнейшего короля Людовика XIV черты недостаточно аристократичны, для корсара этих времен недостаточно грубы. Тибетец улыбнулся, и его лукавая усмешка дала точное определение. Вместо полушубка — синий кафтан мушкетера... и вот воплощенный д'Артаньян, как он мне всегда представлялся.
С пастбищ доносится лай сторожевых псов. За горами несколько аилов.
Н.К.Р. говорит о буддизме. Будда, говорит он, нашел путь в сердца людей не путем чудес, но практическим учением улучшения жизни каждого дня и личным примером великого сотрудничества. Он строго запрещал своим ученикам обнаруживать их оккультные способности перед теми, кто незнаком с принципами, заложенными в них.
6.X. Опять спускаемся террасами вдоль реки. Потом переходим ее вброд, что возможно только благодаря сухой осени, иначе каждая речонка превратилась бы в опасный, трудно проходимый поток. Наблюдаем много птиц, и хищных, и обыкновенных. Черные белоголовые орлы, беркуты и ястребы всех пород. Особенно красив громадный орел, сидящий на камне и спокойно взирающий на караван. Но самая интересная птица — ворон. То важный и медлительный, то бочком скачущий к чужой добыче, то смешно бегущий вперевалку. Сколько ужимок и уверток, чтобы выхватить из-под самой морды собаки лакомый кусок. Он малобоязлив и должен быть очень забавен в прирученном состоянии. К моим наблюдениям Н.К.Р. прибавляет, что когда ворон неотступно клюет спины животных и заклевывает их насмерть, — тогда он уже страшен. Попадаются черные клушицы с ярко-красными клювами и лапами и несколько разновидностей воробьиных пород.
Солнце греет — сегодня опять не холодный день. Идем по долине реки, окаймленной холмами красного песчаника с покровом желто-зеленой травы. Впереди виднеются фигуры тибетцев. Несколько человек построилось около дороги и, видимо, ожидают нашего подхода. Едущий впереди Ю.Н. вступает с ними в переговоры. Это пост милиции. Старший милиционер и при нем несколько подростков. Все, как, впрочем, и до сих пор виденные нами туземцы, — неописуемо грязны. Оружия, кроме пары плохих мечей, у них нет. Это представители племени хор. У них два резко разграниченных типа лиц. Классически правильный и грубо расплывчатый. Арийский и монгольский. Очень красив молодой человек с задумчивым лицом. Он точно отсутствует, и красивые глаза грустны. Он рассеянно вертит в руках сломанный рог антилопы. Слой грязи покрывает лицо и руки. Остальные пожирают глазами невиданных чужеземцев. Костюмы милиционеров нисколько не отличаются от уже виденных нами, за исключением остроконечной шляпы одного из них — совершенно такой, как их носили щеголи XIII века во Франции. От старшего узнаем, что в двух переходах отсюда находится ставка тибетского генерала, начальника всех вооруженных сил государства на востоке. С ним сто солдат. Письмо губернатору Нагчу уже несколько дней тому назад прошло через этот пост. Здесь же узнаем, что идущим впереди нас европейцам предложено, пройдя земли племени кам, повернуть на Синин. Дальше их не пропускают.
Двигаемся дальше. Поднимаемся на высокий перевал, за которым в котловине синеет озеро. Равнина широка. На юго-западе виднеется невысокая гряда гор. В степи дикие козы, гуляющие без всякой боязни между черными палатками тибетцев. Ближе к горам пасутся стада домашних яков. Около часа дня останавливаемся. Местность называется Шингди.
7.X. Сегодня дневка. Во-первых, нами получено сообщение, что в лагерь едут чиновники, а во-вторых — лошади сильно утомлены и им надо дать отдых. Н.К.Р. думает прикупить местных лошадей.
День выдался прекрасный, тепло, как в августе. Утром, не вставая с постели, слежу, как солнце заливает теплым розовым светом зеленую ткань моей палатки. Пьем чай в столовом шатре, и в него просовывается голова тибетца. Его приглашают войти и дают кружку чая. На нем серый кафтан с белой барашковой оторочкой и красные сапоги с черными квадратами, в которые заправлены черные шаровары. Кафтан высоко подобран красным поясом, и рукава с прорезями свешиваются до самой земли. Подкафтанье темно-синее, узко обхватывающее руки. Меч в тисненых медных ножнах снабжен кистью вроде темляка; на ремне опускается из-под пояса узкий длинный кинжал с рукоятью, осыпанной бирюзой. Острые черты худощавого лица со спускающимися по бокам косами. Движения кошачьи, быстрые. На голове волчья шапка с цветным верхом. За ним появляется присланный от генерала офицер. Он в «штатском» и фетровой европейской шляпе. Лошадь поседлана английским седлом. Начинается деловой разговор...
В лагере появляются туземцы. Среди них и наш вчерашний мечтатель. Видно, что он оделся сегодня в свое лучшее платье. Лисья шапка с чем-то вроде кисти, свешивающейся назад. На груди, на темно-синем кафтане на одно плечо — серебряный ковчег с кораллами, за поясом меч. А лицо густо смазано смесью крови и жира с красными кружками на месте румянца на щеках. Вид получается довольно зловещий. Приходит и подросток со вчерашнего поста. Он одет щеголевато, по-тибетски, конечно, и за поясом у него меч, вдвое длиннее, нежели он сам. Видно — это балованный ребенок не бедной семьи. Гости сначала настроены будто недружелюбно, но осмотрев все, что им интересно, и получив безделушки, начинают улыбаться. Лед сломан. В то же время в палатке Чимпы, куда перешли представители власти, Ю.Н. ведет переговоры о нашем дальнейшем продвижении вперед. Наши козыри — письмо к Его Святейшеству Далай-Ламе, наличие в караване казенного груза и... соответствующее количество долларов, завернутых в хадаки.
Приходят в лагерь старики. Многоопытные, лукавые — и выпрашивают все, что только им ни попадается на глаза. На кухне они сейчас же приспосабливаются к каким-то остаткам и жадно едят их. Потом опять ходят по лагерю и, получив что-нибудь, высовывают в благодарность языки. Впрочем, им дают немного — и они скоро исчезают. Приезжают таможенные чиновники, и начинается осмотр вещей. Это длинная процедура, и осматривается все. Открывается каждая коробочка, с интересом рассматривается каждая мелочь. Впечатление производит ящик с танками — буддийскими церковными знаменами, с изображениями Будды и предметами богослужения. «Это Ваш лучший паспорт», — говорит один из чиновников, обращаясь к Ю.Н. У этого чиновника довольно симпатичное лицо — немного китайского типа. Одет во все темное, а в ухе длинная серьга-кулон — оправленная в золото бирюза с подбоем из красной эмали. Серьга обычно является отличием ранга. На халат накинута шуба, на ногах зеленые сапоги.
Еще продолжается осмотр — но я иду к себе в палатку. Туда же появляется маленький тибетец с большим мечом. Он внимательно рассматривает все вещи, а потом показывает мне мыло и помаду скверной европейской фабрикации, которые он как драгоценность носит с собой в тряпке за пазухой. Выкурив несколько миниатюрных трубок табаку, он, умильно и чистосердечно глядя на меня своими большими, еще детскими глазами, начинает выпрашивать уже начатую тетрадь дневника, лежащую на столе, и уже тянется за ней. Я энергично отбираю ее и предлагаю взамен четыре бланка визитных карточек. Тибетец в восторге, и я выпроваживаю уже начинающего надоедать дикаря. Он уходит, и я за ним, застегнув предварительно палатку, так как бродящие по лагерю тибетцы заглядывают в каждую, как это делалось бы в европейском музее по отношению к палатке Наполеона, Вашингтона или Шаляпина. Смотрю вокруг себя. Как все необычно. Странные темные лица, своеобразные одежды и чужой непонятный говор. Подумать, что мы в Тибете — даже как-то не верится.
Вечером Н.К.Р. говорит: «До чего разнится народ не цивилизованный от другого, уже изведавшего ее плоды. У первого какая-то природная вежливость и природный такт, какое-то умение держать себя с достоинством, тогда как у второго всегда какая-то грубость и распущенность, а вместо подчас красивого национального костюма — жокейка, пиджачная тройка и руки в карманы. При этом какая-то разухабистость и известная наглость».
К вечеру прибывает пост охраны, поставленный, как нам объясняют, чтобы сторожить наших животных. Тибетцы разбивают черную палатку и разводят костер из аргала, у которого греются, сев тесным кружком.
8.X. Стоим на месте в ожидании разрешения тибетского генерала — следовать дальше. За обедом делимся впечатлениями.
Интересна версия Н.К.Р. о том, что тибетцы, потесненные со своих мест китайцами, и были готами, двинувшимися когда-то в Европу. Поражают черты лиц тибетцев, такие похожие на облик романских народов. Интересна подробность, что в одном из иезуитских сообщений о Тибете указывается, что Лхаса некогда именовалась Готой. В тибетцах чувствуется и некоторая воинственность, связывающая их с готами — завоевателями Европы.
По словам туземцев, недалеко от нас на юг стоит европейский лагерь. В нем будто бы американец, два немца и японец. Н.К.Р. не исключает возможности, что это партия антикваров, подобная тем, которые приезжали в Синин в 1924 году и, подкупив китайцев, выкрали через них самые старинные и драгоценные изображения богов из храмов Дунхана. Тщательно запаковав, вывезли они свою добычу на многих подводах в Ланьчжоу и, через Шанхай, — в Европу.
Вечером приезжает от генерала офицер с предложением следовать в его ставку. Это типы, в которых что-то общее с офицерами времен Тилли и Валленштейна. Фетровые шляпы на длинных волосах дополняют схожесть их лиц с изображениями времен XVII века. Они в красных кафтанах, с мечами и на маленьких белых лошадках.
9.X. Холодная ночь и холодное утро. Журавли курлыканьем встречают солнечный восход. Уже в 7 часов утра мы в пути, сопровождаемые присланными офицерами. Ввиду нашего нахождения на государственной территории и такого солидного сопровождения — мы снимаем оружие и идем налегке, имея при себе только револьверы. Поднимаемся на короткий, но крутой подъем с аллеей обо. Над нами пролетают сотни уток, гусей и удивительно красивых диких лебедей. В стороне от тропы расположился на отдых тибетский караван. У костров сидят погонщики яков, а поодаль лежат яки и пережевывают жвачку. Собаки неистово лают. Перед глазами проходит фильм холмов, озер, равнин. Везде пасется домашний скот. Диких животных больше не видно. Издали показываются черные палатки со снующими вокруг них людьми. Проходим через стадо яков, и странно выглядят коровы с точно куртизованными лошадиными хвостами. Морды яков — поразительно тупого и глупого вида. Дальше стадо коз с прекрасным длинным руном — знаменитых тибетских коз. Палатки уже у самой тропы, и их можно разглядеть поближе. Черный цвет полотнищ в сочетании с белыми молитвенными флагами, нанизанными на веревки, протянутые по шестам, придает тибетским жилищам какой-то траурный вид. Сами палатки с плоскими крышами издали напоминают гробы. У одной из них толпа народа. От дальнего аила нам наперерез скачут всадники, и двое впереди — в европейских шляпах. Значит — должностные лица. Машут руками: «Стой». Подскакав, перегораживают лошадьми дорогу. Лица не внушают доверия. Подъезжают наши офицеры, и следует короткий разговор. Лица подъехавших проясняются, и на них появляются улыбки. Они думали, что у иноземцев нет пропуска.
Идем дальше. Дорога ужасна. Или тропинка по кочкам, или без нее — прямо по щебню и острым камням. Но у лошадей тонкий расчет, и им не следует мешать поводом.
Тропами идет между большими камнями зигзагообразный подъем. Навстречу показывается всадник с двумя вооруженными, вероятно, слугами. Через плечо красная лента. При виде Н.К.Р. он улыбается, приветствует рукой и произносит «салям». «Это близость Индии», — говорит мне Н.К.Р., около которого я еду.
С вершины горы открывается вид на глубокую котловину. Мы на историческом месте. Это проход Бумза, последний, который удалось пройти Пржевальскому. Под ним он был остановлен — и повернул назад.
В котловине, за поворотом, как говорят офицеры, — раскинута ставка генерала. Мы едем, разговаривая с Ю.Н. Вдруг он заметно бледнеет и покачивается в седле. Я успеваю подхватить его. Подъехавшие монголы бережно кладут Ю.Н. на землю. Доктор склоняется над больным. Пульс слаб, сердце еле бьется. Это острый приступ горной болезни, и доктор дает самые сильные средства. Я улавливаю, как он озабоченно покачивает головой. В нескольких саженях позади — такой же припадок с бурятом, ламой Малоновым. Спереди приходит сообщение, что Е.И. тоже чувствует себя плохо. Самое скверное состояние у Ю.Н. Ему оттирают похолодевшие конечности, и он в состоянии полузабытья. Караван уже спустился вниз и разбиты палатки, когда Ю.Н. бережно сводят вниз и кладут в уже приготовленную постель. Ввиду болезни нашего переводчика и слабости многих других членов экспедиции — свидание с генералом откладывается.
В лагере появляется толпа местных жителей. Между ними одна сравнительно красивая женщина — похожая на индианку. Остальные представительницы прекрасного пола ужасны. Особенно одна — сущая дьяволица, недалекая обличьем от шекспировской ведьмы. В довершение всего, лица женщин размазаны свежей кровью. Лоб и нос естественного цвета, а с висков на щеки спускаются симметричные рисунки, соединяющиеся на подбородке. В необычайно сальных прическах кораллы и бирюза. В косы как мужчин, так и женщин — вплетены эти камни. У последних они в браслетах и в широких полотенцах, спускающихся по спине, и перемежаются с серебряными монетами. Следует отметить, что в области вкуса монголы стоят выше тибетцев, в смысле же грязи последние побивают рекорд.
10.X. Выяснились титулы и ранг генерала. Имя его Кап-шо-па, а должность хорчичаб, то есть верховный комиссар области хоров, совмещающий в себе и командование всеми войсками, расположенными на востоке Тибета. Он принадлежит к старому княжескому роду, резиденция которого около Гиангцзе.
Сегодняшний день искупает по своему интересу многие трудности нашего далекого путешествия. Но с утра — он начинается очень печально. С вечера Н.К.Р. получил приглашение от генерала пожаловать к нему в ставку. «Но только, пожалуйста, пораньше», — предупредил нас начальник уезда, присланный с приглашением. Последнее, как потом выяснилось, исходило уже исключительно от усердия чиновника.
Около 10 часов утра наша кавалькада направилась к ставке хорчичаба. Впереди Ламаджан с флагом на копье, потом Н.К.Р., а за ним Ю.Н. и я. Нас сопровождают торгоуты. По обычаю, мы без оружия, дабы показать доверие и не оскорбить хозяина. В последнюю минуту ввиду нездоровья Ю.Н. — Н.К.Р. просит доктора присоединиться к нам. Оказывается, ставка не так близко, как казалось, — километров 8 по убийственной кочковатой местности без тропы. На полдороги Ю.Н. опять чувствует себя дурно. Его снимают с лошади и кладут на землю. Он в полуобмороке. Ампула с камфарой сразу улучшает положение больного. Подъезжает тибетский чиновник из ставки. Ему объясняют, что Н.К.Р. поедет к генералу и, не имея возможности говорить с хорчичабом без Ю.Н., который не может ехать дальше, — передав хадак, вернется обратно и просит, чтобы для переговоров были высланы в наш лагерь доверенные офицеры. Садимся на лошадей. Опять впереди флаг, потом Н.К.Р. со мной и торгоут позади. Не доезжаем шагов трехсот до ставки, около которой на мачте развевается большой флаг, — нас знаками просят слезть. После этого начинается невероятная путаница. Ни мы не понимаем тибетцев — ни они нас. Так стоим мы с Н.К.Р. на луговой кочке, а вокруг тесным кольцом обступили нас жители аила, около которого расположена ставка. Несмотря на открытое небо — становится трудно дышать от тяжелого, дурно пахнущего воздуха, зараженного толпой. Особенно это тяжко нам, так привыкшим к идеально чистому воздуху пустынь. Подходят какие-то чины, судя по серьгам в ушах. Что-то объясняют, о чем-то говорят. И мы стараемся объяснить им, что не хотим ждать и, передав хадак, желаем вернуться обратно к себе. Нам отвечают недоумевающие взгляды. Н.К.Р. хочет подойти к лошадям — но нас не пускают, вежливо, но категорично загораживая дорогу. В довершение всего приносят часы и начинается счет на пальцах. По этому счету выходит, что генерал примет нас в 5 — тогда как теперь только около одиннадцати. Видно, что Н.К.Р. немного раздражен происходящим, но замечает, что единственное наше оружие — спокойствие и терпение. И действительно — что можем мы сделать без языка. Как объяснить, что мы хотим уехать и приехать на другой день? Приносят какие-то круглые подушки и просят на них сесть. Чиновники уходят. Опять сдвигается вокруг толпа, уже немного привыкшая к нам. Видно, что делаются какие-то замечания по нашему адресу. Все это утомительно и совершенно невыносимо.
Так проходит чуть ли не полтора часа. Наконец, подходит солдат в хаки с толстой косой из-под какого-то странного головного убора. Опять пробую объяснить и ему, что мы хотим видеть генерала или уехать. Выслушав, он раздвигает толпу и просит идти за ним. Подходят и чиновники. Наш флаг свернут. Тибетцы знаками просят развернуть его. У входа в ставку поставлены часовые и, надо сказать, довольно печального вида. Недружно вскидывают они свои ружья и делают при нашем приближении какой-то ружейный прием. На мачте громадный флаг. Из середины его расходятся вверх синие и красные лучи, а нижняя часть не то размалевана облаками, не то цветами. Мачту, а может быть, просто длинное древко — венчает железный трезубец, согнувшийся набок. Народ густыми шпалерами теснится по пути, по которому идем мы с Н.К.Р. в предшествии нашего флага. Н.К.Р. распоряжается его оставить около генеральского знамени. Входим в небольшой, чисто выметенный дворик, обложенный довольно высокими стенками из дерна. В его глубине большая палатка, и в ее полутьме виднеется что-то яркое — чего нельзя разобрать. Сопровождающие чиновники просят Н.К.Р. войти. За ним вхожу я, и с яркого солнца только вижу что-то желтое на возвышении. Глаза привыкают к полутьме, и из желтого вырисовывается кланяющаяся голова и рука, указывающая на тахту. Н.К.Р. отвечает на поклон. Его примеру следую и я. Потом мы садимся. Внутренность палатки велика и просторна. Одну ее треть занимает возвышение, на которое опускается до тех пор стоявший молодой человек в шелковом желтом халате — очевидно, хорчичаб. Бледное, слегка косоглазое лицо, опушенное усами и бородкой, азиатские глаза без ресниц и благожелательная улыбка на полных губах. Халат тиснен цветами. Из-под него виден голубого шелка кафтан, подбитый тонким белым мехом. На голове мандаринская китайская шляпа, круглая, черная, со сверкающим над ней рубинами крестом — знаком Акдорже, составленным из пяти кругов-орнаментов.
На всем окружающем, начиная с костюма генерала, печать еще недавно ушедшего Китая. Мы сидим с правой руки генерала, с левой на таком же диване три неподвижные фигуры. Это ближайшие помощники тибетского сановника. Три военных майора. Два помоложе, один пожилой, хмурый и замкнутый в чертах хитрого лица. Все три в шелковых курмах, надетых на такие же кафтаны. Курмы голубая, вишневая и коричневая. Шапки у всех того же покроя, как у генерала, но только с парчовым верхом и шариками, обозначающими ранг. Бирюзовыми и нефритовыми, оправленными в золото. Каждый — образчик тонкого ювелирного искусства. Под шапками майоров дамские прически, собранные вперед и завершенные сверкающими камнями — рубинами и бирюзой. У одного на руке прекрасное кольцо. Бриллиант и рубин. Сапоги у всех китайские из парчи. Здесь сохранились, как видно, яркие костюмы былого Китая, составляющие резкий контраст между служилой знатью и населением страны, носящим одежды совсем другого покроя. На возвышении, на котором сидит генерал, набросаны ковры, валики и подушки. Самое сиденье покрыто тигровой шкурой, а дальше брошена шкура снегового леопарда. С правой руки маленький алтарь. Под божественными изображениями в чехлах стоят жертвенные приношения в серебряных чашах с водой и рисом. Ниже — ряд зажженных лампад. За генералом лакированный ковчег, обернутый в шелк, на поставце. Ковчег обвязан хадаком и, очевидно, содержит какие-то реликвии или грамоты. К главному столбу палатки ремнями прикреплено знамя, свернутое и завернутое в кисею. Навершие — трезубец, а на яблоке — двуликий янус. Это темная бронза превосходной работы. Это знамя олицетворяет полномочия генерала как верховного комиссара и командующего войсками. У знамени меч, весь в серебре, с рукоятью, усыпанной драгоценными камнями. Боковые диваны тоже в коврах — но неважного достоинства. На полу разостланы чистые белые кошмы. Над сиденьем генерала балдахин, поддержанный копьями с бунчуками из красных, крашеных конских хвостов. Ящики, поставцы, низкий письменный стол с прибором и плохими томпаковыми часами на нем — все носит на себе отзвук китайщины, дух которой еще остался в Тибете.
Н.К.Р. передает хадак. Следует несколько улыбок и вопрос, который для нас непонятен... и воцаряется молчание. Наш флаг, оставленный из такта при знамени, — вносится во двор. Офицеры на противоположном диване нас внимательно рассматривают, а хорчичаб благожелательно улыбается. Стены двора усеяны лохматыми черноволосыми головами любопытных. Начинается объяснение жестами. Болезнь Ю.Н., высота гор, тяжесть дыхания. Генерал сочувственно улыбается. Майоры неподвижны как статуи. Положение, из-за невозможности объясниться, становится неприятным, а выхода из него не предвидится.
На дворе среди слуг происходит какое-то движение. В палатку вносят скамейку и покрывают ее коврами. Входит Портнягин и сообщает, что Е.И., Ю.Н. и доктор едут сюда и уже близко. Значит, Ю.Н. стало лучше. И мы с Н.К.Р. облегченно вздыхаем. Приятно выйти из положения немых. Майоры выходят на двор и подходят к стенке, с которой исчезают лохматые головы. Офицеры по очереди смотрят в дрянной бинокль. Они священнодействуют. Останавливаются у ворот всадники, и в палатку входит Е.И. За ней остальные. Ю.Н. обращается с приветствием к генералу по-тибетски, и последний как бы не верит ушам, слыша родную речь в устах европейца. Брови его малоподвижного лица удивленно поднимаются, и... начинается оживленная беседа. Тем временем слуги разносят угощение. Соленый, жирный, как бульон, чай прекрасного вкуса, сбитый с маслом, сушеные фрукты, какие-то печенья и сладости, среди которых первое место занимает сахар.
Один из приближенных генерала узнает Н.К.Р. и Е.И. — он их видел в Дарджилинге, где о них шла слава, как о людях, так хорошо понимающих буддизм и благожелательно относящихся к тибетцам и ламам. Это сведение удваивает любезности хозяина, и беседа переходит на вопросы буддизма. Потом касается священной Шамбалы. Не забыты и деловые вопросы о нашем продвижении. Генерал приказывает написать распоряжение о нашем пропуске губернаторам в Нагчу, оказывается, их два, и обещает дать чиновников для сопровождения нас. Слуги следят, чтобы чашки были полны, и неустанно обносят нас достарханом. В удобный момент Н.К.Р. передает генералу завернутый в хадак подарок. Это прекрасные золотые часы с инкрустированными на эмалированной крышке букетами роз и мелким жемчугом. Вещь очень красивая и ценная, которая, вероятно, придется по вкусу тибетскому князю. Он благодарит и кладет подарок, не развертывая хадака, на стол рядом с томпаковой дрянью рыночного производства — своими собственными часами. Один из офицеров тут же пишет распоряжение, и генерал, внимательно просмотрев его, прикладывает свою печать.
Во время приема за моей спиной какое-то движение и шепот. Это три тибетские дамы. Может быть, княгиня со своими женщинами или женами офицеров. Они держат себя с достоинством, не конфузятся и внимательно слушают идущую в палатке беседу, по этикету не входя в нее. Лица некрасивые, но молодые и некрашеные. У одной только на щеках еле заметные полосы из смеси жира с кровью. Одеты они по-старинному китайскому — но в темных тонах. Две — с плоскими простыми прическами в косу. У третьей на голове вместо шляпы красный лакированный треугольник из дерева. Все угощения, вероятно, приготовлены при участии этих дам.
Немного притихший разговор опять оживляется и переходит на тему о гуру, духовных учителях Индии. Генерал совершенно в курсе этих вопросов и свободно говорит об эзотерике Востока. Е.И. показывает ему письмо одного из Великих Учителей, и генерал, взяв сверток обеими руками, — благоговейно прикладывает его к своему лбу.
Прием затягивается часов до пяти. Н.К.Р. дает знак к отъезду. Но радушный хозяин не хочет нас отпустить без нового угощения, после которого изъявляет желание проводить нас в наш лагерь. Новое угощение — рис, варенный на пару, с маслом и сахаром. Потом сласти и чай. Ю.Н. устал, и беседа опять затухает. Доктор все время дает ему поддерживающие средства. Во двор вводят приготовленного для отсылки к губернаторам Нагчу гонца. По всей видимости, народ в крутом повиновении у властей и почтительном страхе перед таким важным лицом, как генерал. Со шляпой в руках застыл гонец в позе поклона и очень напоминает собой зайца Гейнце в аудиенции короля из гетевской сатиры. Опять что-то пишут. Генерал поглядывает на нас исподлобья и улыбается. Еще раз ставит печать на проверенную бумагу. В разговоре выясняется, что генералу только 25 лет и что свое назначение он получил из рядов гвардии Его&#nbsp;Святейшества. У него право непосредственных сношений с Далай-Ламой. Очевидно, этот молодой человек — сановник на большом ходу. По иногда вырывающимся интонациям его голоса и чему-то еле уловимому в обращении — видно, что генерал умеет властвовать и имеет дар повелевать, перешедший к нему из поколения в поколение его знатного рода. Подчиненные с уважением относятся к своему, вероятно, сверстнику. Два офицера помоложе, хорошо воспитанные и породистые, производят впечатление сотоварищей детства князя. Пожилой майор, исключительно, как видно, подчиненный, имеет мало общего с остальными.
Передав корреспонденцию, генерал снимает шапку. На его голове две косы, свернутые в прическу, сколотую надо лбом аграфом черного и красного цвета. Приему конец. Слуги обносят курильницами благовонного дыма — и каждый навевает его на себя. Генерал встает, и за оградой раздается резкий звук военной трубы. Это сигнал отъезда. Слуга почтительно подает хорчичабу очки, и мы все выходим из палатки.
За воротами выстроен почетный караул. За ним густые толпы народа. На первом плане лошадь генерала с седлом, покрытым ковром, который снимается при его приближении. У стремени приступка с наброшенной на нее цветной кошмой. Кланяюсь дамам, стоящим во дворике, что производит на них ошеломляющее действие, — прохожу к воротам, около которых наши лошади. Как только генерал занес ногу в стремя — раздалась длинная команда и десяток солдат караула неуклюже взял «на караул». Солдаты в грязных английских хаки, еще с английским гербом на пуговицах, защитных штанах и башмаках. Никакого снаряжения на них нет. Шляпы австралийские, вроде бойскаутских, с полем, пристегнутым сбоку. Из-под шляп торчат толстые косы. Генерал садится, и раздаются три пушечных выстрела, изображенные петардами. Садимся и мы. Лошадь генерала трогается, солдаты караула вприпрыжку бегут к лошадям и садятся. Раздается нестройная музыка. Оркестр тибетцев в партикулярном платье играет на длинных трубах, вроде римских, и бьет в литавры. Ему со всех сторон вторят яростно заливающиеся лаем псы.
Кавалькада выдвигается на равнину. Она удивительна по своей живописности и чисто азиатской нестройности. Вероятно, мы последние, кто ее видит, и тем более интересно наблюдать этот отзвук отошедшего прошлого. Впереди знамя, стоявшее у ставки. Его везет солдат на белой лошади. Дальше попарно почетный караул. У каждого воина вниз по спине коса до пояса, а справа налево старая английская магазинка. Теперь это конвой. За ним, тоже попарно, едет оркестр военной музыки. Он состоит из кавалерийских труб, пехотных горнов и... бог весть как попавших сюда — шотландских волынок. По пути попеременно играют на трубах или на волынках. По этой игре можно безошибочно определить, что музыкальные способности тибетцев очень относительны. За музыкантами едут чиновники, тоже по два в ряд, в цветных китайских костюмах — и это очень красиво. Курмы одного и халаты другого цвета. Потом в ряд три майора ближней свиты, за ними хорчичаб, рядом с ним Н.К.Р. За ними члены экспедиции со звездным флагом и остальная свита генерала, смешанная с конными любопытными. Немного поодаль группа, вероятно, сельских властей, вооруженная до зубов. Население — без мечей, как знак уважения, стоит по пути. Шагом, километр за километром, приближаемся мы к нашему лагерю. Он уже близко. Солдаты гурьбой скачут вперед и, построившись со знаменем, берут по команде «под козырек». Генерал, проезжая мимо них на своем бойком выкормке, привычным жестом прикладывает руку к своему головному убору, со всеми замашками настоящего генерала. Часть солдат соскакивает с лошадей и бежит к палатке Н.К.Р. — где занимает парный пост и опять берет «на караул» слезающему около нее военачальнику.
Администрация лагеря уже давно предупреждена о необходимости почетной встречи. Палатка Н.К.Р. осенена большим американским флагом. Под навесом накрыт стол с чаем и устроен достархан из скудных запасов, которые только еще остались. Главное место среди них занимают несколько плиток шоколада. Н.К.Р., Е.И., Ю.Н., доктор и я размещаемся с генералом и лицами его ближней свиты за столом.
Идет беседа, и тибетцы уничтожают шоколад. Генералу показывают виды Нью-Йорка, которые он с интересом рассматривает. Особенно его поражают небоскребы. Из разговора выясняется, что идущая впереди нас экспедиция принадлежит Фильхнеру. Выпив чай, генерал сам приступает к таможенному осмотру. Отчасти, конечно, из любопытства, отчасти из любезности — чтобы, как он говорит, руки меньших чинов, нежели он, не касались вещей такого великого человека, как Н.К.Р. Конечно, все дело в любезности — ведь не далее как пару дней тому назад его же чиновники уже перерыли весь багаж. Посидев в кресле и полюбовавшись вещами, генерал встает. Дальнейший осмотр произведет его секретарь. Потом по предложению Н.К.Р. — хорчичаб идет навестить Чимпу и, попросив Н.К.Р. передвинуть наш лагерь поближе к его ставке, — уезжает. Гремят трубы, и сопят волынки. Дружески попрощавшись со всеми, генерал в предшествии своего знамени скрывается со своей свитой в надвигающихся вечерних сумерках.
11.X. Встаем поздно. Понемногу убирается лагерь, и часам к двенадцати дня переходим на новую стоянку. Палатки разбиваются на небольшой речке с чистой прозрачной водой, протекающей через равнину. Из соседних аилов собираются толпы тибетцев, ходят по лагерю, заглядывают в палатки и исподтишка, в знак приветствия — показывают язык. Одним из распоряжений последнего времени было уничтожение этого старинного обычая.
Кончок, побывавший утром в ставке генерала, сообщает, что письмо о нас пошло к Далай-Ламе, так же как и распоряжение губернаторам в Нагчу пропустить экспедицию дальше на юг. Н.К.Р. приглашен сегодня к генералу и уехал к нему с Ю.Н. и доктором. Нам необычайно надоедает назойливое любопытство туземцев. Среди них появляется новый тип испанца и, надо сказать, очень красивого.
Приезжает Н.К.Р. Он рассказывает, что по отношению к нам как будто заваривается целая история. Губернаторы Нагчу, так как власть в Тибете одновременно возглавляется представителями светской и духовной власти, двумя сановниками, действующими одновременно и сообща, — написали генералу, который хотя и старше их по положению, но другого ведомства, что не берутся пропустить нас на основании существующего общего положения, и предлагают ему взять наш пропуск исключительно на себя. Хорчичаб остался очень недоволен таким поворотом дела и вызывает губернаторов в свою ставку, указав в своем письме, что «Великий Посол... соглашается подождать вашего приезда». Большое преимущество, что мы застали генерала. Опоздай мы на один день, и его ставка была бы уже снята. Теперь генерал решил остаться до разрешения вопроса нашего продвижения на Нагчу. Любезность тибетского сановника очень велика. Вероятно, подарок сильно пришелся ему по вкусу.
Впечатление Н.К.Р., что вокруг нас завязывается борьба между генералом с одной и губернаторами с другой стороны. Но, конечно, это пешки. За ними стоят силы покрупнее. Силы, которым во что бы то ни стало надо задержать Н.К.Р. и помешать выполнению им своей миссии. Это две силы, которые я пока не буду называть и которые в соединении представляют из себя самую большую мощь на нашей маленькой планете.
Только что явился караул тибетцев племени хор с десятником во главе. Пошли в ход палки, и назойливых туземцев точно водой смыло из лагеря.
Вечером из ставки генерала доносятся звуки труб и волынок с аккомпанементом барабана, который в некоторых местах — играет соло. Это вечерняя зоря, или «большой сбор», играемый по распоряжению генерала в честь Н.К.Р., как сообщил об этом специально присланный офицер.
После ужина Н.К.Р. рассказывает об Индии, где он долго жил, и о великом Акбаре, который стремился к соединению религий в одну. Потом разговор переходит на искусство Индии. И чувствуется, как с большим художником сочетается знаток истории. И сколько ни говоришь с Н.К.Р., — никогда, даже мимолетного, повторения.
12.X. В лагере целыми днями идет работа. Приводится в порядок инвентарь, чистится оружие и смазываются бараньим салом седла. Идет ковка и осмотр животных. Сегодня генерал приглашен в лагерь. На кухне из ничего — стараются создать нечто для достархана.
Чимпа очень плох. Но доходят странные слухи, что он делает что-то несуразное, говорит скверно про нас и ведет какой-то подкоп под экспедицию. Наши буряты-ламы все время ходят к нему в палатку, которая отделена от нашего лагеря ручьем и сотнями двумя шагов. На запрос по этому поводу тибетцев — они отвечают, что Чимпа сошел с ума и злые духи овладели его душой.
Для октября погода прекрасная и теплая. Но беда, что на пастбищах почти совсем уже нет травы. Завтра ожидается приезд губернаторов из Нагчу. Приезд генерала к чаю будет носить полуофициальный характер.
В назначенное время из ставки показывается группа. Два солдата ведут лошадь генерала под уздцы. Сзади едут три майора, и шествие замыкают несколько слуг. Поодаль скачут несколько солдат. Они опережают поезд генерала и, соскочив с лошадей, занимают парный пост у палатки Н.К.Р. Мы все выходим навстречу гостям. Сегодня князь не в своих парадных одеждах. Вместо шляпы со знаком Акдорже — на нем белый тонкинский головной убор с красным султаном. Свита одета тоже проще. Через Кончока выяснилось, почему мы были так долго задержаны перед ставкой в наш первый приезд. Шло приготовление к приему, и все чиновники, с генералом во главе, одевались. Благодаря неуместному старанию уездного начальника — мы прибыли слишком рано. Во время чая появляются «нибелунги». Н.К.Р. в шутку зовет так тибетцев. Черные кафтаны, черные волосы и грязь смуглых лиц тоже в этом тоне делают их фигуры удивительно траурными. Так и представляются над их плечами носилки с белокурым Зигфридом, несомым со злосчастной охоты. Нибелунгов около тридцати. С трепетом и испуганными взглядами выстраиваются они полукругом перед палаткой, под навесом которой сидит хорчичаб со своими знатными друзьями. Они принесли дары. Мешки с ячменем, рисом и сыром. Цибик чая и куски яковой говядины. Под навесом происходит обмен любезностями, а наши монголы берут у тибетцев принесенные подарки. Разговор, главным образом, касается Америки. Гости рассматривают альбомы фотографий и репродукций картин Н.К.Р.
После отъезда генерала сидим у палатки Н.К.Р., греемся на солнце и смотрим на развернувшуюся перед глазами картину. Желтый фон равнины и гор, а на нем черные палатки, черноволосые люди в темных одеждах. Черные яки и такие же черные вороны — вот преобладающие цвета Тибета под куполом вечернего неба, окрашивающегося в лилово-розовые тона близкой зари. Солнце скрывается за горой, ложатся вечерние тени и сразу становится холодно.
13.X. Утром с чаем пьем яковое молоко. Оно синеватое, довольно вкусное и жирное, как сливки. Грифы и белоголовые орлы неподвижно сидят на кочках вокруг лагеря. А между палатками скачут вороны, и наглость их выше всяких пределов. На кухне они стараются стянуть мясо, на палатках долбят своими острыми клювами брезент, а одна унесла в когтях алюминиевую чашку.
По сведениям из ставки к генералу приехал гонец из Гиангцзе. Там, со слов гонца, находится английский резидент. Другое сведение из Нагчу. Один губернатор отговаривается делами, а другой — болезнью, и они сюда не едут. Это, конечно, дипломатический прием, и наше положение усложняется. Завтра от 10 часов утра продолжится таможенный осмотр вещей экспедиции.
Вечером говорим о современности. Н.К.Р. указывает, что самое большое зло нашего времени спекуляция, эксплуатация и конкуренция. Спасением от этого может быть только кооперативность.
14.X. Рано утром умер Чимпа. В последнее время он уже не лечился у нашего доктора, а пользовался лекарствами лам, которые одновременно изгоняли из него и злых духов. Положение больного было безнадежно в связи с тем, что он не держал диеты, курил и пил водку.
После его смерти власти ознакомились с документами Чимпы. Среди них нашли письмо, которое касалось нас и должно было быть отправлено губернаторам в Нагчу. Целая интрига плелась вокруг экспедиции облагодетельствованным Н.К.Р. и Е.И. человеком. Она заключалась в том, чтобы убедить монгольских слуг и бурят-лам бросить европейцев и идти дальше под начальством Чимпы. Смерть положила предел проискам тибетца и пресекла предательство. Так ответил он на все сделанное для него. Такова была его благодарность. Буряты-ламы, ведшие двойную игру, стали на сильное подозрение у тибетцев и больше не имеют влияния на остальных слуг, открыто осуждающих лам. «И это ламы, — одно, что сказал Н.К.Р. — Где же истинный буддизм!»
Днем происходил таможенный осмотр. Воспрещен ввоз в Тибет взрывчатых веществ и литературы. Ни того и ни другого у нас нет. Производил осмотр наименее приятный из всех приближенных генерала, пожилой майор. Он перевернул все, заглядывая в коробку карандашей и открывая каждый флакон духов. В основе, конечно, лежало любопытство дикаря. Имея удовольствие путешествовать по Тибету, надо терпеливо сносить и его маленькие неудобства.
Н.К.Р. находит, что задержка нашего дальнейшего продвижения связана, главным образом, с проходом в Лхасу монгольского посольства, за что губернаторы Нагчу чуть не поплатились головой, и движением Фильхнера, идущего впереди нас.
Ночью монголы не выходят из палаток, боясь бродящего вокруг лагеря, по их мнению, духа Чимпы.
Н.К.Р. ценит в работе, как ее качество — быстроту.
15.X. Сегодняшний день должен многое разрешить. Завтра с утра генерал уезжает. Видно, как к его ставке сгоняются грузовые яки с деревянными седлами.
Ночь была очень холодная. Днем воздух резкий, и у всех увеличилась одышка. Небо в тучах. Но когда прояснилось, начало греть солнце. Когда ветер — то против него дышать невозможно — захватывает дух. Местные ламы приготовили Чимпу к погребению, то есть, попросту говоря, разрезали его тело на куски. Потом, сложив их в мешок, — отвезли к горам и выбросили грифам. Однажды мы наблюдали из лагеря, как эти противные птицы терзают падаль — труп лошади. Это те же птицы, которые исполняют роль могильщиков в башнях молчания в Индии. Мне в Бомбее показывали деревья около этих башен, на которые обычно садятся грифы после своих страшных пиров. Деревья без листьев и засохли. Высотой гриф почти до трех футов. Он не сразу подходит к добыче и садится в нескольких десятках шагов от нее. Потом, точно человеческой побежкой, глубоко спрятав свою голую шею в плечи, подбегает к падали и начинает ее терзать.
Вечером говорим о нирване. Нирвана как небытие — есть результат незнания, что такое буддизм, на Западе. Нирвана есть состояние человека еще при жизни, а паранирвана после смерти и есть полное развитие духовных сил человека.
16.X. Н.К.Р. с утра ведет переговоры с хорчичабом. Последнему указывается, что чинимые экспедиции препятствия могут побудить американских буддистов выбрать своего западного Далай-Ламу, что создаст разделение буддизма на восточный и западный. Результатом переговоров является новое письмо генерала в Лхасу. Видно, что он понимает положение и делает все, чтобы помочь нам.
День холодный, солнце прячется за тучи.
17.X. Холод увеличивается, и мы с доктором обкладываем наши палатки войлочными кошмами. Наглухо зашиваю окно и устилаю пол войлоком. В палатке как будто становится теплее, но зато делается темно. Главная проба палатки будет ночью.
В лагерь приходит пожилой майор. Выясняется, что он выслужился из солдат во время войны с китайцами и не умеет писать. Дальше его карьера ознаменовалась тем, что он гнался за Таши-Ламой.
Генерал еще не уехал. Он просит Н.К.Р. приехать к себе для новых переговоров. По-видимому, начинается нескончаемая азиатская канитель, которой тибетцы научились у своих недавних властителей — китайцев.
После обеда сидим с Голубиным на берегу речки. Вода прозрачна и чиста, а в ней сотни форелей, которых можно ловить руками. Они набились в яму у подрытого течением берега. Это голубая форель. Дальше вниз по реке, точно в садке, распределились по возрастам и размерам меньшие, тогда как около нас самые крупные рыбы. Вечером они все поднимаются вверх по ручью и так густо идут на перекате, что спины их выдаются из воды. Охотятся за форелью вороны и бог весть откуда прилетающие большие чайки. Во всех водах Тибета масса рыбы, но туземцы ее не едят. Мы же воздерживаемся от нее потому, что есть указание о ядовитости рыбы в Тибете. На то же указывает и Пржевальский. Однажды весь состав его экспедиции чуть не отравился. С другой стороны, по распоряжению Н.К.Р. мы строго придерживаемся обычаев страны, что является главным фактором дружественных отношений с туземцами.
18.X. Все покрыто инеем. Ручей замерз. В 7 часов утра в моей палатке –7° С. Благодаря кошмам у меня сухо и нет обычно покрывавшего по утрам весь купол палатки инея. Мой спальный мешок из бараньего меха и шуба достаточно спасают от ночного холода. Недели через две или три на Чантанге будет уже очень холодно. При морозах солнце печет, как летом. Голубин докладывает Н.К.Р. о положении животных, которое очень тяжело. Вся дача ячменя около двух кружек в день, что составляет около полутора фунтов. Тающий на солнце снег замерзает ночью и образует наст над и без того замерзшей землей. Пастбище кончилось.
Н.К.Р. и Ю.Н. поехали к генералу для переговоров, результат которых оказался неудовлетворительным. Хорчичаб сказал, что больше ничем помочь не может, и прощание с ним получилось очень сухое и натянутое. Н.К.Р. решил совершенно самостоятельно войти в сношения с лхасским правительством. Ровно в 11 часов утра со стороны генеральской ставки «загрохотали салютационные орудия», и хорчичаб отбыл. В наше распоряжение оставлен самый несимпатичный из всех аколитов генерала — майор из солдат, а уездный начальник получил приказ держать около лагеря «почетный караул». При прощании Н.К.Р. с генералом во двор ставки вошли старшины местных аилов. Пав на колени и высунув языки, они просили Н.К.Р. самовольно не уходить из их района, так как в случае, если бы это произошло... И они недвусмысленно провели ладонью по своему горлу.
Вечером говорим с Н.К.Р. и касаемся духовных учений. Ученик, говорит Н.К.Р., должен свободно мочь обсуждать преподанное ему учение, ибо лишь самостоятельными усилиями достигается познание и овладение истиной.
19.X. Н.К.Р. отправил сегодня письмо губернаторам Нагчу. В нем он указывает, что если экспедиции не будет дан свободный пропуск на юг, то лхасскому правительству могут грозить серьезные неприятности. Кроме того, подчеркивается, что все случившееся с членами экспедиции из-за задержки — ляжет на представителей местной власти в форме тяжелого их обвинения и будет на ответственности губернаторов.
Наблюдаем тибетских воробьев, старающихся проклевать мешки с ячменем. Они немного больше своих европейских собратьев и с головками, расцвеченными черными полосками, точно на них надеты и повязаны черными бантами — вдовьи капоры с белыми оторочками. Кроме ворон здесь еще маленькие птицы с оранжевым горлышком и серыми перьями — тоже какая-то разновидность воробья.
Сегодня прекрасная погода. Невысокие горы, окаймляющие нашу долину, четко выделяются на ярко-голубом небе. Жаркое солнце греет, но в палатках очень холодно. На воздухе тяжело дышать и говорить.
20.X. По словам майора, Фильхнер направлен тибетским правительством на Ладак и снабжен всем необходимым для этого путешествия. Это очень трудный путь вверх по Брахмапутре и вниз по Сатледжу. Возможно, что этот маршрут совершенно совпадает с намерениями самого путешественника.
В 10 часов утра в закрытой палатке около –4° С.
После обеда в лагерь является майор. Его сопровождает огромного роста солдат с густой косой. На нем рваный английский мундир и тибетская шапка. Солдат по английскому уставу щелкает каблуками и отдает Н.К.Р. честь. Майор сообщает, что на два письма о нашем пропуске губернаторы ответили уклончиво, а на третье, посланное самим майором, — они совсем не прислали ответа. Впрочем, писал ли майор и были ли отправлены до этого письма из штаба генерала, — проверить довольно трудно. Н.К.Р. настаивает на посылке майором нового письма, ввиду болезненного состояния некоторых членов экспедиции и усиливающегося падежа животных. Из ста пало уже 28.
С каждым днем становится труднее. Холод усиливается, а мы стоим на мерзлом болоте в тропических палатках. Наши туземцы в продуваемых насквозь китайских майхане. По распоряжению майора тибетцы привозят по два мешка ячменя в день — но это капля в море сравнительно с тем, что необходимо. Лошади сдали и ослабели. Верблюды в ужасном положении. Их поддерживают чаем с распущенным в нем маслом.
21.X. По распоряжению Н.К.Р. губернаторам написана бумага с предложением дать пропуск на юг, а буде такого не будет дано, — разрешить экспедиции зимовать в одном из монастырей между Нагчу и Лхасой.
На ручье гуляет орел. Белая голова с точно спускающимся на плечи белым париком. Шея и ноги розовые, а крылья черные. Спереди совсем английский судья в парике и черной судейской тоге.
Лошади получают по три фунта ячменя в день. Нужное на каждый день количество зерна с величайшим трудом достается от местного населения. Цены непомерно велики и ежедневно растут. Хоры разлакомились на серебро, которое до нас они никогда не имели в руках, так как ходячей монетой здесь являются медные шо. Верблюдам достают солому, но ее скоро нельзя будет получить совсем.
22.X. Самый холодный из всех предыдущих дней. Ночью вокруг лагеря выли волки. С утра теплый ветер. Он очень силен и рвет палатки. Идет дождь со снегом, и одновременно в горах гремит гром. К вечеру белая пелена покрывает долину, а с севера начинает дуть ледяной ветер.
Келейно через майора узнаем, что генерал писал о нас письма непосредственно Далай-Ламе, очень хорошо о нас отзываясь. Н.К.Р. и окружающие, говорилось в письме, люди особенные. Они знают обычаи Тибета, не снимают фотографий и планов и не стреляют животных.
23.X. Кончок уже давно отмежевался от экспедиции и живет недалеко от майора, устроившегося на месте бывшей ставки. Он якобы охраняет казенное оружие, шедшее с нами и сложенное около палатки майора. Дружба между Кончоком и майором самая тесная, основанная на приверженности к ячменной водке и азартной игре. К вечеру, как нам рассказывают монголы, оба обычно совершенно пьяны. Как-то Н.К.Р. заметил майору, что западные буддисты не пьют и не курят. На это майор, усмехнувшись, заметил: «А восточные и пьют, и курят». Кончок женился на какой-то местной красавице.
Пост при лагере сменен новым. Видно, с какой радостью люди старого караула покидают лагерь. Даже привычные местные жители не могут противостоять холодам этой необычно суровой зимы, какой не помнят старожилы. Пурга, метет снег. Голубин посылается за майором. Через час майор появляется с солдатом, несущим над ним бог весть откуда попавший сюда европейский зонтик. Идут медленные, вялые азиатские переговоры без всяких последствий. Недаром оставлен с нами майор. Это опытный и искушенный в своеобразной азиатской дипломатии тип. Все труднее добывать провиант. Фураж для лошадей и мулов — ячмень плохо ими переваривается. Да и его так мало.
24.X. Установилась зима. Белая равнина, белые горы и голубые просветы на постоянно затянутом облаками небе.
Сегодня днем пришел в лагерь Кончок. Он совершенно пьяный, затеял драку с Серингом из-за каких-то денег. Пришлось вызвать солдат, которые увели Кончока к майору. Торгоут Очир поехал сегодня в Нагчу к губернаторам в сопровождении тибетского солдата. Он везет им подарки от Н.К.Р. Одному бинокль, другому чайный сервиз, и при подарках — соответствующее письмо. Очиру, кроме этого, поручено сделать в Нагчу закупки провианта, а если удастся, и фуражу. В виде конвоя едут местные крестьяне с мечами и фитильными ружьями. У лагеря стоят заседланные, приготовленные для дальнего пути лошади. Одна покрыта синим чепраком и взнуздана желтой уздечкой с колокольчиками и красивым красным налобником. Это лошадь солдата. Уезжающие садятся и скрываются в хлопьях снега. Сегодня же уходят на лучшее пастбище верблюды. Оно довольно далеко, почти под самым Нагчу. Но лучше там, нежели здесь, где их ждет голодная смерть. Ведет их называемый нами Том-Тит-Тот, так похожий на персонаж из английской сказки. С ним идет конвой хоров. Лошадей тоже гонят в горы, где будто бы сохранилась трава. С табуном идут торгоуты. Из каравана осталось: 22 лошади, 17 мулов и 33 верблюда. Решено 4-х лучших верблюдов не отсылать под Нагчу и оставить при лагере.
25.X. Несколько дней тому назад майор сообщил, что лама соседнего монастыря погрузился в медитацию, чтобы выяснить, что произойдет дальше с нашей экспедицией. Сегодня прислан ответ медитатора, что разрешение идти на юг уже санкционировано и из Лхасы спешит гонец. В благодарность ламе-прорицателю посылается хадак с вложением долларов.
26.X. Холодное утро. Понемногу исчезли все птицы, кроме ворон и воробьев. Мы являемся гостями племени хор, так как жители будто бы должны нам доставлять все продукты даром, а правительство при сборе налогов сосчитается с ними. Практически хоры отказались брать деньги, но зато доставка продуктов совсем завяла. Теперь мы платим хорам, но «из-под полы». Похоже, что здесь какая-то комбинация майора.
27.X. Утром в палатке –12° С. Сижу у себя и пишу задеревенелыми от холода пальцами свой дневник. Входит доктор и сообщает радостную весть. Прибыл от губернаторов гонец с разрешением экспедиции двинуться в дальнейший путь. Подарки приняты, и нас приглашают в Нагчу в дзонг, то есть в крепость. Это, конечно, странное приглашение. Вечером ожидается прибытие фуража и продовольствия. Н.К.Р. распоряжается придвинуть к лагерю лошадей. Грузы пойдут на транспорте яков. Послезавтра, дав лошадям день полного корма — двинемся в Нагчу. В лагере общая радость. Уже надоело стоять в этих неприветных местах и мерзнуть. Немедленно Голубин посылается за майором. Но он возвращается один. Из ставки майора сообщают, что он стоит на молитве и его нельзя беспокоить. Во время войны он перебил много людей и теперь молится, испрашивая себе прощение небес. Посылается тем не менее новый посол, которому поручается сказать благочестивому майору в промежутке между молитвами, что из Нагчу пришло разрешение трогаться дальше. Через час появляется майор, совершенно пьяный. Очевидно, его молитвы воссылались исключительно Бахусу и сопровождались ритуальными возлияниями олимпийцу. Он пьян, но все же прочитывает письмо и, что удивительнее всего, замечает фразу, ускользнувшую от Ю.Н., которая совершенно меняет дело. А именно, что приглашая в Нагчу, губернаторы просят Н.К.Р. только немного повременить с отъездом и подождать, согласно обычаям страны, — ответа из Лхасы. Сразу падает настроение. К вечеру подходит транспорт из Нагчу. Мороз крепчает.
28.X. Мимо лагеря проезжают шесть воинов, вероятно, смена на какой-нибудь пост в горах. У каждого на ружейных сошках по флагу: оранжевый, белый, зеленый, розовый... Звенят по морозному воздуху бубенцы. Чувствуется, что наши отношения с туземцами начинают натягиваться и портиться. Н.К.Р. распоряжается раздать европейцам карабины, которые были смазаны и уложены в ящик. Мы говорим, что похожи на бургундцев из саги о Нибелунгах, прибывших на пир по приглашению Кримгильды и окруженных в своем лагере враждебными гуннами.
29.X. Н.К.Р. отправил Далай-Ламе письмо с просьбой дать возможность экспедиции, которая находится в бедственных условиях, двинуться вперед, на юг. Удивительно спокойствие, с которым Н.К.Р. относится к событиям. Смотря на него, мы подтягиваемся и черпаем силы. Каждый из нас сознает, что положение очень тяжелое, а в то же время никто не согласился бы идти назад. Вперед — девиз Н.К.Р. и его экспедиции.
30.X. Уже три недели стоит наш лагерь тропических палаток в местности Чунарген на высоте 15.000 футов над уровнем моря.
Н.К.Р. ведет дипломатические переговоры с Нагчу и через него с Лхасой, но пока результатов нет. Очень похоже, что вызов по нашему делу 25-летним генералом на Чунарген пожилых губернаторов — их сильно обозлил, и мы косвенно платимся за отсутствие такта в молодом администраторе. Местные старшины, до которых доходят кое-какие слухи, утверждают, что кроме всего в дело вмешана и одна могущественная держава, агенты которой всячески стараются помешать продвижению экспедиции Н.К.Р. по Тибету.
Становится все холоднее. Днем, при солнце, в палатках –12° С. Топливо приходится находить под снегом, его очень мало, и нет теплой воды для мытья. Бриться все давно перестали. Палатки занесло снегом, и мы наваливаем его с наветренной стороны к палаткам, чтобы защититься от ветров. Сплю не раздеваясь и кутаясь во все, что есть теплого. Прибыл с пастбища торгоут. Он говорит, что и там высохшая трава под корой льда и пеленой снега, и лошадям нечего есть. Пал мул и верблюд. Очень плохи 5 лошадей, 3 мула и верблюд. Из-под Нагчу пришло сведение, что пало 4 верблюда. Скоро мы уже не сможем двинуться собственными силами. На указание майору, что Н.К.Р. желает продать часть животных и на это есть желающие хоры, майор ответил, что пока не разрешены вопросы, касающиеся самой экспедиции, продажа животных не может быть разрешена. Конечно, это заявление для нас не играет никакой роли, но туземцы боятся покупать, и все налаживавшиеся сделки расстроились. Покупатели рассчитывали увести животных на восток, где ниже и есть пастбища. Теперь, распоряжением буддиста майора, животные обречены на гибель. «Пусть все живущее живет» звучит здесь какой-то насмешкой над заветами Будды. «И это в стране, которая считалась крепчайшим оплотом чистого учения Благословенного», — говорит Н.К.Р.
Вечером Н.К.Р. в разговоре вспоминает японца, написавшего в альбом английской даме: «Вспоминайте нас при восходе солнца. Мы будем вспоминать Вас при закате». Сильно сказано, и не придерешься.
31.X. Довольно теплый день благодаря безветрию и солнцу. Пишу в палатке с открытым пологом-дверью. У меня гости, птицы размером с дрозда с длинными клювами. В них трогательно то, что они совсем не боятся человека. Уселись на стол и, нагнув головки, смотрят, как я пишу дневник. Не надо только делать резких движений.
Мимо гор тянется караван яков. Он идет в Лхасу.
Хоры сообщают, что в соседнем монастыре, кроме прорицателя, имеется еще маг, управляющий погодой. Вероятно, последний, узнав о подарке, сделанном прорицателю, захотел тоже помочь нам. Он сообщает через своего посланца, что последние дни трудился над тем, чтобы сдержать снег, который грозил завалить наш лагерь, а в настоящее время занят окончательной установкой хорошей погоды. Также и прорицатель прислал новое предсказание, совершенно подтверждающее первое. Мы скоро должны двинуться на юг. Майор сообщил, что после проезда Фильхнера Лхаса издала приказ пропускать через Тибет иностранцев только с особого каждый раз разрешения правительства. Поэтому, говорит майор, и приходится ждать так долго. Впрочем, он лично думает, что разрешение должно скоро придти.
Во время прогулки по дорожке, прочищенной в снегу по фронту лагеря, Н.К.Р. говорит, что полнота жизни только у тех, которые знают, для чего живут, кому служат и для чего работают. Полнота и интерес.
1.XI. Весь день проходят на Лхасу черные караваны яков. Солнце греет, и относительно тепло. Читаем второе сообщение медитатора. Быстрота, удача и счастливое окончание путешествия вполне обеспечены. Наши ламы также гадают на бараньих лопатках по монгольскому способу — аналогичный результат. Есть степень развития, когда гадания, как бы они верны ни были — перестают интересовать, и события физического плана теряют свою значительность. Все переносится во внутреннюю духовную жизнь, не имеющую ничего общего с триадой прошлого, настоящего и будущего внешнего мира.
2.XI. С утра поднялся режущий ветер, и никуда не спрячешься от холода. Доходят слухи, что монгольское посольство Чапчаева, сторонника Московии,* выслано на уртонах из Лхасы. Уртонами называются подставы из лошадей или яков, выставляемые на известных пунктах-станциях по требованию едущего впереди правительственного гонца. Есть слух и о Фильхнере, будто он будет зимовать около Нагчу.
*О монгольском посольстве см.: Большевики в борьбе за Тибет // Андреев А.И. От Байкала до Священной Лхасы. СПб — Самара, 1997.
Тяжело приходится нам эти дни. Невыносимо мерзнут ноги, несмотря ни на какие меры. Н.К.Р., ободряя нас, говорит: «Терпение превращается во фризии преданностью и духовным обновлением». У всех без исключения учащенный пульс, который вызвал бы тревогу в иных условиях. Но здесь, на такой высоте, это явление обыкновенное.
3.XI. Медитатор сообщает, что через четыре дня будет получен благоприятный ответ из Лхасы. Начинаем понемногу, насколько возможно, устраиваться на зиму. Поднимаются выше валы из снега вокруг палаток, пол устилается добавочными кошмами и мешками. Чемоданы, подложенные под кровать, придают ей устойчивость. У меня становится очень уютно. Беда одна — уже несколько дней градусник, поставленный в палатке, выше –14° С не поднимается.
В лагере возбуждение. Прибыл гонец из Нагчу и... привез обратно подарки губернаторам. Какое разочарование, какая безнадежность. Бинокль и серебряный сервиз. Мотив — что администраторы хотят получить подарки от самого Н.К.Р. по его прибытии в Нагчу. В этом фальшь и очень скверный признак. Возвращение азиатом подарка-взятки — это нечто совершенно невероятное. Возникает вопрос — не сочли ли губернаторы подарки слишком легковесными и не изобразили ли свое неудовольствие по этому поводу. Это с юга. С востока, из ставки генерала, находящейся в пяти переходах от Чунаргена, где мы стоим, более приятное сведение. Будто бы генерал написал о положении экспедиции Далай-Ламе. Одновременно получено сведение, что Фильхнеру разрешено идти мимо озера Тенгри-Нур на Ладак.
Н.К.Р. составил телеграмму в Америку, сообщающую о нашем трудном положении, и распорядился отправить ее при письме губернаторам Нагчу, прося их переправить ее на лхасский телеграф. Удивительны энергия и деятельность Н.К.Р. Он неустанно работает, диктует письма и детально разбирает создавшееся положение с доктором, исполняющим роль его секретаря. Н.К.Р. или занят работой, или на воздухе в непрестанном движении. Он во все вникает, и самая мелочь в лагере выполняется по его личному распоряжению. Он не нервничает, удивительно спокоен и всегда ровен.
4.XI. Хоры сообщают, что до них дошел слух, будто бы пришло к генералу письмо от Далай-Ламы, в котором последний разрешает нам продвижение на юг.
Вечером Н.К.Р. говорит о возвышенной, одухотворенной жизни человека. «Из обихода должно быть выкинуто все пошлое — это груз, тянущий вниз, в обывательщину», — записываю я его слова.
5.XI. Прибыл из Нагчу солдат, посылавшийся для покупок продовольствия и пришедший с целым маленьким караваном. Сдав счета и оставшиеся деньги, он произнес трогательную формулу, что Будда в Лхасском соборе видит, как добросовестно и честно он выполнил данное ему поручение.
Лагерь совсем занесло снегом, но погода стоит мягкая и сравнительно теплая. Приехал очень подозрительный лама. Возможно, что это беглец из монгольского посольства Чапчаева. Им привезено сведение, что тибетские войска сосредотачиваются между Нагчу и Лхасой, а в последнюю будто бы вошли англичане с артиллерией.
Приходится наряжать людей, чтобы прогонять ворон, которые таскают клоки кошмы и, что хуже всего, долбят верхи палаток. По распоряжению майора выпорот солдат, ездивший в Нагчу за продуктами и уличенный в наглом подъеме цен в свою личную пользу.
С обратным гонцом возвращена из Нагчу телеграмма, посылавшаяся Н.К.Р. на лхасский телеграф. Провод, соединяющий нас с цивилизованным миром, обрезан. Губернаторы сообщили, что они по закону не имеют права передавать в Лхасу письма иностранцев. Это, впрочем, старая история, судя по описаниям других путешествий.
6.XI. Мороз с ночи крепчает. И днем и ночью мерзнут ноги. Совсем трудно дышать. Положение животных трагично. Им выдается по одной кружке ячменя в день. Запас зерна, и без того скудный, — с трудом пополняется.
«Нельзя, будучи обычным 20 часов в день, делаться необычным на 4 часа, как это практиковалось прежними эзотериками и магами. Двадцать часов мелочный торговец и четыре часа властитель стихий. Так можно остаться ветхим, твердя величайшие формулы. Нельзя делить. Это основа, чтобы стать повелителем начал. Надо двадцать четыре часа в день быть необычным», — так говорит Н.К.Р.
7.XI. Проснулся в три часа ночи. В палатке –19° С. Утро прекрасное. Светит солнце. Долина покрыта белой ослепительной пеленой. Нежно-голубое небо с белыми облачками на горизонте. Со всех сторон несется чириканье птиц. Высоко, в самое небо поднимается прямыми столбами синий дым из крыш черных тибетских палаток. Доктор говорит, что из-за недостатка нужных элементов питания в лагере может появиться цинга.
Вечером говорим о великих учениях, данных человечеству. «Ни Будда, ни Христос не оставили непосредственно своих учений, как это сделали Магомет и Моисей. Слова обоих Учителей только потом записаны их учениками», — говорит Н.К.Р.
8.XI. Ночью градусник опускается на –25° С. Ничто не согревает, и от холода нельзя спать.
Н.К.Р. решает отправить новые телеграммы и на этот раз через генерала, с просьбой переслать их в Лхасу на телеграф. Телеграммы сообщают о бедственном положении экспедиции правительствам Англии, Японии, Соединенных Штатов, а также американским учреждениям, возглавляемым Н.К.Р., с правом последним опубликовать их в прессе Европы и Америки. Содержание телеграмм: что наша экспедиция задержана без всякого основания тибетским правительством в пустынях Чантанга. Занесенная снегами, в крепчающих морозах, без топлива и в тропических палатках, она гибнет, потеряв две трети животных, и если в скором времени не удастся пройти на юг, то положение ее катастрофично. Одновременно такая же телеграмма приготовлена и для Парижа. Основой апелляции к французскому правительству служит то, что когда в одном из предыдущих путешествий Н.К.Р. слухи о нем стали тревожными, — французы обратились к сыну Н.К.Р. с предложением послать правительственную экспедицию на его розыски.
Уже давно, давно стоим мы по милости тибетцев на нагорье Чантанга на берегу реки Чунарген, что в переводе на тибетский означает: «река старости». Однообразно проходят дни, и надежды на скорый уход отсюда еле теплятся. Распределение дня такое. В 8 часов утра — чай. Кирпичный чай, солодовый сахар по строго разделенным порциям и мучные лепешки на бараньем сале. В столовой обычно собираются Н.К.Р., доктор, начальник транспорта Портнягин и я. Е.И. и Ю.Н. больны и не выходят из своих палаток. В 12 часов дня — обед. Мясное блюдо и чай. В пять — ужин, не отличающийся от обеда. Утром и на вечерней заре происходит дача фуража животным каравана. Лошади и мулы опять при лагере. Но дачи так малы, что это, скорее, не кормежка, а выполнение какой-то формальности. Еле передвигая ноги с промерзшими копытами, уныло подходят к коновязи лошади, которых еще так недавно ловили арканами. Грустно стоят они в ожидании, когда им нацепят маленькие мешочки зерна — горсти в три. Лошадь Н.К.Р., такая красивая, обратилась в худое косматое чудовище.
Около 6 вечера уже темно. Каждый идет в свою палатку и остается там со своими мыслями и без света, так как свечи вышли, — до следующего утра. День проходит сравнительно быстро, но томительно тянется бесконечная ночь, особенно для тех, которые страдают бессонницей, связанной с горной болезнью. Не спится и потому, что проходят через голову тревожные мысли, и потому, что просто холодно. Завернешься в одеяло с головой и зароешься в спальный мешок — душно. Откроешь голову — одышка от холодного воздуха. В палатке ночью ртуть спускается на –25–30° С.
Н.К.Р. говорит, что самое тупое, это превозношение своей собственной религии и умаление других. Причем курьезно то, что обычно человек даже поверхностно незнаком с сущностью других учений. «Я бы хотел, — прибавляет Н.К.Р., — чтобы христианские священники думали бы о Будде так же, как образованные ламы думают о Христе».
Наше положение очень тяжело. Шансов на быстрое продвижение становится все меньше. Погибло уже около половины животных. Необходима немедленная помощь и дипломатическое воздействие на Лхасу. И весь вопрос, как дать знать о нашей трагедии культурному миру. Но тибетцы не пропускают ни одного письма и ни одной телеграммы.
9.XI. Н.К.Р. меняет свой план действий сообразно обстановке. 24 ноября в Америке произойдут выборы главы Западных буддистов. Если к этому времени Буддийским центром в Нью-Йорке не будет получено сведений от Н.К.Р., — то он считает, что его миссия в Тибете закончена, ибо фактически Западом будет выбран другой Далай-Лама и переговоры с Лхасой отпадают. Поэтому Н.К.Р. диктует новое письмо, и на этот раз самому Далай-Ламе Востока, о том что ввиду явного нежелания Его Святейшества вести переговоры с Посольством буддистов Запада, ими 24 ноября будет выбран Далай-Лама. Н.К.Р. считает свою миссию в Тибете законченной и просит у Его Святейшества распоряжения, чтобы Посольство было пропущено на юг, в Индию.
Сегодня наших людей не подпустили к шедшему на север монгольскому каравану, мотивируя это запрещение тем, что в караване идут «злые люди». Так трогательно оберегают нас добрые тибетцы. На самом деле экспедиция находится под негласным арестом. Вчера написано новое письмо генералу, чтобы он сообщил о нашем положении Далай-Ламе. На другие письма пока ответов нет.
10.XI. Ночью мерзнут ноги, будто бы вся ступня до щиколотки находится в холодной воде. Чувствительность пальцев совершенно атрофирована, и ноги точно деревяшки.
Вокруг лагеря развелась масса полудиких собак. Они питаются трупами наших павших животных и нападают на всякого отошедшего на несколько десятков шагов от лагеря.
Н.К.Р. приказал заготовить письма на имя английского резидента в Гиангцзе, где расположен первый гарнизон британских войск.
Разница температуры ночью и днем очень велика. Днем на солнце доходит до –15° С, а ночью градусник спускается на –40° С. С трудом достаем топливо для кухни. Сегодня готовили обед на дровах из ящиков и верблюжьих седел. Ячменя лошадям туземцы сегодня не доставили. Несмотря на невероятные цены, снабжение лагеря идет все хуже.
11.XI. Ночью в палатке –30° С. Положение очень тяжелое.
Говорили об архатах, о посвящении и красоте исканий.
12.XI. Вернулось письмо, отправленное Н.К.Р. Далай-Ламе. Оно будто бы было обронено гонцом на дороге, найдено и возвращается нам. Конечно, это самая бесстыдная ложь майора. Насколько возможна потеря гонцом письма, вверенного ему для доставки его духовному государю, и еще в Тибете, где не выведена рубка голов, — можно себе представить. Мы в настоящей западне. С пастбища сообщили, что пало три верблюда. Здесь пал наш лучший мул. Настроение подавленное. Холод и ледяной ветер. Только Н.К.Р., как всегда, ровен и спокоен.
13.XI. Бывает и смешное. Тантрик, заклинатель погоды, прислал расписку в получении им трех долларов за сдерживание снега в течение стольких-то дней. Впрочем, снегом мы завалены, и по утрам люди прочищают лопатами ходы сообщения между палатками. Майор просит о возвращении ему письма Далай-Ламе для вторичной его отсылки по назначению, но с изменением его даты на позднейшую. Надо думать, что письмо было просто задержано губернаторами и пойдет опять в Нагчу, где губернаторы, «сохранив перед нами лицо», — погребут его под сукном своей канцелярии. С новым гонцом послали письма Далай-Ламе и английскому резиденту в Гиангцзе.
14.XI. Идет снег. Относительно тепло. Пало два верблюда, мул и лошадь. Сегодня произошло столкновение бурята Бухаева с европейцем, начальником транспорта. Пришлось вызвать солдат, которые увели бурята на расправу к майору. Через час к Н.К.Р. пришли остальные буряты, кроме Кедуба, состоящего при мне, — требовать расчета, очевидно, из солидарности с Бухаевым, который распоряжением Н.К.Р. уволен за свою дерзость со службы. Они очень легко получили увольнение, но без принятия от них хадаков, которые увольняемые всячески старались всучить, так как прием этих кусочков шелка значил бы, что почин увольнения был со стороны Н.К.Р.
Любовь, говорит Н.К.Р., есть сотрудничество в его широком понимании и цельном объеме понятия. В это гармоническое сотрудничество и заложено духовное единение.
15.XI. Уже сутки, как опять хлопьями валит снег. Верблюды, как седые старики, напудренные снегом, лежат, тесно прижавшись друг к другу. Из каравана у нас осталось 18 лошадей, 13 мулов и 23 верблюда, считая с теми, которые ушли под Нагчу. Вчера, когда не шел снег, мы пошли по ручью к горам. Звериные следы перекрещиваются во всех направлениях. Здесь в изобилии водятся рыси, волки, лисицы, снежные леопарды и тигровые кошки. Во время прогулки Н.К.Р. высказывает мысль, что половинчатость мысли создает лицемерие, а лицемерие ведет к предательству, худшему преступлению, которое только может быть.
16.XI. Пал мул. Лагерь, точно забором, окружен костяками животных нашего транспорта, начисто обглоданными собаками. Очень холодно, и за ночь опять навалило много снега.
За обедом Н.К.Р. высказал мысль, что при наличии на земле уклада старого мира — самое существование планеты теряет смысл. Эволюция и духовность должны заменить отрицательные качества современных людей.
17.XI. Сегодня Н.К.Р. не выходит из палатки. У него началась ангина. В лагерь прибыл майор. Он предлагает наказать Бухаева палками, но ввиду того что Бухаев — лама, эта мера отклоняется. Тогда майор предлагает другое наказание — заставить виновного оползти кругом лагеря с земными поклонами. Наказание специфически тибетское и мало действенное. Н.К.Р. настаивает на самом чувствительном — денежном штрафе в пользу монастыря.
По вопросу нашего продвижения — со стороны тибетского правительства царит полное молчание.
Холод и снег. Обедаем в рваной палатке-столовой, и суп делается холодным, пока подносишь ложку ко рту. Яковое мясо надоело, чего нельзя сказать про баранину, которая никогда не приедается. Как лакомство, выдается ежедневно по 8 грецких орехов на человека.
Вечер. Сидишь в палатке без освещения. Снаружи, точно дети, плачут от холода верблюды, и им вторит противное воронье карканье. Крепчает мороз. Порывы ледяного ветра рвут палатки, и надвигается длинная зимняя ночь.
18.XI. Утром к самому лагерю подходит стадо куланов, что редко в такой населенной местности. Их преследуют со всех сторон дохнущие с голоду полудикие псы. Но куда им догнать куланов. Через местного старшину выясняется, что в каждом округе страны содержится правительственный заклинатель погоды, колдующий над мертвой верблюжьей головой. К 2 часам дня разражается шторм, и несколько палаточных веревок лопается. От дыхания в палатке все мокро. Руки мерзнут, и писать приходится в перчатках. Общее желание — уйти скорее из негостеприимного Тибета. Через майора пришло сведение, будто едет гонец из Лхасы. Он потерял на перевалах пять лошадей и поэтому так запоздал. Он везет разрешение экспедиции идти на юг. Трудно верится, хотя майор клянется, что это правда.
19.XI. Трудная ночь. Мороз не меньше –40° С. Одеяла и шубы плохо греют. При каждом движении одышка, сердцебиение, и кажется, что вот-вот лопнет сердце. Болит голова, и так холодно. Утром пала одна из лучших лошадей.
20.XI. Гонца нет. Очевидно, это еще одна бессмысленная тибетская ложь. Среди населения идет какое-то глухое брожение неприязни к европейцам. Возникает вопрос ночных караулов.
21.XI. Совершенно ясно, что помимо того, что нам известно, вокруг экспедиции идут еще какие-то действия тибетского правительства, нам неведомые и держащиеся в секрете майором и администраторами Нагчу. Нас не пропускают ни вперед, ни назад. Персонал экспедиции под всякими предлогами не выпускается из района лагеря, и как бы нарочно создаются обстоятельства, благодаря которым снабжение фуражом настолько мизерно, что мы скоро останемся без транспортных и верховых животных. При переговорах майор совершенно определенно ведет с нами дипломатическую войну. Конечно, сам майор — величина ничтожная, но в его тоне, который довольно-таки агрессивен, чувствуется весьма нежелательное направление политики правительства по отношению к нашей экспедиции.
Удалось выяснить, что над внутренней жизнью лагеря идет тщательное наблюдение. До того, что каждая бумажка, выброшенная из палатки, немедленно подбирается людьми из тибетского караула.
22.XI. Сегодня боевой день в области дипломатических переговоров. Но я не в курсе, так как слег. Подробности их занесены в дневник доктора экспедиции.
23.XI. Ночью пало три лошади. Следует особенно отметить, говорит Н.К.Р., гостеприимство Далай-Ламы по отношению к Миссии Западных буддистов, шедших в Тибет с подарками и приветом от многомиллионных общин.*
*Очевидное преувеличение автора. В 20-е годы буддистское движение на Западе не было столь многочисленным.
24.XI. Холода такие, каких не помнят местные жители. У хоров начался падеж скота от бескормицы. По слухам, на ближайшем отсюда перевале замерзло шесть лам-богомольцев. Остальные перевалы, по словам майора, завалены снегом, и мы отрезаны от Лхасы. Впрочем, последнее — вероятно, обычная ложь.
25.XI. Бродячие собаки разорвали в черте самого лагеря трех овец. По этому поводу было совещание с майором. На вопрос, можно ли перестрелять становящихся опасными собак, оказалось, что по законам страны этого нельзя — «пусть все живущее живет». И кровь овец, которые стоят вместе с яками вообще вне закона, осталась неотомщенной.
Н.К.Р. поправился, и только чуть осунувшееся лицо говорит о его недавней болезни.
В майоре произошла перемена. Он горячо поддерживает желание Н.К.Р. идти на Индию. Он даже был ошеломлен, когда узнал, что экспедиция не намеревается идти в самую Лхасу, и вызвался сам от себя написать губернаторам Нагчу о скорейшем разрешении экспедиции тронуться в путь. В этом письме будет указано и то, что идти назад, на Китай, нам нельзя, так как там война. Ясно, что это желание Н.К.Р. не является противным лхасскому правительству. Н.К.Р. отмечает, что главное — общий язык с людьми. Если бы он мог говорить с тибетцами лично, то было бы легче и были бы достигнуты быстрейшие результаты переговоров.
26.XI. Буряты, кроме Бухаева, явились сегодня в лагерь проситься обратно на службу. Их просьба отклонена. Житье их у тибетцев несладкое. И вместо того, чтобы получать на всем готовом по доллару в день — они должны на всем своем платить майору по столько же за свой постой.
После обеда в гости пришел тантрик — заклинатель снегов. Фигура мрачная. По мнению Н.К.Р., он прекрасный тип для постановки оперного колдуна. Ястребиный профиль уже немолодого смуглого лица, цепкие руки с крючковатыми пальцами. Он одет в малиновый колпак и синий кафтан с нацепленными на шею рядами всевозможных талисманов в виде ожерелья. В глаза он смотреть избегает и механически перебирает свои четки. На лице тупое выражение, а работа, не дающая результатов, указывает на то, что он просто плут. Получив в подарок несколько долларов, тантрик исчезает.
Под предлогом снежных заносов вернулся пакет со всеми посылавшимися за последнее время письмами. Привезенный пакет приобщен к делу.
27.XI. Портнягин в шутку проектирует перестрелять мулов, чтобы полной дачей кормить лошадей. Недурной проект в том смысле, что, может быть, эти выстрелы отзовутся в Лхасе, — смеемся мы. Впрочем, и на это ответом был бы только лицемерный шепот — «пусть все живущее живет», говорит Н.К.Р.
Вечером лагерь пришел в волнение. По дороге от резиденции генерала показались всадники. И притом не хоры, а настоящие тибетцы. Даже караул пришел в восторг вместе со своим начальником, который начал выплясывать на снегу, с непокрытой головой и развевающимися волосами. Прибежал от майора солдат сообщить, что приехал гонец от правительства, привез распоряжение. Но какое — неизвестно. Через час выясняется, что это бумага от генерала с извещением, что ответ о нашем продвижении придет из Лхасы на имя губернаторов. Сам майор не явился. Он опять молится, замаливая убийства, совершенные им на китайской войне. На самом деле он пьян. И это так по-тибетски.
28.XI. Ждали майора, но он не явился. Это признак того, что в письме было для нашего сведения только то, что мы уже узнали.
Вечером Н.К.Р. говорит, что сознание своих малых знаний открывает следующую дверь достижений. Самое страшное решить, что много знаешь. Когда же нам кажется, что мы ничего не знаем — сознание наше растет.
Интересен следующий эпизод нашей лагерной жизни, рисующий фальшь тибетцев. Как-то майору подарили сопровождавших нас петуха и двух куриц. Солдат взял их и унес с клеткой к своему начальнику. И через некоторое время из Нагчу пришел срочный запрос, правда ли, что иностранцы убили птиц и сварили из них суп. Запрос, подписанный обоими губернаторами. «Пусть все живущее живет». А одновременно погибает уже третья четверть наших животных, и по вине тех же сострадательных и религиозных губернаторов.
29.XI. Ночью было тепло. Утром вернулся посылавшийся через Нагчу пакет для Лхасы. Можно быть уверенным, что ни одна телеграмма, в которой наше спасение, — дальше губернаторской канцелярии в Нагчу не дошла. Ночью мыши натаскивают в палатки зерно и грецкие орехи. В наших сапогах и под подушками они устраивают свои продовольственные склады. Какая неутомимость и настойчивость в работе. Утром магазины разрушаются, а ночью они систематически их опять наполняют. Днем пало два мула от истощения. Один — любимец монгола, который держал до последнего вздоха голову животного на своих коленях.
Портнягин рассказывал, что во время прогулки видел, как тантрик переехал из своей пещеры в горах в палатку невдалеке от нашего лагеря. Над палаткой высятся четыре ветряные мельницы. На них флаги, испещренные молитвенными надписями. Тантрик выходит из палатки, внимательно следит за ветром и, когда сочтет необходимым, бьет в бубен. «Это начало метеорологии», — замечает Н.К.Р.
30.XI. Обсуждается вопрос о подаче иска на тибетское правительство за все убытки, понесенные экспедицией благодаря его неправильным действиям. Хоры принесли тибетский сыр чуру — нечто отвратительное по вкусу. Но его поджарили, и получились великолепные сырники.
1.XII. Н.К.Р. всегда подчеркивает разницу между истинным буддизмом и ламаизмом. Одно — прекрасное учение, данное Благословенным Буддой, другое — темное суеверие и колдовство, в том виде, конечно, в каком ламаизм находится в настоящее время в Тибете.
Сегодня я не выхожу и лежу в кровати.
После обеда идет киносъемка лагеря.
2.XII. –15° С при резком холодном ветре. Прячешься в палатку и кутаешься во что только можно. За обедом делаются предположения о том, чтобы, остановившись на продолжительное время в Гиангцзе, посетить оттуда знаменитый Ташилунпо и другие монастыри. Понемногу как будто является привычка к высоте — но работать, двигаться или дышать против ветра все же очень тяжело.
Сегодня старшина хоров пробовал взять взятку за то, что Голубин ездил в окрестности для закупки продовольствия. Это рисует положение. Прислушиваемся, не зазвенят ли бубенчики, не покажется ли со стороны Нагчу вершник-гонец. Но все тихо, никого не видать и ниоткуда нет известий.
3.XII. Стоят морозы. По утрам доктор обходит больных. Н.К.Р. распорядился вести медицинский журнал. Больных у нас много, и доктор говорит, что стояние на Чантанге должно отозваться на деятельности сердца в будущем.
4.XII. Идут переговоры с майором о нашем уходе, и ему для дальнейшей отправки передано медицинское свидетельство доктора о болезненном состоянии членов экспедиции и невозможности оставаться на этой высоте в разреженной атмосфере и существующих условиях.
5.XII. Майор дает новое объяснение нашей задержке на Чантанге. Он указывает, что будто бы первые чиновники, прибывшие на встречу экспедиции в местности Шингди, дали о нас губернаторам Нагчу очень неблагоприятный отзыв, и последние сообщили его в Лхасу. Генерал же послал совершенно противоположный, очень лестный отзыв, и Далай-Лама поручил девашунгу, то есть парламенту, разобрать дело. Теперь все приведено в известность, и губернаторам будто бы грозит строгий выговор. Все это, конечно, опять сплошная ложь, тем более что соприкасавшиеся с нами офицеры и чиновники выдавали себя исключительно за принадлежащих к административному аппарату генерала, а не губернаторов. И здесь опять ложь. Майор утверждает, что дня через три будет получено приглашение идти в Лхасу — на что ему отвечают, что в Лхасу мы совсем и не собираемся. Но майор говорит, что от такого приглашения нельзя отказываться и что оно явится исключением из правил ввиду того, что Н.К.Р. такой «великий» человек. Азиатская выдумка на китайской подкладке.
6.XII. Монголы, научившиеся довольно сносно болтать по-тибетски, рассказывают, что тибетцы больше всего боятся англичан, китайцев и нашу экспедицию. Ходит легенда, что к северу от Нагчу стоит большое войско, победившее осенью китайцев и идущее завоевывать Лхасу. Это войско — мы.
7.XII. Прибыли из Нагчу продукты, а с ними версия, что дня через два из Лхасы придет благоприятный ответ о нашем продвижении на юг. Говорим о красоте и тепле Индии, кутаясь в шубы под резким, холодным ветром. Когда-нибудь мы выберемся отсюда — и это утешает нас и примиряет с окружающим.
8.XII. Майору указано, что все его слова и уклонения от истины будут запротоколены. Это ему совсем не нравится, и он беспокойно водит своими кошачьими усами. И его положение не из приятных.
9.XII. Н.К.Р. говорит, что идти в Тибет — значит, лезть в западню. Тибетцы боятся англичан, русских и китайцев, не любят непальцев и бутанцев, а монголов и сиккимцев презирают. Всюду видят они какие-то подвохи и никому не верят. Н.К.Р. начинает посылать Голубина и Портнягина на разведку дорог. «Надо иметь на них свой открытый глаз», — говорит он.
Вечером в беседе Н.К.Р. замечает, что величайшей ошибкой было бы считать Тибет оплотом истинного буддизма. Как и учения всех других великих Учителей, буддизм в своем чистом виде, и особенно в Тибете, больше не существует. Еще в XIV столетии, уже совершенно искаженный, тибетский буддизм был реформирован Дзонхавой, но дойдя до нашего времени, не только вновь потерял свою чистоту, но и извратился, став уже не учением Благословенного, а ламаизмом, примыкающим к самому настоящему шаманизму. Учение, ныне существующее в Тибете и возглавляемое Далай-Ламой, утратило дух и стало исключительно на догматическую почву, причем и эта последняя потеряла свой первоначальный смысл. Этот «лже-буддизм», как по-настоящему следовало бы назвать ламаизм Тибета, в свою очередь превратился в утратившие смысл магические церемонии — богослужения, переплетенные с суевериями и колдовством. Община, завещанная Буддой, потускнела в монастырях лам, где совершенно не соблюдаются заветы Благословенного. Там гнездятся многочисленные неподвижные правила, которых именно не признавал Будда. С другой стороны, та духовность, та внутренняя дисциплина, которой требовал Благословенный, — совершенно оставлена в ламаизме Тибета. Красная, желтая, а особенно черная секта бон-по, иначе называемая черной верой Тибета, являются не чем иным, как колдовскими сектами, заклинающими над верблюжьими головами, гадающими на бараньих лопатках или бессмысленно бормочущими молитвы духам стихий под грохот барабанов и нестройный рев труб. Нет «знания, бесстрашия и сострадания», завещанных Буддой. Знание заменено тиной невежества, бесстрашие — робкой лживостью, а сострадание живет только на языке и изгнано из сердца. Так извращено великое учение великого Готамы, названного Буддой, то есть тем, кто обладает «совершенной мудростью».
На фоне этих извращений учения значительной и интересной фигурой является Таши-Лама, отошедший от Лхасы и принужденный бежать из Тибета. К нему сосредотачиваются лучшие элементы, не желающие терпеть эгиду желтого папы, которому по существу принадлежит не духовная, а административная власть в Тибете. Что скрыто за этим движением, группирующимся вокруг истинного духовного вождя Тибета — Таши-Ламы, — покажет будущее. Так говорит Н.К.Р. и прибавляет: «Где же истинные заветы Будды?» — И добавляет: «Конечно, не в Тибете».
Вечер. Большой четкий месяц. Синий небосклон заливается розово-лиловыми тонами заката и темнеет. Село солнце, и крепнет мороз. Лошади и мулы стоят у коновязи, точно призраки, закутанные в кошмы. Перед ужином майору посылается письмо для отсылки с гонцом к генералу. Оно должно быть переотправлено в Лхасу. В письме подчеркиваются тяжелые условия, в которых находится экспедиция, и указывается, что мы задержаны, как шайка разбойников. Животные каравана почти все пали, и деньги на исходе. Указывается, что письма и телеграммы возвращаются властями обратно. Миссия Н.К.Р. уже окончена, так как Далай-Лама Запада уже избран и «поток Учения течет беспрерывно». Единственно, чего желают Посол Запада и спутники его, чтобы экспедиция-посольство была бы выпущена из Тибета на Индию.
10.XII. Ночью холодно, и, вероятно, холода усилятся. Признак этому — новое исчезновение птиц. Однообразно и тоскливо проходит наша жизнь на «реке старости». Казалось бы, эта жизнь застыла и идет только постольку, чтобы поддерживать физическое существование людей. Но это не так, жизнь духа и мысли не глохнет среди нас.
Шекспировское «из ничего не выйдет ничего» не более как афоризм, говорит Н.К.Р. Часто из ничего выходит все, а из всего в иных случаях не выходит ничего. Здесь, где, казалось бы, нет никакой работы, жизнь Н.К.Р. — сплошная деятельность. Не просто фраза в его устах часто повторяемое: «Нет, лучше завтра — сегодня не успею» или «подождите немного, мне сейчас некогда». Утром Н.К.Р. занят распоряжениями по лагерю. А надо сказать, что делать эти распоряжения — подчас трудно. При стоянке в пустыне и пассивности тибетских властей, с которыми иногда приходится вести дипломатические переговоры из-за одной кружки ячменя, — все стоит многого труда и умения. А доклады идут: «нет больше цзампы», «последний фунт соли» или «нет топлива и не на чем готовить обед». Надо указать, откуда достать, когда привезут... Приходит начальник транспорта: «Монголы бунтуют и не хотят якового мяса. Они желают барана, а Таши ударил старшего». Необходимо разобрать, кто прав, кто виноват, и наложить наказание на строптивого монгола. Несколько слов приводят в порядок бунтарей-монголов, и они идут на кухню за ногой яка. Строгий тон Н.К.Р. их немедленно укрощает. При всей этой деятельности — удивительно спокойствие Н.К.Р. Всегда спокойный, доброжелательный. Ни окрика, ни грубого слова. Тибетские власти должны быть дипломатическими приемами поставлены в необходимость исполнить требование Голубина и достать еще ячменя. Все устраивается, приходит в норму без суеты, без крика и как-то незаметно неослабной волей, железной энергией и неустанной деятельностью Н.К.Р.
Если бы я был скульптором, то создал бы группу-памятник нашему вождю и его экспедиции. Я поставил бы его фигуру в походном уборе в спокойной простой позе, окруженную группой спутников замерзающего, потерявшего бодрость, погибающего каравана. Именно так изобразил бы я впоследствии памятник историческому Посольству Западных буддистов в Тибет.
Полдень. Быстрыми шагами входит Н.К.Р. в палатку-столовую. Обед длится недолго, но и за это время Н.К.Р. умеет повернуть разговор на какую-либо интересную тему. Вообще, за столом долго не сидят — это обычай Н.К.Р.
После обеда Н.К.Р. обычно занят вопросами нашего дальнейшего. Создаются твердые, стальной логики письма тибетскому правительству и ответы на письма генерала и местных властей. Всё тут же переводится, переписывается и направляется гонцами по назначению. В работе Н.К.Р. удивительна быстрота и незыблемость решений, обдуманных заранее и всесторонне. Иногда мудрость Н.К.Р. предусматривает события далеко вперед. Мы уже не критикуем, как это раньше бывало, кажущееся нам непонятным в действиях Н.К.Р. В свое время казавшееся непонятным объясняется, а казавшееся неподходящим — становится на нужное место.
Раза три в неделю происходят встречи с вызываемым в лагерь майором — типичным азиатским дипломатом по хитрости и лживости каждого слова. Н.К.Р. сам ведет переговоры через переводчика Ю.Н., а это дело трудное. Потом в палатке доктора Н.К.Р. работает над дневником экспедиции. В этом дневнике не только занесено самое путешествие и события, связанные с ним, — в нем развертывается образная и красочная политическая, религиозная и общественная жизнь Тибета, поскольку ее можно отметить по нашим путевым впечатлениям. Здесь отмечена и беспринципность правящих сфер, и угнетенное состояние населения, и закат духовной жизни страны. Этот дневник-документ имеет громадную историческую ценность и когда-нибудь осветит с совершенно новой точки зрения всю историю Азии.* Поздно вечером уходит в свою палатку Н.К.Р., и долго еще светится там лампа на его рабочем столе. Так течет работа и жизнь Н.К.Р. изо дня в день на Чантанге во время стоянки у реки Чунарген.
*Дневник экспедиции опубликован: Рябинин К.Н. Развенчанный Тибет. Магнитогорск: Амрита-Урал, 1996. 731 с.
11.XII. У Н.К.Р. является мысль отправить телеграмму в Америку на Синин, где уже есть телеграф, но из-за того что линия телеграфа перерезана фронтами гражданской войны, — мысль отпадает.
Майору вручается протест на действия девашунга, который не имеет права пресекать наши сношения с Америкой и Европой, задерживая нашу корреспонденцию, а также не допускать наших сношений с проходящими мимо караванами. Если же мы арестованы, то нам должен быть предъявлен состав наших преступлений. Самым же незаконным является то, что экспедиция задержана при наличии у нее паспорта на проход через Нагчу, выданного тибетским посланником за границей. Копия протеста с указанием, когда он вручен майору, приложена к делу.
Попутно возникает мысль занять помещение в соседнем монастыре. Разведка Голубина и Портнягина выяснила, что там имеются две свободные комнаты, правда, без печей. Расположен монастырь в горах, в долине, защищенной от ветров. В монастыре, рассказывал Портнягин, два храма, и в одном — изображения богов Шамбалы. Четыре фигуры с грозными лицами, имеющими на лбу по третьему глазу. Третий глаз Озириса, третий глаз Шивы — символический глаз духовного видения. Так смешиваются в Тибете суеверие и невежество с осколками истинного эзотеризма.
Сегодня совершенно самостоятельно и трогательно вернулся с дальнего пастбища верблюд. Его закутали и напоили теплым чаем, пожертвовав большим куском масла, которое уже на исходе.
12.XII. Относительно тепло. Переговоры с майором входят в новую фазу. Н.К.Р. останавливается на плане идти на соединение с хорчичабом. Через него, как благожелательного человека, и от него — непосредственным каналом сообщения — легче войти в связь с Лхасой, нежели через майора и губернаторов Нагчу. По выяснившимся данным, до генерала, из-за снежных заносов, — девять переходов. Простояв около ставки неделю, можно дойти до Гиангцзе в 21 день и притом по южному склону Чантанга, где значительно теплее и нет холодных ветров. По этому вопросу будут вестись переговоры с майором. Пришел майор, и заседание состоялось. Но, как и следовало ожидать, майор не взял на себя решить наше передвижение к генералу и снесется с ним по этому поводу письменно, что опять займет дней 18. По вопросу перехода к монастырю — майор препятствий не ставит, но в то же время клянется, что через два дня должен прийти ответ из Лхасы, чему никто не верит.
13.XII. Солнце совсем не греет, и очень холодно. Руки без перчаток точно жжет. И подумать, что за каких-нибудь триста верст отсюда по прямому направлению уже в феврале поспевают мандарины, или, как их называют в Индии, танжерины, и вечно зеленые чайные плантации. Лхаса точно забыла о нас, а может быть, девашунг успокоился на том, что наша экспедиция вымерзла и весь вопрос ликвидирован. Большие труды и страдания выпали на нашу долю. Вокруг палаток подняты брустверы из льда и снега — но что же это помогает там, где нужны топливо, печи и теплые зимние юрты.
Голубин и Кедуб опять поехали в монастырь для его осмотра на случай нашего перехода туда. Н.К.Р. считает, что этот переход необходим хотя бы для того, чтобы тибетцы потом не сказали, что их предложение, сделанное еще в первые дни нашего стояния на Чунаргене, было отклонено. А это предложение было мотивировано тем, что мы сможем устроиться в каменных помещениях монастыря. В случае перехода туда возникает также вопрос хороших отношений с монахами. Они стоят вне всяких законов, и обычно правительство Тибета не берет на себя ответственность за действия святых отцов, которые в случае недоразумений пускают в ход длинные железные ключи от своих келий. Впрочем, Н.К.Р. полагает, что сотня долларов всегда наладит хорошие отношения с ламами. Нашим посланцам указано на всякий случай иметь под шубами револьверы.
В аилах среди туземцев свирепствуют горловые болезни.
Чтобы поддержать жизнь верблюдов, Н.К.Р. распорядился распороть оставшиеся транспортные седла и пустить находящуюся в них солому на фураж.
14.XII. Н.К.Р. окончательно решил передвинуть лагерь к монастырю и стать в горной долине, относительно защищенной от ветра. В монастырских помещениях так грязно, что поселиться в них — нечего и думать. Возникает вопрос, как снять палатки, так как палаточные гвозди замерзли вместе с землей. Пробовали разными способами, лучший — разбить землю вокруг колов топорами.
Сегодня мы говорили с доктором, и я внес предложение совершить рейд и, добравшись до Гиангцзе, — сообщить английскому резиденту о нашем бедственном положении и через него послать нужные телеграммы. Или совершить такой же рейд на Синин и оттуда спуститься вниз по Желтой реке на плоту. И, дойдя до первого правильно функционирующего телеграфа, послать депеши о нашем трудном положении — SOS. Стоять дальше, как мы стоим, безнадежно. Могут пройти месяцы, а по наступлению теплого времени Лхаса предложит нам повернуть обратно.
15.XII. Сегодня утром сварили остатки кофе. Было очень приятно выпить другое, нежели обычный кирпичный чай.
Н.К.Р. считает, что наше стояние обуславливается борьбой партий в Лхасе. Одна за нас, другая — против. Из монастыря получены сведения, что англичане усиливают свой гарнизон в Гиангцзе, а настоятели монастырей Чумби и Ташилунпо — бежали к Таши-Ламе. Несомненно, в Тибете не все благополучно и идут раздоры и волнения.
Н.К.Р. говорит: «За все свое пребывание в Тибете вижу только одно — страна погружается в сумерки своего заката». Говорили с Н.К.Р. о предлагаемом мной плане. Слабый его пункт — невозможность достать проводника. Если же мой тайный отъезд будет обнаружен, то экспедиция может быть уже окончательно лишена свободы. Возможно, по приходе в монастырь можно будет достать гонца — особенно, если настоятель — приверженец Таши-Ламы. Просто было бы, если бы в монастыре были его люди. При проезде Таши-Лама встретил в монастыре самый радушный прием, но монахи принадлежат к черной секте, и их радушие, по всей вероятности, было вызвано присутствием нескольких сотен вооруженных приверженцев Таши-Ламы. Познакомившись с настоятелем, можно будет выяснить и возможности.
Н.К.Р. рассказывает об осторожности тибетцев. Однажды к Н.К.Р. пришел крестьянин-туземец и сообщил, что некто дожидается его на опушке леса. Подойдя к указанному месту, Н.К.Р. нашел там тибетца, который, вытряхнув из рукава принесенный предмет, поклонился и, не произнеся ни одного слова, исчез. Это было несколько лет тому назад во время путешествия Н.К.Р. по югу Тибета.
Возможно ли при таких условиях добыть тайного гонца?
16.XII. Сегодня выяснилось, что майор выехал рано утром по нашим делам в Нагчу. Тибетец Кончок сообщил, что это сделано майором будто бы по его, Кончока, совету. Следует думать другое — а именно, что майор вызван туда. Эта поездка, думается нам, есть какое-то начало перемены в нашем положении. Как я уже писал — ясно, что наряду с известной нам идет и другая, секретная деятельность властей по отношению к нашей экспедиции.
17.XII. Сегодня переходим в монастырь Шаруген. С самого утра кипит оживление в снимаемом лагере. Стучат топоры, и идет погрузка вещей на еще с вечера пригнанных транспортных яков. Хоры быстро и дружно работают под присмотром своих старшин и солдата, оставленного состоять при экспедиции за отсутствием майора. Между солдатом и старшинами вспыхивает ссора, переходящая в свалку. Доктор бросается с револьвером в кучку дрожащих от бешенства тибетцев. Е.И. с помощью других европейцев успокаивает и разводит поссорившихся. Началом всего послужило какое-то едкое слово солдата и вызвало инцидент. Спасительно то, что воины в Тибете оружия не носят, как это принято у гражданского населения, — иначе ссора стала бы опасной. Погрузка длится часа три. Яки не даются, сбрасывают грузы и носятся, разбивая ящики и волоча их за собой по замерзшему болоту. Подымается резкий ветер. Но у меня прекрасная шуба, и холодно только рукам, несмотря на теплые перчатки. Часть каравана уходит вперед. Садится и наша конная партия. Мой серый «монгол» в порядке, и я еду за Н.К.Р., лошадь которого ведет солдат, скорее, впрочем, для почета, нежели из-за необходимости. Вид тибетского марса — мало воинствен. Белая баранья шапка с синим шлыком, черная шуба на одно плечо и зеленые с красным сапоги. Из-под шубы виден грязный английский хаки с красным погоном. С равнины переходим в ущелье. Справа мягкие очертания невысоких холмов, слева скалистые обрывы значительных гор; красный и розовый гранит. Переходим через замерзшую речку. Снега мало. Взбираемся на невысокий карниз. Два верблюда с него падают, поскользнувшись над кручей. По дороге несколько аилов, состоящих из черных палаток со стенками из земли с наветренной стороны. Местные жители высовывают кончики языков, что уже не так некрасиво, и приветливо улыбаются. У одной из палаток играют, высоко подпрыгивая в воздух, настоящие тибетские коты — дымчатые, с пушистыми хвостами. Издали виден каменный оштукатуренный обо. Против него в поперечной долине приютился маленький монастырь Шаруген. Поворачиваем к нему около обо в виде обелиска, его пьедестал обвит змеем — красивым зелено-красным орнаментом на желто-кофейном фоне. В четверти километра выше монастыря по маленькой речке разбиваем лагерь. Я устраиваю свою палатку, укрепив ее с наветренной стороны канатами, в которые ввязаны большие камни. Вешаю для защиты от холода кошмы и устилаю пол войлоком. Против самой двери — высокие розовые скалы с естественной тропинкой вверх, ведущей к маленькой пещере.
18.XII. Ночь была не холодная. Ранним утром в лагерь доносятся звуки раковин, которыми ламы созывают на молитву. Братии в монастыре человек 26. Часть из них, в том числе и настоятель, живут в скиту за горой. Монахи приветливы и благожелательны. В монастырь приехала жена майора. Ей монастырь устраивает парадную встречу с барабанным боем, что в переводе на европейские инструменты было бы — встречей с колокольным звоном.
19.XII. Мы стоим в треугольной долине, относительно защищенной от ветра. На высотах появляются дикие козы, а через лагерь проскакивают зайцы. Сегодня доктор ходил в монастырь лечить майоршу и принес сахару, который у нас уже на исходе. Н.К.Р. распорядился сделать новую разведку дорог.
После обеда я ходил с Кедубом осматривать монастырь. Монастырь построен у слияния двух горных рек и притаился под защитой высоких скал. Он обнесен невысокими стенами с крепкими воротами и парой бойниц. Стены в квадрат, перемежаются двухэтажными зданиями. У задней стены — высокая башня. И здания, и стены сложены из камня, слегка скрепленного известкой. Тип построек, ворот, окон — напоминает древнеегипетский со сторонами прямоугольника, расходящимися книзу. По середине грязного двора шест-мачта с развевающимися на нем длинными молитвенными флагами. Храмов — два. Старый во втором этаже. К нему ведет лестница, попросту балка с зарубками. Это низкое мрачное помещение. В полутьме стоит алтарь с золочеными божественными изображениями и ритуальными аксессуарами для богослужений. Укрепленный на свае потолка — висит громадный барабан. По стене десятка два страшных дьявольских масок, употребляемых при священных танцах-мистериях. Полы застланы грязными циновками и рядами коричневых матрасов для сидения монахов во время служб. Служение происходит в этом храме.
Другой храм, новый, через двор внизу. Он больше старого — в оба этажа — и еще не имеет алтаря. Очевидно, его только что отделали. Живопись очень недурна. По верху идет балкон на столбах с образами женских божеств — тар. Внизу стены расписаны изображениями основателя секты бон-по и ее святых. Дальше духи стихий, многообразно и страшно вооруженные, и боги Шамбалы. Можно найти и священного коня, везущего сокровище мира, и божественного слона, и других мистических животных. Некоторые святые изображены с зелеными лицами; одежды и позы выписаны строго по канону. Цвета, преобладающие в росписи храма, красный и черный. Орнаментика — золотом. Очень хороша дверь, тоже с расходящимися вниз линиями. Она черная лакированная и художественно расписана красным и черным с добавочным зеленым. Во двор выходят двери келий, завешанные рваным сукном. Сами кельи грязны, неуютны и без отопления. За новым храмом помещение, занятое книгами Канчжура, обнимающими все священные знания. Долго ходим мы с Кедубом по монастырю. Нас сопровождают монахи и между ними миряне. Те и другие одеты здесь совершенно одинаково, и отличием монахов являются только четки. Не зная языка, трудно получить больше, нежели внешние впечатления, и, поблагодарив присутствующих, мы возвращаемся в лагерь, сопровождаемые солдатом. Издали заливаются лаем монастырские псы.
Вечером любуемся удивительным солнечным закатом. Небо сменяет нежно-персиковый, розовый, «сомон», лиловый, фиолетовый и малиновый цвета на темно-синий. Удивительна гармоничность и постепенность перехода из тона в тон.
20.XII. Получены вести. Согласно им, как и предполагал Н.К.Р., наш вопрос является предметом дебатов в парламенте. Далай-Лама о нас будто бы ничего не знает. Это последнее опять ложь. Губернаторы предлагают Н.К.Р. ехать в сопровождении двух лиц для переговоров в Нагчу. Н.К.Р. от этого предложения категорически отказывается, так как предполагает со стороны тибетцев желание разделить нас. Губернаторам будет сообщено, что никакие переговоры места иметь не могут, так как все уже определено нами и сказано. Кроме предложения ехать в Нагчу, губернаторы сообщают, что письма, посылавшиеся через них в Лхасу, ими пересланы. Опять ложь.
21.XII. Майору передано письмо, что разделение экспедиции совершенно немыслимо и Н.К.Р. никаких переговоров вести больше не желает. Он желает только одного — уйти из Тибета, и это губернаторам и в Лхасе уже известно. Как все относительно. –5° С в палатке уже вызывает впечатление тепла — так мы привыкли к холоду. Получено известие с верблюжьего пастбища, что осталось всего 6 верблюдов, и то два совсем плохи. И это из 33, в таком прекрасном состоянии вышедших так недавно из Шарагольчжи.
Выяснилось, что в Нагчу приехал купец-тибетец, знавший Н.К.Р. в Индии. Возникает мысль связаться с ним и переслать телеграммы и письма через него.
22.XII. Самое трудное и холодное время это с рассвета до 10 часов утра. Потом как-то легче, особенно когда около двенадцати всходит солнце и начинает сквозь брезент нагревать палатку. После обеда явился настоятель монастыря в сопровождении повара-монаха. Они принесли дары: кусок местного сыра в выброшенной нами вчера коробке от ботинок и дымящийся чайник с чаем. Одаренные долларами, они ушли обратно с довольными лицами.
23.XII. От генерала получен объемистый пакет. С интересом открыли, оказалось, что в нем все наши письма, телеграммы и деньги для их отправки. Н.К.Р. относится к этому акту хорчичаба с полной терпимостью и только полагает, что партия губернаторов в Лхасе сильнее приверженцев генерала и последний не хочет рисковать своей карьерой.
24.XII. Сочельник. Получены хорошие вести, будто бы через две недели мы получим разрешение идти в Нагчу и оттуда прямо на Гиангцзе. Наше дело будто бы прошло через личную канцелярию Далай-Ламы. В большинстве слухи доходят до нас через Кончока, солдат или самого майора. Верить им и полагаться на сообщаемые слухи, конечно, нельзя.
25.XII. День Рождества. Он проходит однообразно, как и все остальные дни. Серинг принес мне чулки из овчины. Особенно в них хорошо спать — ноги в тепле и не мерзнут.
26.XII. Над лагерем летают красивые черные соколы.
Иногда на фоне скал выплывают какие-то странные образы. Точно из сказок. Вот идет согбенный, точно гном Миме, тибетец с громадным мешком за спиной. Весь черный, длинные волосы и орлиный профиль морщинистого лица. А издали несется веселый звон молота по наковальне — точно Зигфрид кует в пещере своего воспитателя-гнома знаменитый меч. Это Портнягин кует скобы для ящиков, а тибетец несет ячмень для лошадей. Выясняются интриги местных старшин. Оказывается, что они хлопотали у губернаторов, чтобы нас не выпускали в Нагчу. Для населения наша экспедиция является курицей, кладущей золотые яйца — в виде серебряных долларов.
27.XII. Из поездки прибыл майор. Он сообщил, что губернаторы сами едут сюда для переговоров. Будто бы, познакомясь лично с Н.К.Р., они пошлют в Лхасу свой окончательный рапорт.
28.XII. Вдалеке какой-то грохот — точно шум обвалов.
Н.К.Р. считает, что если захотеть, то можно свести к нулю всю жалкую торговлю Тибета. Не говоря уже о печатании священных книг, являющемся главной статьей дохода Далай-Ламы и монастырей. Любое американское издательство могло бы за сравнительно гораздо меньшую цену — дать легкие и изящные книги, гораздо лучшего, нежели тибетское, издания.
29.XII. Выгнан лама, так называемый Том-Тит-Тот. Он самовольно явился в лагерь с сообщением, что все верблюды, порученные его надзору, пали под Нагчу. На самом же деле шесть верблюдов продолжают там пастись — как это выяснилось через хоров.
Наблюдалось легкое трясение почвы, замеченное Н.К.Р. и мной.
30.XII. Раскрыта интрига майора. Он запрещал туземцам продавать нам продукты и требовал, чтобы вся продажа шла через него, очевидно, с должной для себя пользой. В случае непослушания — ослушникам грозило строгое наказание. При старшинах Н.К.Р. заставил майора снять запрещение на свободную торговлю, что очень обрадовало население и заставило майора фыркать и недовольно поводить усами. В полдень на солнце было почти тепло.
31.XII. Сегодня целый день занимаюсь приведением в порядок своих записок.
1 января 1928 года. Мог ли я предполагать год тому назад, что буду заносить эти строки в палатке экспедиции, лагерь которой стоит в горах Тибета. Как странна судьба, и какие неожиданности встречаются в жизни. Но можно разделить людей на две категории. На одних, жизнь которых течет обычно, и на других — с которыми постоянно что-то происходит, и необычное является только этапами их жизненного пути. Я принадлежу к числу последних и уверен, что 1929 год мне придется встретить в совершенно новых и неожиданных условиях. Так стоит жить. В этом и интерес, и красота, и жизненная сказка.
Майор сегодня не явился — отговариваясь болезнью глаз. Надо думать, что это предлог, вроде замаливания убийств, совершенных на войне. По всей вероятности, майор опять пьян. Доходят монастырские сведения, что губернаторы двигаются сюда с большой свитой и получен приказ готовить им помещение в монастыре.
«В жизни больше всего нужны наблюдательность и действие, — говорит Н.К.Р. — С момента, как мы делаемся отвлеченными, сама наша жизнь становится отвлеченностью и абсурдом».
К вечеру ветер стихает. За ужином получается самое серьезное известие, что приезд губернаторов — реальность. Об их приезде пришла повестка в Чунарген, и завтра они уже будут здесь.
3.I. Ночью очень сильный ветер. Приезд задержавшихся в пути губернаторов ожидается в монастыре завтра. За столом Н.К.Р. высказывает мнение, что губернаторы приедут не так скоро, так как тибетские чиновники путешествуют не на счет казны, а на средства местного населения, и едут потихоньку — ни в чем себе не отказывая.
4.I. В лагере, как общее явление, усиливаются бессонница и отдышка, особенно у монголов, и завидно смотреть на туземцев, которые карабкаются по скалам и бегают вверх по холмам без всякой трудности. Хоры утверждают, что через месяц здесь уже будет тепло.
В лагерь приходит женщина с ребенком на руках. Ее лицо густо вымазано кровью, лицо ребенка сплошная короста грязи. Нельзя описать, до чего эти два человеческие существа нечистоплотны. Следует подчеркнуть, насколько мало детей видно в Тибете. Н.К.Р. указывает, что это несомненный признак вырождения уходящего с исторической сцены народа. Ограниченность рождений — ясный этому признак. С ужасом смотрим на молодую женщину. Е.И. дает ей какие-то безделушки, которым дикарка радуется со звериным повизгиванием. Монголы редко моются и, конечно, не образец чистоты — но разве они сравнимы с тибетцами.
Слух, что губернаторы приезжают в монастырь, разнесся по округе. Со всех сторон стекается толпами народ. В монастыре чистят, метут и все приводят в порядок. Теперь уже сомнений нет, что приезд администраторов — не очередная тибетская ложь, а редкая правда.
На наши скалы прилетает пара белых грифов. Они необычны после черно-рыжих и очень красивы.
5.I. Утром безветренная, но очень холодная погода.
Следует отметить, что на наших глазах идет глухое, но интенсивное брожение против властей. Раздаются даже голоса, что при китайцах жилось лучше. Поборы и злоупотребления чиновников, научившихся этому у китайцев и превзошедших их в этом, медленно но верно раздражают народ. Пришлось видеть и правительственную расправу. За уклонение хора от караула при лошадях — солдат расправился с ним. И хорошо бы кулаками, нет — тяжеловесными камнями по чем попало. Хор промолчал, но за спиной солдата язык его развязался и... далеко не в пользу начальства.
Умерла долго болевшая жена майора. Она умерла в 23 года от беспробудного пьянства при легочной болезни. Через несколько дней состоятся торжественные похороны молодой дамы — то есть передача ее разрезанного тела в распоряжение грифов и... монастырских собак. Получено известие, что губернаторы, получив сведения о бунте находящегося в Нагчу монгольского посольства, — повернули обратно. Сведения недостоверны, но интересно, в какую басню превратят свой поворот губернаторы. А может быть, они никогда и не выезжали из своей резиденции и все приготовления к встрече — только искусная инсценировка. Н.К.Р. предполагает расценивать этот поворот губернаторов как акт невежливости по отношению к экспедиции.
Вечер — это большое удовольствие для всех нас. Мы слушаем Н.К.Р. Следует удивляться свойствам и значительности его речей. Обычно люди не говорят, а просто болтают, лениво цепляясь за несвязные мысли, проходящие через недисциплинированный мозг. А если они и бывают интересны, то на несколько часов, после которых все их внутреннее содержание походит на выжатый лимон. Каждая фраза Н.К.Р. — это четкая формула. Всегда значительная, интересная и никогда больше не повторяющаяся. Во всех его словах, действиях и мыслях виден полный контроль сознания и воли. То, что называется внутренней дисциплиной. Начинаешь понимать разницу, указанную в Евангелии, — между глаголом и праздным словом.
Вечером на продажу приносят несколько тибетских мечей. До чего они похожи на мечи готов. Уже темно. У костра тибетец поет красивую песню о легендарном Гесер-хане, песню с грустным однообразным припевом. Гесер-хан герой, о котором существует целый цикл легенд. В прежних воплощениях он боролся за правду на земле. Теперь он опять должен скоро прийти со своими прежними соратниками и очистить землю, а в частности, Тибет, от зла и восстановить справедливость и истину. Ладакские короли, потерявшие трон после завоевания Ладака кашмирцами, с гордостью ведут свое происхождение от Гесер-хана.
6.I. Приехали губернаторы. Духовный и гражданский, низший рангом, в сопровождении своих свит и челяди.
Наш лагерь вытянут в линию, имея в центре шатер Н.К.Р. Над ним веет американский флаг на пике, а у входа водружено знамя с изображением Майтрейи — грядущего Будды. Впечатление лагеря почти военное. В палатке-столовой, тоже украшенной американским флагом, приготовлены чай и достархан. К часу дня на лошадях, покрытых яркими чепраками и ведомых приспешниками, появляются административные близнецы. Уже пожилые, в типичных китайских одеждах. На одном — мандаринская шапка с пером, откинутым назад, темный кафтан и тисненая шелковая курма. Подпоясан он широким красным шарфом. На другом — лисий малахай с желтым верхом, темно-красная курма и коричневый кафтан. Начинается заседание. Губернаторы держат себя дерзко, почти вызывающе. Их страна не нуждается в иностранцах. Они не хотят видеть в своих городах ни китайцев, ни русских, ни англичан. По отношению к американцам у них, правда, нет такого интердикта — но появление их в глубине Тибета приведет к приходу и других наций. Во все города въезд иностранцам категорически воспрещен. Также и в Гиангцзе. Губернаторы предлагают маршруты на Синин, Батанг или на Симлу по Брахмапутре и Сатледжу, обойдя, конечно, Центральный Тибет. Все три маршрута для Н.К.Р. неприемлемы, и начинаются прения, которые ведет через переводчика сам Н.К.Р. Паспорт, выданный дипломатическим представителем Тибета за границей, — Лхаса не признает. Это доньер, то есть уполномоченный, не по дипломатической, а по торговой части. Конечно, опять ложь, так как этот доньер дает все пропуска на Тибет многочисленным паломникам.
Переговоры длятся долго, со всякими придирками, вывертами и подвохами хитрых губернаторов. Переговоры дня кончаются тем, что к завтрашнему дню Н.К.Р. сообщит маршрут, избранный им, и губернаторы его обсудят. Н.К.Р. предполагает, что завтра будет оживленная торговля, но в то же время думает, что все инструкции у губернаторов уже имеются. Завтра решающий, боевой день.
7.I. Утром составляются телеграммы в Америку, английскому резиденту в Сикким и американскому консулу в Калькутту. Содержание — тяжелое положение экспедиции и просьба о дипломатической помощи для дальнейшего нашего продвижения. Уходя, губернаторы сказали, что, вынеся самое приятное впечатление от знакомства с Н.К.Р., они перешлют в Лхасу телеграммы без всякого промедления. Тибетец Кончок, почувствовавший, вероятно, что положение экспедиции становится прочнее, опять у нас на службе и является деятельным посредником между нашим и губернаторским лагерем. С одним из губернаторов он однокашник по монастырю, в котором провел свою юность. Через Кончока выясняется, что идти на Гангток, Гиангцзе, Чумби и Пари мы не можем. Но обход стен этих больших крепостей — уже другое дело. Это как раз соответствует планам Н.К.Р., который хочет, чтобы экспедиция вышла на Сикким.
К часу дня появляются губернаторы. На этот раз приходят пешком. Говорят они уже гораздо мягче и сильно сбавляют резкость вчерашнего дня. Они даже говорят, что если Н.К.Р. захочет идти на Лхасу... Но Н.К.Р. совершенно исключает, по особым соображениям, этот таинственный, а в сущности очень малоинтересный город. Впрочем, говорят губернаторы, идти на Лхасу иностранцам опасно. И они рассказывают сенсационную новость. Борьба новой и старой партий в парламенте — кончилась поражением первой. У власти стали консерваторы, реакционная ламская партия. Уничтожен телеграф, благодаря чему отпадает посылка наших телеграмм; электрическая станция и дома, в которых жили приверженцы нового строя, связанного с европеизацией страны, — разрушены. «Уничтожено все то, что нам было нужно прежде, чтобы поддерживать отношения с англичанами, помогавшими нам свергнуть иго китайцев. Теперь китайцы ушли — и англичане нам больше не нужны». Так говорят губернаторы. Англичане ушли из Гиангцзе. И надо сказать, плохи были эти пелинги-англичане. Они плохо обучали тибетских солдат, продавали плохое оружие и... вводили большевизм. По последним сведениям видно, что губернаторы уже просто заврались. Особенно после того, как намекнули, что из Гиангцзе английские войска ушли под давлением тибетцев. Если англичане, действительно, покинули свой тибетский форпост, то во всяком случае, по своим соображениям, а не под угрозой тибетской армии, так как достаточно было бы одной бригады с артиллерией из Индии, чтобы разогнать храбрую тибетскую армию на все четыре стороны. Сведения о перевороте в Лхасе более правдоподобны. Губернаторы говорят, что сторонник англичан генерал Ладен-ла убит и в уличных столкновениях имеются и другие жертвы.
Получили мы также сведения о положении дел в Китае. Гражданская война продолжается с перевесом то в ту, то в другую сторону.
В переговорах о маршруте губернаторы пробуют сбить наш путь на Катманду — столицу Непала. В поощрение администраторам переданы сервиз и бинокль с упоминанием, что в случае удачного разрешения вопроса о нашем дальнейшем пути их ждут и другие подарки.
8.I. Утром слышу из палатки крик каких-то птиц — высокий, печальный. Сегодня довольно тепло. Через несколько дней идем в Нагчу, где для нас приготовлен дом, даже с печами и комнатами, обтянутыми материей. Там простоим около месяца, в течение которого будут вестись переговоры о нашем дальнейшем продвижении, маршрут которого, вероятно, и выпрямится в желательную сторону падкими на взятки тибетцами. Н.К.Р. считает, что посещение Лхасы — только вопрос той или другой суммы долларов.
При Далай-Ламе состоит герцог Доринг-Кушо, знакомый Н.К.Р. по Сиккиму. Он сможет много помочь нашему делу, если с ним только списаться. Это один из немногих порядочных людей среди тибетских сановников. Так или иначе — идем на юг и вообще идем, после томительной трехмесячной стоянки в самых тяжелых условиях суровой тибетской зимы. Мы будем вознаграждены интересным путешествием по югу страны от одной пограничной крепости до другой. Но это будет и поопаснее. Победившие прогрессистов фанатики-ламы могут настроить массы на самые враждебные действия против нашего маленького каравана.
9.I. Вчера губернаторами посланы официальные письма в Лхасу с просьбой пропуска экспедиции на юг и снабжения ее животными и всем необходимым. По словам губернаторов, правительство снабдит экспедицию охранной грамотой и для сопровождения даст конвой. Конечно, такой конвой будет немногим надежней китайского, и надо быть готовыми к самым неожиданным случаям. Наша сила — пять европейцев и три торгоута, которые и хорошие стрелки, и неробкие люди, что они не раз уже доказали. Оружия — вдвое больше потребности и за глаза достаточное количество патронов. Лишние винтовки очень полезны тем, что они могут заряжаться неучаствующими в стрельбе, благодаря чему увеличится интенсивность огня. В разговоре губернаторы отметили, что если бы переговоры сразу пошли бы через них, по правильному административному руслу, а не через генерала, то все дело, не затягиваясь на три месяца, свелось бы на двадцать дней. Губернаторы отбыли в Нагчу.
На свежую память записываю слова Н.К.Р. «Я отказываюсь понимать, — так начал Н.К.Р., — как губернаторы решились говорить так скверно об англичанах при иностранцах. Вполне официально и при свидетелях. И это в то время, когда Великобритания и Тибет находятся в отношениях "благоприятствующих" держав. Сколько помогли им англичане в дни китайской оккупации, да помогают и теперь, так как только благодаря договору Англии с Китаем — последний не наводняет своими войсками Тибет. А поношение теми же губернаторами монголов — разве это не есть политика самоубийства». Дальше Н.К.Р. говорил о том, что наименьший потенциал истинного буддизма, сравнительно с другими странами, где почитается Имя Благословенного, — именно в Тибете. Потом Н.К.Р. переходит к вопросам религии. «Верчение ручных, ветряных и водяных колес, уснащенных текстами, — разве не колдовство? Потерянный смысл служения в бормотании ламами молитв, которых они не понимают. Ложь, пороки, лицемерие — это отвратительные особенности ламаизма, которым мы были свидетелями. Высокое имя Учителя Будды не может больше унижаться среди невежества, суеверия и кощунства. Учение Благословенного должно быть восстановлено во всей его красоте и мудрости. По счастью, изучение первоисточников дает возможность снять с Учения всю накипь веков и восстановить его во всей сверкающей величием первоначальной чистоте». Но в то же время вспоминает Н.К.Р. и много хорошего, что он знает о Таши-Ламе, вспоминает умного, проникновенного настоятеля монастыря в Чумби, настоятеля Спитуга в Ладаке и благостно-трогательного старца, настоятеля в Ташидинге. Он вспоминает благочестивых живописцев-монахов, писавших для него лик Будды Всепобеждающего и картину Шамбалы. Говорит о прекрасных обликах галонгов и монахов. «Знаю просвещенных ученых, буддистов Японии, Китая и Бирмы, — говорит Н.К.Р. — Встречал чутких лам в Монголии и Бурятии, но ведь все эти страны — не Тибет. Таши-Лама, настоятель Чумби и другие монахи Ташилунпо, дух которых возмутился против невежества последнего времени, теперь политические эмигранты, и по Тибету из уха в ухо передается осторожная молва, что лучшие ламы покинули страну. По собственным тибетским пророчествам, близится время Шамбалы и Господа Майтрейи. Время обновления духа и очищения Учения. И перед восстановлением истинного Учения Благословенного — показалась на миг уродливая маска безумия и глупости. Под камнем Гума, как предвозвестие духовного рассвета, лежит скрытое до времени пророчество великой Шамбалы». Так говорил Н.К.Р. и, когда он кончил, воцарилось среди нас глубокое молчание. Среди нас, которые уже давно видели в Н.К.Р. скорее духовного учителя, нежели начальника.
10.I. Как будто сегодня еще теплее. Появились какие-то новые птицы. На скале над моей палаткой — воркуют голуби, и издали кричат горные куропатки. Ночью шел снег. С утра было облачно, но поднялось солнце, озарило окружающие лагерь горы, и небо стало прекрасного темно-синего цвета. Через 8 дней предполагается наше выступление отсюда, но Н.К.Р. думает сделать все, чтобы его ускорить. Непонятно, что это — глупость, наглость или незнание тибетскими чиновниками географии своей страны. Для того чтобы идти на юг, губернаторы предлагают нам сначала пройти 200 миль на север.
Пока я пишу, в палатку явились два сурка. Маленькие зверьки умилительны своей доверчивостью. Они бегают по палатке, пробуют крошки лепешки и играют, стоя на задних лапках, как маленькие медведи, давая друг другу пощечины. Малейшее мое движение, и они прячутся за что попало. Тишина, и из-за сапога выглядывают две маленькие мордочки, чтобы узнать, в чем дело.
11.I. В лагере началась цинга. Заболели Портнягин и Кончок. Бурят Малонов вернулся в лагерь. Он харкает кровью, конец его близок, и Н.К.Р. приказал его приютить.
Начались ветры. Это характерная особенность Чантанга в январе и феврале месяце. Сразу стало холодно, даже при солнце.
Сегодня вынос и погребение недавно скончавшейся жены майора. С утра прибегал солдат просить топор, которым на кухне рубят мороженое мясо. Из монастыря доносятся заунывные звуки раковин-рогов и глухой стук барабана. Печальная церемония началась. Через некоторое время лентой вьется в горы шествие. В нескольких мешках несут то, что недавно было майоршей. И теперь нам становится понятно, для чего слугам майора нужен был топор. Для того, чтобы ламы разрубили тело майорши на куски.
Н.К.Р. предполагает, что сев в «бест» в Нагчу, мы заставим тибетцев быть сговорчивыми.
12.I. Холодно. Ветер рвет и парусит палатку. Вчера говорили об обычаях тибетцев. Пожалуй, самый скверный из них — это опускание в озера и глубокие места рек умерших от заразных болезней. На пути через Тибет мы употребляем исключительно кипяченую воду.
«Конечно, — говорит Н.К.Р., — как погребение в воде, так и разрезание покойников на куски для кормления ими птиц и зверей следовало бы заменить сожжением трупов, но Тибет настолько беден топливом, что такой способ невозможен». Насколько топливо драгоценно в стране, показывает то, что на скачках в Лхасе как третий приз фигурирует корзина с сушеным яковым пометом.
За яками для нашего транспорта послано в Кам и за Тангла. Сегодня наблюдали, что не только собаки, но и домашние яки едят падаль.
13.I. Ночь и утро относительно были очень теплы. Н.К.Р. с утра чувствовал себя плохо и не выходил из палатки. Беспокойство за вверенных ему судьбой людей, неопределенность положения и предвидение будущего тяжелого пути — должны действовать на него.
14.I. Наше выступление предполагается через три дня. Записываю цены, которые мы платили в Тибете, в мексиканских долларах. Средней величины домашний як — 12-15; баран — 3-5; 40 фунтов цзампы — 8.45; фунт пшеничной муки с отрубями — 16; 60 фунтов ячменя — 8-10. Бутылка молока 40-50 центов. 1/4 фунта сахара — 1 доллар. Невероятна цена за табак (который, кстати сказать, никто из нас не курит), 1 фунт этого зелья ядовитого китайского приготовления стоит 40 долларов. Он привозной, из Синина. Аргал после выпадения снега стоил 20-30 центов за 20 фунтов.
15.I. Доходят следующие сведения: губернаторы соглашаются на наш маршрут через Намру, так как выяснилась вся нелепость первого их предложения. На этот предмет они запросили Лхасу. Другой, более глухой слух утверждает, что если Н.К.Р. будет настойчив, то нам предоставят пройти прямиком на Гиангцзе, но с оговоркой, что это последнее будет зависеть от подарка губернаторам в виде долларов. Явился солдат сообщить, что к сроку будут доставлены 100 яков и 40 лошадей. Если опоздания не будет, то Н.К.Р. распорядился выдать солдатам и старшинам денежные награды. Первая наша остановка будет у «реки старости» на месте нашего зимнего лагеря. Поступают предложения купить у нас патроны по 50 долларов за 100 штук. Но Н.К.Р. считает продажу патронов совершенно невозможной. Портнягин болен и несколько дней уже не встает с постели.
16.I. Бурная, но теплая ночь. Прилетал филин-пугач и жалобно кричал в темноте. Днем мела пурга. Кончок сообщил, что губернаторы действительно послали письмо в Лхасу, прося Далай-Ламу дать иностранцам более короткий маршрут. В письме есть будто бы и ехидное место, что американцы терпели лишения и стояли в ужасных условиях три месяца благодаря хорчичабу. Письмо подписано тремя лицами, причем третья подпись майора. Вино развязало ему язык, и содержание письма узнал Кончок. Майор поступил по отношению к своему генералу уже совершенно в тибетско-китайском духе. Смотрели карту, и я думаю, что буду в Индии в половине апреля. Н.К.Р. говорит, что совсем не плохо, что мы были задержаны тибетцами на три месяца. Благодаря этому мы узнали лицо современного Тибета. Иначе, пройдя без остановки страну, может быть, даже приглашенные в Лхасу Далай-Ламой, и так же скоро покинув ее, — мы не видели бы всей подоплеки.
Тантрик сделал карьеру. Познакомившись с ним, губернаторы взяли его с собой как очень талантливого заклинателя. Он уехал со всеми своими дуделками из человеческих костей и барабанами — приводить в порядок погоду в Нагчу. Задача его сводится теперь к тому, чтобы смягчить морозы. И вероятно, он блестяще справится со своей задачей, так как февраль и март — время посевов, а Нагчу по широте приблизительно находится на уровне Египта. Смотрели на проходившую по тропе группу путешественников. Все они вооружены, и их слуги с копьями. Разве это не средневековье?
17.I. Понемногу сгоняют яков. В лагере налаживается наш подъем. Ослабляют гвозди палаток, складывают багаж, идущий на транспорте, и распределяют вьюки.
На передней линии лагеря — целый базар. Много народу, особенно женщин. Каждый старается что-нибудь продать напоследок. Вышивка, масло, изображение тары... все продается. Упрямый старик тупо торгуется и не сходится на цене мешочка ячменя. Молодой лама в сером кафтане и с головой, обвитой красным тюрбаном, продает священные изображения, большей частью из меди. Н.К.Р. замечает: «Мена серебра на медь — но это уже последний день».
Близится отъезд. Голубин послан с монголами приводить в порядок переходы через лед, посыпая его для наших некованых лошадей песком. Около 2 часов дня начинается падающий большими хлопьями снег. Он мокрый и скоро тает. Благодаря снятым с палаток кошмам я жестоко простудился.
18.I. Нас будят рано. Спрашиваю, все ли яки? — Нет. И я не встаю. Меня знобит и лихорадит. Погода холодная, и в палатке мерзнут руки. Части яков все еще нет, и им навстречу посылаются гонцы. Когда все уложено и мысль витает уже где-то впереди, неуютны старые места... К вечеру подходят все животные. Завтра утром уходим.
19.I. Поднимаемся рано. На длинных «коновязях», веревках, прикрепленных к земле маленькими железными колышками, привязаны ряды черных яков. Между ними с криками суетятся вооруженные мечами туземцы. Звеня бубенцами, приезжает на круглой сытой лошадке старшина, назначенный для сопровождения нас до Нагчу. Он в чистой шубе, шапке со спущенными наушниками и ярко-красных с черным сапогах. За коричневым поясом отделанный серебром короткий меч. Понемногу снимаются палатки, грузятся яки и появляются оседланные нашими седлами лошади. Вперед, вперед — радуется сердце. На этот раз яки очень спокойные и охотно дают себя грузить. Только иногда склоняются рога, когда слишком близко подойдет европеец. Выступаем около десяти часов утра. Наш караван уже имеет вид, отличный от того, в котором он пришел на Чунарген. Из 33 верблюдов осталось только 5, и многих лошадей, не говоря уже о мулах, — не хватает. Верблюды большого транспорта заменены яками, а на оставшихся верблюдах идут личные вещи Н.К.Р. и Е.И. в сильно облегченных вьюках. Безлошадные монголы едут на яках — и это не лишенное комизма зрелище. Н.К.Р. едет на своей лошади, которую ведет проводник-хор. За ним Е.И. Мы едем с доктором, я чувствую себя отвратительно и еле держусь в седле. Кружится голова, знобит, и холод пронизывает до костей. В нескольких партиях идут вьючные яки, обрамленные поводырями-туземцами в дорожном платье, коротко подвязанных поясами шубах. Они гонят животных свистом.
Пройдя километров пять за старую стоянку — ставим лагерь. День морозный, и поднимающийся временами ветер делает первый день нашего движения особенно трудным.