 | (с) 2001 А. Дмитриев, (с) 2001 (интернет-публикация) СНК "Пульс Будущего". При иcпользовании данного материала ссылка обязательна. http://pulse.webservis.ru/ANDmitriev/Stories/sheath.html |
Сегодня — заключительные серии замеров, а завтра — все вниз в базовый лагерь. Автоматизмы наших поступков выверены и вложены в полированный стол наступившего дня. Дня трудов и забот, завершений и начал, таких привычных и выверенных, как патроны в обойме. Все обыденно. Вон над Белухой появились фигурные облака, и любопытный ветер покачивает фиолетовые кувшинчики маков.
Пересматриваю распорядок дня, в целях, провались она, оптимизации времяпользования, и натыкаюсь на нестандартный раскрой дня. По всему выходит, что с легким нарушением правил безопасности я могу сам, на "отхожем промысле", закрыть магнитным ходом Узкое ущелье. Поразмышляв на эту тему, вношу свое предложение на общественную коррекцию. Короткое обсуждение. "Экономия рабочего времени" взяла вверх, и мы трое дружно задвинули правила техники безопасности куда-то за горизонт.
Риск, оно, конечно, есть, но где его нет в нашем деле. Вон Колька на виду у всего лагеря ногу рубанул.
— Давай, Николаевич, жми один, а мы тут часам к восьми профилек и подожмем, — выдал заключение Санька.
Прикинули груз. Я с собой, в виду длинного маршрута и "пилы" ущелья взял килограмм двенадцать, не более. Договорились о встрече завтра "у большой кастрюли", да на том и разошлись.
Забирая на северо-восток и преодолевая пологий подъем, иду на гребень, а маршрутная пара геофизиков медленно двинулась в другую сторону: точно на юг, туда к сияющей и сытой Уймонской долине.
На гребень вышел легко, иду по нему около часа. А вот и оно, Узкое ущелье, красивое строгое и какое-то загадочное. Начал вести замеры и незаметно для себя провел около сотни регистраций. Наступило обеденное время. Ну вот тебе и стол, и дом. Фляжка холодного сладкого чая, кусок проперченного рыжеватого сала, да краюха хлеба. Вечером поем в лагере досыта, поэтому съедаю все. Оставляю чай на всякий случай.
Далее высматриваю место поровнее, расстилаю миллиметровку и наращиваю профиль. Перемещаясь от карты к чертежу, замечаю, что я устроился на плоском, слегка качающемся камне. Это интересно. Нечто подобное встречал в Саянах по реке Она. Находишь точку, усаживаешься, и... чуть-чуть обозначенными наклонами туловища из положения сидя можно качаться часами. Это качание вызывает дрему и какие-то необычные грезы, эмоционально насыщенные и красочные. Вот и сейчас я решил, "побывать в кино", довольно долго искал точку равновесия. Вот она! Уселся и... Погрузился в бело-розовую метель сверкающих искорок, заполнивших пространство окрест. Конечно, грезы и их тайна покоятся в этих искрах, в этой росе мыслей скал. Ведь камни устремились в будущее, и огненный там-там сроков наполняет выси и долы мелодией новой жизни. И "заклятие огня" Вагнера — лишь намек необычной перспективы для человеческой популяции. Прислушался я, и качающийся камень поведал мне свои грезы:
— Когда Жар Солнца накаляет меня, а томная прохлада водной глади зовет и манит меня чарами своих глубин, я хочу ринуться в глубины кристалла вод, но... только качаюсь.
— Когда белые паруса облаков, напоенные бризом времени планетных сроков, влекут меня за собой, то я, обретая крылья лучей восходов и закатов, хочу лететь вслед облакам, но... только качаюсь.
— Когда ветер, раскинув свои персты, играет на каменной арфе скал, все это ущелье гудит в экстазе слияния чувств и мыслей, и духи гор ведут незримый хоровод. Они танцуют, и жар накаляет пространство, а вершины хребта украшаются яркими сполохами — тогда я тоже кидаюсь в танец, но... только качаюсь.
— Когда исполинские посланцы неба, молнии, в грозе и буре, озонируют воздух и раскаленными устами лобзают острые уступы скал-останцев, а все живое прячется от неистовой силы пламенной, плавящей гранит ласки, я тоже стремлюсь укрыться вон в том зеве пещеры, но... только качаюсь.
— Когда Безмолвие Пространства объединяет шатер небес и узоры гор — тогда грезится мне мир, в котором слагающие храм камни утверждают твердыни света, и камни эти имеют огромные крылья надежд. Единение этих камней в Храме скреплено величайшей преданностью Красе. Ты же знаешь, что Красота — реализация власти Пространства и никому не дано вброд перейти реку космической Красоты. И воля Единого — пылающий жезл Власти Красоты; и форма Единой — ложе Вселенской Красы. Поэтому единение, скрепленной абсолютной преданностью Красе, источник творящих потоков воли. Потоки стремятся в исполинский океан причин существования миров и космосов. В этом океане покоятся, вернувшись к самим себе, время и пространство. И каждая складка пространства и каждое кольцо времени подчинено опалесцирующим приливам творящей Воли. Это там, в блистающих ложеснах пространства, зарождаются исполинские дуги основополагающих идей. Они составляют особые миры, в которых основания дуг плодоносят чудесными цветами мыслей. О, как стремительны эти отпрыски огня, как точны они в движении, удаляясь и приближаясь к вместилищам плазмы воли. Они касаются гигантских валов прозрачности и, набравшись первозданных сил, вновь устремляются к магнитам форм близких и далеких миров. Там, в цехах формопроявлений они конденсируются, остывают и получают трепетные сердца — вместилища душ живых. Там во множестве застывших и воспроизводящих форм останавливаются и люди, тела которых — вместилище разума. Мы же, камни, стоим ниже, стражами на границе хаоса и Космоса; там наше почитание и исполнение Единой Воли. И вспоминая, и насыщаясь памятью о своем долге, я преисполняюсь силой и тоже качаюсь...
Замолчал камень. Я тихо удивлен и немного взбудоражен этим внутренним слышанием откровения качающегося камня. Спрыгнул с него, нашел беленький маленький цветочек, положил на ребристую поверхность камня. Медленно отошел, не оглядываясь и не запоминая места, ушел в белое молозиво надвинувшегося облака. Опасность спуска включила мои внешние программы существования, почувствовался какой-то толчок. Вот он "нелинейный переход" от восприятия внутренней информации к внешней. Камень стал далеким, а запись на нем "наивной и бесполезной".
Спускаюсь в ущелье, продолжаю замеры. Заморосило. Снова клочья облаков, снова — почти нулевая видимость. Угроза срыва со скользких глыб нарастает, ведь я спустился в начало ущелья, а еще около четырех километров до горловины на выходе. Идти без замеров холостым ходом — значит не выполнить задачу. Замеры замедляют ход втрое. Светлого времени — около трех часов. Решаю два часа идти с замерами, сколько успею, а час — прямым ходом.
Уже промок, облака выше меня, видимость ухудшилась, но дождь переходит то из режима равномерного полива, то в настоящий ливень. Шорох капель по камням, скользко. Несколько раз стукнул датчиком по камням, но пока прибор в норме. Вверх-вниз, замер; вверх-вниз — снова замер.
Прошел уже час сорок. Ущелье изменило свой вид, появились раздувы — широкие площадки, увеличилось количество осыпей и каменных россыпей на крутых склонах. Дождь беспокоит меня. По дну ущелья побежал, все более набирая силу, ручей. Чаще иду по воде, но вода скрывает неровности, уже несколько раз опасно подвертывал стопу. Скорость уменьшилась пропорционально скорости наступления сумерек. Дождь усилился. Свинчиваю датчик, вдвигаю штангу, в полиэтиленовый мешок заталкиваю протертый насухо полотенцем регистратор. Все размещаю в рюкзак. Потом накрепко приторачиваю под правую руку полевую сумку, рюкзак — за спину, стягиваю передней лямкой все вместе, щелчок карабина. Вот теперь порядок — я упакован. Вспомнил о чае, но некогда снимать рюкзак. Молоток перекидываю с руки на руку, в зависимости от того, где нужна опора.
Рвусь вон из ущелья, шум ручья нарастает, дождь усиливается. Горьковатый привкус во рту. Тревога подстегивает мою двигательную систему. Холода не чувствую. Вниз, вниз, пока еще можно что-то различить; где она Горловина? Ущелье извивается, дождь делает свое дело, то спереди, то сзади слышу то низкий шорох осыпи, то гулкие удары сорвавшегося, подмытого камня. Вот снова раздув, широкий карман, справа громадная, крупная каменная осыпь; слева — трещиноватая стена скального уступа. Ручей уже бурлит, доходит до колена. По нему идти неудобно, и я вспрыгиваю на ближайший камень осыпи, чтобы верхом пройти карман. Уже на осыпи понимаю, что она свежая. Прижимаюсь ближе к ручью, но что-то непоправимое уже надвинулось. Включились законы необратимых процессов — сначала шорох, потом скрежет и через 2-3 секунды гул сверху справа...
Скорее чутьем, чем слухом отметилось мной все это. Впереди крупные каменные глыбы. Я метнулся к ручью, к скале, но осыпь, все более озвучаясь, пришла в движение, включилась нижняя часть. Глухие, охающие удары о скальную стену впереди меня, метрах в пятнадцати. Сверху — многозмеинное шипение и скрежет против меня. Снова щелчок внутри меня, пошло управление изнутри. Я уже знаю — бояться нельзя, страх забирает силы и глушит внутренние подсказки. Оставшиеся, вернее текущие секунды, применяю для вслушивания в себя и ценное слежение за происходящим. Пришел приказ:
— Заклинься в скальную щель.
Бросаю взгляд на скалу, чуть сзади, метров десять, вижу зияющую трещину. Ее низ закрывает большая каменная глыба, высотой мне по пояс. Метнулся к ней, одновременно — щелчок карабина — освобождаюсь от рюкзака и с огромной взрывной нагрузкой на правую ногу прыгаю с грузом на глыбу. Шраппель мелких камней бьет по стене в то место, где только что стоял я. Еще рывок, и с силой заклиниваю себя в щель, рюкзак прикрывает ноги, полевая сумка — бок, голова "защищается" лишь взглядом на пришедшее в движение ущелье. Вздрагивают скалы и то глухая, то резкая канонада от развала скачущих и катящих камней.
— Это каменные ножны, а ты клинок, — послышалось мне изнутри и снова внутреннее вздрагивание, и вслед — навал внешней информации. Дождь, скрежет и хлопки каменной пляски, шум ручья, сгустившиеся сумерки и... боль. Много боли, резкой в правом колене (с бывшей спортивной, а ныне — производственной травмой) и саднящей в — пальцах и ногтях рук. Подношу к глазам правую руку (левая заклинена), вижу порванные ногти, кровь. Обсасываю кровь, что сплевываю, что глотаю. Почему-то хочется пить. Подымаю лицо к дождю: "каменные ножны покоят клинок жизни".
Холодный дождь остудил лицо и вслед ощутился холод во всем теле, властный повсеместный. Небольшие объемы тепла у болевых точек тела да непрерывный источник тепла из сердца — вот и все костры моей жизни. Да, да, жизни. Ведь так близко (в который раз) прошли посланцы смерти.
Сейчас, заклиненный в каменной щели, пытаюсь зажечь костер новый — костер радости жизни. Но боль и холод увлажняют бересту беззаботности, а поленья эмоциональной положительности порастают сырым мхом усталости.
Неудача с радостью родила понимание того, что острая возможность умереть перешла в хроническую возможность. Надо менять тактику поведения. Какое лекарство уместно, где подсказка?
...Сколько стою — не знаю, часы — на левой руке, она туго прижата к телу, вытащить не могу без риска вывалиться из щели. Темень непроглядная, дождь мельчает, а ручей уже разгулялся и, как молодой бычок, бодает глыбы камней да скрежещет ими по дну. И все же, как дальше жить в этих каменных ножнах? Холод и усталость притупляют жало боли, наваливается безразличие, а вместе с ним катастрофически падает восприятие происходящего. По всему — темноты не менее девяти часов, длинных, пытливых, ненасытных в поисках реального во мне. Нельзя поддаваться истоме, ложному уюту общего переохлаждения, ведь я — клинок. Надо не заржаветь и не потерять остроту лезвия. Нужна активность. Где вы, согревающие костры боли, почему так слабо горите? Надо подбросить в них смолистые сучья решений. Чуть выдвигаюсь вправо и из заклинивания переношу вес тела на правую поврежденную ногу, концами пальцев левой руки резко провожу по наждачной поверхности гранита. Вот и тепло: слева и справа почти воочию брызнули искры боли. Холод отпрыгнул в темноту куда-то за ручей, а истома, взорванная адреналином, шмыгнула в прорезь облаков — туда, к яркой звезде, возможно из Северной короны.
Дождь сник совсем, но ему на смену пришел сначала редкий, а потом и погуще, пушистый снег. Ему-то и положено было идти с самого начала, но у природы свои планы. Итак, сценарий: дождь — позади, теперь снег, ну а к утру — мороз. Все ясно, как день. Надо подсушить, что ближе к телу. Мороз схватит штормовку, снег таять не будет. Натягиваю капюшон козырьком на лицо и начинаю шевелить пальцами ног и рук, время от времени напрягаю все мышцы тела — все на прогрев. Снег зарядами: все больше облачных проранов, а тут подоспел и морозец.
Где-то в вершине ручья послышалась снова канонада, глухие развалы камней и... тишина. Все ясно: ручей перекрыт мелкой осыпью, будет озерцо, а потом прорыв — может через час, а может и днем, кто ж его знает.
Надо стоять, боль становиться сильнее требуемой, поэтому снова толчком влево заклиниваю себя в щель, даю отдых правой ноге. С наступлением мороза и появлением звездных окон боль перекинулась к суставам рук и ног, появилась какая-то тянущая боль и жжение слева, у сердца. Вот и вся "больнеологическая обстановка".
Мыслям просторно, они легок путешествуют по времени и попадают в разные места меня самого. Иногда всплывают откуда-то, бахвалистые и самовозвеличивающие выражения на предмет того — "Вот я каков! Вот это крепыш!" и тому подобное. Тут же возникают целые страницы самомнения с слезливости "о непризнанности, недооценки меня; о том, что всю жизнь приходиться хлебать, а толстопузы жиреют да разрушают планету". Многое возникло и многие мелочные "я" просили слова и высказывались на суде жизни и смерти.
Длящаяся изоляция тела, болевая обстановка, холод объединенным фронтом, сминая эмоциональные заслоны жизни, двинулись к центру сборки моей жизни — сознанию. Вот оно, высвеченное прожекторами вопросов о смысле жизни. И действительно, предыдущие сорок лет с гаком, фаршированные широким репертуаром всевозможных напряжений и задач, воткнулись в косное вещество гор для опроса смертью. Везде, везде анкеты. Вот и сейчас вопрос за вопросом... отвечаю я, посылая ответы в звездные облачные прораны. А ведь каждая звезда — это вопрос и каждая одета в искренние слова мысль — ответ. Смерти нельзя солгать. Неужели, чтобы быть правдивым, требуется максимальная жесткость и теснота каменных ножен? Да, да, Судья-пространство бесстрастен и спокойно вымеряет объем и концентрацию моего сознания и... моего ли?
И сейчас все более отчетливо и сурово следуют вопросы общечеловеческого содержания. Так же сурово и отчетливо идет постижение того, что, будучи частицей человечества, можно нарастить или уменьшить человечность в людях. Питался ли ты из общечеловеческих потенциалов как паразит, или с пчелиной заботой растил эту человечность в элементарном акте своей жизни. Вот она, правда жизни — максимизация соборного сознания наращиванием сознательности своего труда. Это та правда, до которой я дорос здесь и сейчас, в этих каменных ножнах. Да, я таков, жизнь, заботясь обо мне, пошла на крайние меры и в хоздоговоре со смертью поучает и испытует меня возможностями "узкого" пространства. Вот и заговорил правду. Но сколько же надо было лгать себе и другим, чтобы за глоток правды, ее неизъяснимый психологический вкус — потребовались каменные ножны. И именно эта правда — не больше и не меньше меня самого себя — и есть вклад в соборную Правду Человечества.
Да, но если есть индивидуальные квантованные правда и ложь, то есть и соборные, общественные, так сказать. И если мои собственные ложь и правда привели в этому эпизоду "прозрения", то к чему могут привести соборные количества правды и лжи? Ведь все пять миллиардов не рассуешь по скальным трещинам. Но и момент истины необходим, ведь жизнь не строит свои перспективы на лжи. Ей нужны потоки правды, иначе границы между жизнью и смерти сотрутся, и царство хаоса поглотит "великий эксперимент — Человек".
Напряжение и острый "пыточный" сеанс момента истины самого себя ослабели, но гораздо тяжелее идут попытки ответить на общечеловеческий раздел анкеты. Однако, правило "не дам сверх меры" работает и при умирании, и при рождении. Итак, ответы не превышают меру самого себя и своих творческих и разрушительных вкладов в общечеловеческую копилку. Ведь ты дышал воздухом, принимал пищу и впечатление на этой Земле, под светом этого Солнца. И все твои коллеги по рождению, жизни и смерти тоже — в тех же "внешних средах".
Сроки. Это тоже момент истины. Сейчас, отвечая по личному счету в общечеловеческом жизненном процессе, натыкаюсь на исполинский, верховный радостно-печальный бинер. Торжественность и неторопливость вечности, гармония и полнота мудрости тех, в ком вечность — их неотъемлемое свойство. Рваность и кровоточащие потоки, текущие из разновеликих шестеренок времени, трата чего-то крайне драгоценного. Энергия лжи тоже вращает тяжелые жернова существования. И чем больше лжи в человеке, тем более неотвратимо он втягивается этими жерновами.
Натыкаясь на примеры эпизодов и трактовок из своей жизни, действую доступными методами аналогий. Что, подобно каменным ножнам, уготовят жизнь и смерть человечеству...
О, роковой час поиска момента истины... Ведь накапливающаяся ложь не бесследна. Она должна иметь свои структуры развития и тиражирования, она должна быть повсеместной, она должна быть неузнанной, она должна рядиться в белые одежды общечеловеческого блага, она должна быть величайшей уловкой смертельной атаки хаоса.
Это тяжелое изнуряющее интервью созвездия Тельца; как не хочется искать возможные результаты соборной лжи. Но каким бы низким ни был лоб участника жизни, придет час и миг ответа за пользование общечеловеческой пуповиной. Что принес другим, что взял у других? И вот, повиснув левой стороной себя в каменной щели, слушаю о том, что требуется в задаче, а требуется мой ответ на Шукшинский вопрос: "что происходит с нами", да, да — не со мной, а нами.
И этот неистовый мой земляк, с коим так и не пришлось встретиться, помог мне. Он сузил аксиоматику обстановки и вечным стражем поставил этот вопрос у врат перехода...
Но где правильно поставленный вопрос, там и ростки правильного ответа. Так что же делается с нами в условиях нарастающих потенциалов лжи? Василий Макарович, пытавшийся напрямик прорваться к истине по горизонтали, вознесся к ней по вертикали. Да и он ли один обольстился страданием? Но он был предтечей общечеловеческой мистерии вертикальных взлетов в заключительной фазе нашей цивилизации... — золото-ураново-углеродной.
И сейчас (еще не известно, чем кончиться это стояние для меня, тоже мне, Серафим Саровский выискался) мне страшно чужим страхом. Иду, как по проводу, в направлении этого страха, туда, где гуще и больше людей, и оказываюсь в... ножнах технического прогресса. И мои каменные ножны оказались мягче лебяжьего пуха. Спасибо вам, духи гор, за науку. Но ответ держать надо.
Итак, ножны технического прогресса. Такие современные, такие модосоответствующие, инкрустированные всеми видами "высокого уровня жизни". Такие всевмещающие и усиленные темными магнитами всех мастей, такие могучие, украшенные резьбой нарастания производства страдания для всего дышащего; такие желанные для мертвых "рационализаторов жизни"; такие естественные и отполированные всеми неизбежностями прогресса. И вместительность их всечеловеческая, и забота их тотальная, и задача их глобальная. Природа отказалась устраивать общепланетарную пыточную для соборной лжи человечества и эта пыточная устраивается самими людьми — руками и ногами человеческими.
Мировой соблазн пришел в царственных одеждах "покорителя природы и космоса". Наделив себя этой функциональной избранностью, люди рванулись овеществлять ложь и механичность в ширящееся поголовье технических изделий. Сатанинское пленение свершилось, и конец двадцатого века запылал всеми кострами противоречий и напряжений. Свобода правды раскинула свой стан в космосе и пронзительными сполохами мечей воли сужает буйство лжи в трехмерное стойло осадка жизни. Начался коллективный опрос и люди получают коллективные звонки... с той стороны, со стороны законов смерти, стоящих против законов вечности. О, как неспокойно на этой границе. Какое множество паразитов и предателей человеческого достоинства в патологической верности лжи протягивают ее через работу умирания одним единственным тезисом: "Все за все виноваты в равной мере".
В этом тезисе сублимирована высшая форма лжи. Ведь хаос в ответственности — это и есть срыв в хаос. И тезис Павла "носите бремена друг друга" как вирус бессилия Христианства широко отворил врата ада. Под гнетом этого тезиса люди растеряли собственные кресты и бредут по жизни и смерти с единственной надеждой на спасение со стороны трех гениев: страха, гордыни и тщеславия. Именно результат неоспариваемой деятельности этих гениев предоставлен ножнами технического прогресса. И хранят эти ножны энергию обманутых надежд. Как хочется в эти грозные миги дать людям единственный совет:
— Каждый! Найди свое бремя, неси и дай ответ за него! И огненные письмена выявили основу истины речения Христа "Возьми свой крест и неси ..."
Именно из правды ответственности каждого сложится великая и единая правда всех, ведь ложь порождает ложь. И смрад псевдомессианства затягивает перспективу земной жизни.
Велик соблазн улучшать других в жутком упорстве убеждения в том, что сам ты — уже хорош. И те, которых настигла болезнь самомнения, в агонии собственного разложения объединяются в жуткие когорты "спасителей человечества и цивилизации"... Снова речение Христа: "... Врач, исцели самого себя, а потом будешь знать, как помочь больному".
Как много умел и знал Христос, ведь он умирал сознательно в определенной среде телоценителей и его момент правды осветил громадные толщи лжи...
Много ясностей было внесено в состав моего сознания, и прежде всего то, что люди не сироты и неложная помощь дана всем и каждому человеку, жаждущему момента истины...
Качели, качели, качели. Вот я снова здесь, в теле, а тело зажато в скальной трещине. Дорога млечного пути указывает на беспредельность, но мое право на смерть кидает вызов вечности. Да, этими краткосрочными жизнями, как по бревенчатой гати, движется мое сознание из неведомого в неведомое в этом трехмерном мире.
А сейчас — обыденность одиночества в горах, правда, усложненного "неудобствами". Что я извлекаю из этого опыта стояния: умение владеть собой, упорство в борьбе за ясность сознания в стрессорных условиях, способность воспринимать Красоту и приобщаться из космических источников радости и многое неизреченное, но еще более близкое и дорогое... И все это — бесплотное и бесплатное, все какое-то не экономическое, а царственно щедрое и по природному обильное.
Как прекрасное, что "Капитал" где-то там, в мерцающем мареве разложения, в мире необратимых патологий всех видов алчности. Хочется поделиться с людьми радостью и действительной свободой, изобилием внешних и внутренних впечатлений. Кто поймет, тот и возьмет, а кто возьмет, тот и наполнится.
Констатирую, что инстинкты самосохранения работают исправно. Без напоминания себе проделываю то сокращения мышц, то частые прогревающие вдохи-выдохи. Морозец напомнил зиму и десятичасовые пробеги на лыжах.
Машина тела на самообеспечении, и сознание все более связывается с мыслительными возможностями и реальностями формулируемых и бессловесных мыслей. Отчетливая полнота жизни. Но как досказать другим, что это так? Ведь многие любят зеленый торшер, кресло и черный кофе. Фантазер для них я и только: "Ты мне докажи, что это так и было". Причем доказывать надо его доводами, ибо на другие он не согласен. Так и возникает человеческое "соседство", как об этом часто говаривал Н.К. Рерих.
А сейчас я в очередной раз "выклинился" и ставлю себя на прогрев; наклоны в сторону с перемещением веса тела с ноги на ногу. И так — до небольшой испарины, ведь синхронно шли и сокращения ненагруженных мышц. Вот и элементы культуризма нашли свое "конкретное применение", руки уже разогреты хорошо, снята давящая холодность поясницы, устали икры, стопы пришли в гибкость и начали подпружинивать. Ну вот и достаточно, где-то за пятьсот наклонов в стороны; можно и повоспринимать чарующие дива горного ущелья...
Но почему-то вспомнился эпизод недельной давности. До Ак-Кобы довезли девушку-алтайку. Я пристально и без явной цели всмотрелся в ее лицо и натолкнулся на горделивую затаенность, которая обрамляла смелое упорство в исполнении ее долга жизни. Блеснуло это и ушло в какую-то иную мерность, куда мне и не дано было войти. А вот она уже соскочила грациозной кабаргой с кузова машины и жгучая чернота глаз сверкнула молнией ласки и опытной женской зрелости. Мой ответ больше походил на робость и замешательство, от неожиданной щедрости красоты лица и обвораживающих глаз. Но это — только мгновение, а потом снова угнетенная озабоченность вуалью покрыла лицо. Я помахал ей рукой, застенчивая улыбка и полупоклон был мне ответом, а великая Она ушла в глубины небесной лазури. Действительно, Великая Она ведает, когда, где и через кого послать привет Вечной Власти Красы...
А сейчас, снова заклинившись в щель, предался восприятию ночной красоты заснеженного ночного ущелья. И в который раз переполняюсь энергией впечатлений. Как и некоторые идеи, высококонцентрированные дозы красоты бывают просто невыносимы. Какое жуткое бремя — ношение в своей памяти образов реальной высококонцентрированной красоты! Сейчас, как никогда, мне близка и понятна избыточная говорливость, или острая истерия, или даже потеря сознания от избытка красоты, которая может превысить уровни человеческого равновесия с Красотой. Часто приходилось видеть, как словами и суетой эмоционального толка люди окутывали свои восприятия, не допуская в себя силу власти Красоты, силу сжигающую и суровую. Возле людей с низким порогом восприятия Красоты трудно жить.
Слушаю ветер. Один, ничего не мешает. Флейта ветра в который раз повествует о тайне одиноких вершин. И пронзительность ночи и близкий говор ручья то слушают, то подпевают флейте ветра. Флейта — это вон та, на той стороне скала на гребне, которая надвое расчленила созвездие Плеяд. Ряд звезд прищурились, а то и вовсе прикрыли веки ночными облаками. Пестрая вязь ночных снежных бликов и нагромождения скал разрисовали пространство диковинными узорами и былины прошедших тысячелетий ожили под мелодией чудных напевов. Кришна не явил свой лик, но утвердился всей мощью жизнедающего начала новых магнитов форм.
Новая вязь. Ее напевы стремительны и широки, Ее огненная влага греет сердце нестолкновительной плазмой радости. Эта жизнь, основываясь на самой себе, отчуждает смерть и страдания старой жизни, претворяет в поросль новых возможностей. Да, да, высокие ноты мелодии быстро прошивают пространство, и среброшвея Судьба заостряет иглу постижения Беспредельности. В этой новой жизни, о которой плачет и смеется горная флейта, легко живется мыслям. Собственно, эта жизнь и предназначена для рождения и бытия мыслей. Мыслей "нового поколения", мыслей — отпрысков Мира Огненного. И пламенные кирпичи храмов мысли освещают путь к алтарям Истины. И только повитуха Красота заботливо укладывает каждую новорожденную мысль в пыльцу пространственного огня. И букеты огненных цветов сияют в вазах законодательных идей мира.
И царствует красота в мире мыслей, это Она установила законы гармонии великих врат Духа, ведь именно духовное совершенство воплощается в непреходящую музыку сфер. И там и оттуда опускается неукротимая мощь Безмолвия.
А мои ресницы нарезают миги, которые взлетают вдогонку звездам, к многим Солнцам и светам. По дорогое, там, в магнитосфере, зажигают костры минувших и грядущих жизней. Полыхают дни, и потрескивают поленья просмоленных часов, зародившихся в снеге и ветре новых суток. И мягкое конденсаты невостребованных чувств вспыхивают разовыми язычками пламени и искристые слезинки ожидания единения с Красотой, где-то там в авроальных зонах расцвечиваются чудесными сполохами надежд.
Я пока приютился в этом комочке вещества своего тела. Снова эмоциональная вуаль пепелит дальнозоркость сознания. А сейчас запершило горло, да и потому это, что где-то глубоко в себе приютилось саможаление. Зачем оно мне здесь и сейчас? Строго держу этот вопрос себе. И вот вместо красочных мотивов облачной печали вспыхнули и засверкали исполинские рубиновые лучи. Это свой привет послала космическая воля. Потом шнур воли насквозь пронзил эту мою жизнь, устремился к единой правде — ответственности. Потом луч вырвался и пролег в пространство, как в нескончаемую дорогу.
Но вот Ее неведомая улыбка приблизилась и больно обожгла сгустком Красы...
Дело к утру. Обыденность и очевидность исхода — "пришлось перестоять ночь в скальной трещине" — притупили общую бдительность... Звездное умиротворение наложило ограничения на постулат "лучше перебдеть ...". Выклиниваюсь из узкой щели, под поясницу заталкиваю правой рукой раскрытую полевую сумку, расслабляюсь в локтевом упоре.
Сразу оказываюсь в глубоком детстве. Яркое, на закате, летнее Солнце Донбасса, сухие дневные вздохи ветерка, теплый большой двор большого коммунального дома. Я играю на крышке погреба, мать стирает справа в деревянном корыте. Вижу идущего снизу, со стороны реки отца. Я вскакиваю, бегу к нему и не добегая до него спотыкаюсь и слышу над собой "Осторожно, осторожно, сынок!" — дрема мигом слетела, оказывается, я опасно кренюсь в правую сторону — вон из щели. Снова выравнивание, нагрузка на поврежденное колено. Помощь отца настигла меня через 43 года от реального случая. Ведь тогда, когда он подхватил меня у своих ног, это была его последняя помощь в физическом мире этой моей и его жизни. Снова удивился внутренней сигнализации: забота отца продолжается; как важно иметь чуткость и согласованность внутренних и внешних сообщений.
Качели в очередном периоде колебаний поставили меня в гущу "зачем". Зачем этот маршрут, да и вся твоя работа, которая не приносит "ощутимой пользы"? Зачем это упорство в теме, которая с натяжкой "считается научной"? Зачем рисковать собой и людьми в своем и чужом фантазерстве вместо "твердой реальности"? Зачем ты хочешь кому-то что-то доказать, поскольку эти кто-то в гробу видели тебя и твое результаты, "неприменимые на производстве"? Зачем ты водишь в заблуждение Ученый Совет и тратишь впустую "народные деньги"? И многие, многие другие "зачем" распоясались и прибивали меня гвоздями "трезвого смысла" к холодной скале. Да, в новые времена новые формы распятий, но иуды все те же, и фарисеи, и, конечно, книжники всех мастей...
Эх ночь, ночь — то чаруешь, то пытаешь!
И эта саранча "зачем". Всем вам один ответ: "Дерзаю по праву эволюции, по праву человеческого достоинства, по праву приращения знания". Ведь ощутимость пользы зависит от вашей системы ощущений и жаль мне вас, если реальность, данная всем в ощущениях, сконденсировалась в сберегательную книжку... Страшно и то, что научность отождествилась с прибыльностью, проклятие "Капитала" ворвалось под видом всеобщего права на "высокий уровень жизни, наравне с передовыми странами " — вот и все цели...
И овеществление "твердой реальности" ничего иного не означает, как раздавливание человеческих душ и трансформация их субстанции в костное вещество Земли. И тезис "все для производства" представляет всего лишь абсолютное оружие против всех форм жизни на Земле. И "деньги народные" не у народа покоятся... Вот и все. А если ты думаешь, что это все выдумано мной — заклинься в скальную щель в морозную ночь на высоте трех километров. Не приемлю твоего кабинетного благоразумия и бездумной раскованности языка. Попробуй, а потом возражай; хоть раз в жизни поставь себя на край ее. Хоть раз в жизни испытай угрозу иную, чем быть застуканным в чужой спальне.
Но прошел и этот острый внутренний диалог. Слушаю, куда вынесут меня качели на той стороне...
"Той стороной" снова оказалось мое тело, снова продрогшее, усталое и какое-то крайне неуютное. Явная задача — "вселиться" в него и разогреть. И приближаюсь к нему вижу... свою постоянную спутницу в мире застывших форм. Она внимательна и предупредительна, верная защитница, "воин стоящий слева" — как о ней говорит Бхагавадгита. Она знает меня и повсюду в приграничных ситуациях я ощущаю ее суровую торжественность и прохладную плавность... Она — повитуха моих предельных напряжений и свидетельница моих точек предельной слабости. Она оберегает меня от посягательства со стороны и зорко удерживает в оси моей нелегкой, но, возможно, результативной судьбы. Ее потрясающая скромность обезоруживает меня, и когда я с сухой тоской в глазах или неистовым криком устремляюсь к ней она по матерински ласково и по отцовски строго отстраняет меня от себя — в пустыню и оазис жизни. Прими мое почитание и надели меня силой встретить твое закономерное объятие с предельным достоинством и пониманием происходящего..
Боль снова по всем каналам вещания передает мне о том, что мне снова надо явиться на пункт призыва этой жизни. И выстрел прошедших суток не напрасен, ведь с самим собой я попал в свою мишень — жизнь!
1987 г.
Опубликовано в книге А. Дмитриева "Письмо к Женщине". — Новосибирск. — 2001 г.
(отличия данной публикации соотвествуют оригинальным записям)